Всякая душа - потемки

Сон еще не ушел, Анна еще чувствовала это мимолетное ощущение счастья, и глаз открывать не хотелось. Хотелось удержать это в себе, как можно дольше, но на шее что-то странно засаднило, она открыла глаза и первое, что она увидела перед собой – свечи, их было пять, они светились ярким, теплым светом и было тихо. Взгляд скользнул по незнакомой комнате, но страшно не стало. В камине, который виднелся из-за угла стола, горел маленький веселый огонек, перебегая по темным углям, было тепло и уютно. Она осторожно пошевелилась, кожу засаднило снова, кончики пальцев неосознанно коснулись больного места и мгновенно вспомнилось - « -« Ну же!». Паника накрыла сознание темной волной, но иное, то, что было минутой ранее, не дало подступить кошмару. она снова прикрыла глаза и попыталась вспомнить все – вспомнить с того момента, как вчера, кое-как надев платье, сошла вниз. Ей не потребовалось много времени для того, чтобы вспомнить все, от начала до конца. Последнее, что она помнила наяву – был страшный, влажный хруст ломающейся кости, понимание того, что Егор мертв и мысль Якова, о ее обмороке. В этой комнате не было часов, она осторожно села в постели и взглянула в окно – за не задернутыми шторами было совершенно темно, и она поняла, что сейчас либо вечер, либо уже глухая ночь.- Либо и вовсе другой день – подумала она, и ей стало не по себе, но когда сознание прояснилось окончательно, стало и вовсе нехорошо – все беспокойные мысли, которые где-то складывались за время ее странного сна, словно выстроились друг за другом и теперь пытались заявить о себе. То, что с Яковом должно быть все хорошо, сомнений не вызывало – она знала бы, если бы было плохо. Этой мыслью она отправила на отдых целый десяток терзающих вопросов, и стало легче. Теперь нужно было понять, почему она не дома и где она.- Если с ним все хорошо, а там, где все случилось, не было ни папы, ни дяди…он увез меня…к себе? – эта мысль поразила и вместе с ней снова пришла паника, она взглянула на себя, и лицо вспыхнуло до корней волос. – Господи боже – эти, ничего не объясняющие слова, так и метались в рассудке, не находя иных, она вспомнила, как наспех одевалась утром и увидела на себе, то, что недавно подарила мама – новую ночную рубашку без рюшей и рукавов. Взгляд скользнул по столу, темным боком сверкнул маленький стеклянный пузырек и белый лист рядом увиделся отчетливо. Анна, уже не прислушиваясь к своим ощущениям, подхватилась с постели и взглянула. В пузырьке оказались ландышевые капли, а на листе было расписаны дозы. Это означало лишь одно – здесь был Милц. Все это уже не вызвало ни паники, ни беспокойства, она прислушалась к себе – голова не кружилась, сердце стучало уже ровнее и спокойнее и мысль пришла уже совсем иная, та, что беспокоила с самого начала – сколько же времени прошло? Она подошла к окну и взглянула за стекло – на этой незнакомой улице, похоже, не было фонарей, но луна светила ярко и звезды ясно рассыпались по черному почти, небу.- Все же, похоже, на ночь – подумала она, затем подумала о том, что нужно выйти и посмотреть, что это за дом и где Штольман, а затем она поняла, что выйти ей не в чем. В растерянности она распахнула дверцы шифоньера – он был пуст и лишь внизу, на самом дне, лежал скомканный черный галстук. Теперь подступило иное беспокойство – Если сейчас ночь, и если он увез меня…к себе, но вещей нет то…что это может значить? ей уже некогда стало думать ни о чем ином, она обернулась, заметила на спинке стула белый пуховый платок и накинула его на себя. Платок оказался огромным и укрыл ее не хуже пледа, она шагнула к двери, ощущая босыми ступнями мягкий, пушистый ковер и внезапно остановилась. - Если это дом Куницына…то мне не стоит выходить…я подожду здесь – с этой мыслью она отступила от двери, снова подошла к окну и укутавшись в платок, взглянула в звездное небо. Когда-то дядя Петр рассказывал ей о созвездиях и млечном пути. Это было в августе, они лежали, осторожно выбравшись из дома, на сене у конюшни, разглядывая над собой это бесконечное небо. Время от времени, когда с неба срывались и, словно прочерчивали яркой вспышкой, звезды, дядя всякий раз спрашивал: - Загадать успела? Сейчас была зима, от окна веяло холодом, но воспоминания о дяде, вызвали и иное. Она представила, что сейчас происходит дома и ей стало не по себе. Она знала, что он непременно расскажет ей обо всем – Он никогда не лжет – зачем-то подумалось это, и внезапно она поняла, что рада тому, что он привез ее сюда. – Что бы я делала там, без него - эта мысль была ясной и логичной. Как бы больно это ни звучало, она понимала, что дома воспримут появление Штольмана в ее жизни, без восторга. И если дядя и отец, возможно, смирятся, то мама никогда. Анна никак не могла понять, почему Мария Тимофеевна всегда, едва ли не с первой встречи, не выносила Штольмана. Возможно, она почувствовала то, что для меня этот человек важнее всех их…она почувствовала угрозу – эта мысль показалась странной, она словно пыталась примирить ее с матерью, но честной она не была. Мать готова была отправить ее в Европу с Разумовским, то-есть лишится дочери надолго, если не навсегда – Что двигало ею, неужели же только то, чтобы после можно было кичиться подобным родством – она тряхнула головой, отгоняя эту неприятную мысль. Ей не хотелось вспоминать о Разумовском, больше беспокоило то, что она совершенно ничего не помнила с того момента, как Яков подумал-« Пусть. Это к лучшему». Она не успела ничего увидеть там, возле двери, когда свет ослепил глаза, а затем он толкнул ее – сильно и грубо и она едва не полетела в снег, устояла и услышала хруст. - Так лучше…всем…я покажу, где это спрятано. – вспомнила она слова Егора и подумала о том, что нужно рассказать ему обо всем и в этот момент позади скрипнула дверь. Она слышала, как он вошел, закрыл за собой дверь и замер там, позади. Сейчас, когда он вошел, память внезапно начала возвращать то, чего она совершенно не помнила, чего видеть не могла – Яков осторожно идет к пролетке, устраивает ее на своих коленях и губы легко касаются виска, затем он стоит со странным, отсутствующим выражением лица и смотрит куда-то, выражение кажется очень знакомым…- видение и мысли прервались и она неосознанно прижала пальцы к шее – там все саднило нечто, оставленное жестокостью Разумовского, но не это сейчас начало занимать все ее мысли. Там, позади, стоял человек, которого она видела только что, с двумя прямо противоположными выражениями лица, но объединяло их одно – он любил ее, любил так, как не любил никто и никогда и сейчас, он стоял там и не подходил, потому что любил. Любил и боялся сделать ей больно, словом, действием – она не читала его мысли, но знала, что сейчас он чувствует именно это. – Глупый – подумала она, уже неосознанно улыбаясь и произнесла то, что не могла не сказать. Она так и стояла у окна, прижав ладони к шее в этом неосознанном, отчаянном жесте и он понял, что не знает, как поступить. Он словно физически ощущал, как ей больно сейчас, но ничего нельзя было изменить. Ему хотелось схватить ее в охапку, зарыться лицом в эти растрепанные, спутанные волосы и забыть обо всем, что случилось, но было страшно сделать что-то не так. Он просто стоял и смотрел на нее, не смея решиться, и уже было шевельнулся, как услышал то, чего не ожидал: - Иди сюда – она сказала эти два слова тихо и нежно, без отчаянья, боли или безысходной печали и что-то светло плеснулось в сознании солнечным зайчиком. Он сделал эти три шага, осторожно отвел эти нервные, холодные руки, сжав в ладонях, и прикоснулся губами к нежной коже над платком. От этого движения платок скользнул ей на спину, обнажая то, что было ниже, и он сам не осознал, как это вышло, но губы уже скользнули и сознание начало затуманиваться совсем иным, вместо участия и жалости. Ладони выпустили ее тонкие пальчики и скользнули ниже, ощущая нечто совсем иное под тонкой тканью. Она стояла, не шевелясь, позволяя ему нежное касание губ и смелое касание рук и он, уже не выдержав этой страстной муки, повернул ее к себе. То, что он увидел перед собой, поразило, как бы не накрывало сознание желанием, ощущение ее теплой кожи под тонкой тканью. Личико ее не было бледным и скорбным, оно словно светилось изнутри неким странным, нежным и легким светом и он внезапно понял, что это. Это было смущение и желание одновременно, через мгновение он уловил это же в ее взгляде и уже перестал думать и понимать, понял лишь одно, он знал откуда-то, что сейчас нельзя спешить. Сейчас, когда все ушло, спешить было не нужно и немыслимо, и когда он понял это, то отпустил себя. Он позволил себе делать все нежно и осторожно, так, как хотелось всегда, отпуская ее губы, спускаясь ниже и возвращаясь обратно и с ощущением восторга чувствуя ее с каждым разом все менее нежный и более страстный ответ. Ее пальчики ожили и расстегнули пуговки на сорочке, потянули нижнюю рубашку и коснулись кожи. Эти нежные, осторожные прикосновения сводили с ума, и откуда-то пришла быстрая, мгновенно пролетевшая мысль о том, что она тоже не хочет спешить, но через мгновение он осознал, что это не так – она просто не знает и боится, и тогда разум замкнулся уже окончательно. Он подхватил ее и унес на постель, через мгновение уже снимая с себя, все, что мешало, опустился рядом и руки осторожно потянули вверх тонкую ткань рубашки, позволив губам коснуться кожи там, где они еще не были. Его губы нежно и неторопливо касались кожи, обжигая ее и заставляя сознание вспыхивать и гаснуть. Это было что-то новое, невероятно нежное и страстное одновременно и смущение ушло вместе с этими прикосновениями, а пришло иное, позволившее телу выгнуться, а рукам стать смелее и безрассудней. Все вокруг исчезло, мир сосредоточился только на этом, единственном человеке, его губах, руках и коротком, прерывистом дыхании, и когда он глухо и отрывисто проговорил то, что сказал там, в темноте и мраке, в сознании что-то вспыхнуло, ярко и мгновенно, руки безо всякого стыда и смущения, сильно и нежно потянули его ближе и внезапно мир перевернулся. Она неосознанно ахнула, открыв глаза, и встретила его темный, подернутый нежностью и страстью взгляд. Его губы шевельнулись в легкой, едва заметной, улыбке, горячие ладони скользнули вверх и эти новые, доселе неведомые ощущения заставили разум замкнуться. Она шевельнулась, повинуясь древнему, темному инстинкту и мир качнулся и поплыл в этом новом, остром и страстном, горячем сумраке, оставляя вспыхивающему нежностью и страстью сознанию лишь ощущения и звуки. Сознание вспыхивало страстью все чаще, собственный стон подгонял это неизведанное и невероятное и когда, казалось, что выдержать немыслимо, мир снова разлетелся россыпью сверкающих звезд, поглощая немыслимо яркой вспышкой все ощущения и звуки. Она не сразу пришла в себя, когда сознание начало возвращаться, превращаясь из темно – пунцового в золотистое, первое, что она осознала, было ощущение движения рук. Эти руки нежно касались, совершая некие успокаивающие, бессознательные движения, и она смогла отстраниться, приподнявшись и посмотреть ему в лицо. Странное смущение подступило было снова, но он открыл глаза, и она утонула в этом восхищенном и ликующем. Его ладонь коснулась волос, она попыталась было сопротивляться, но это было бессмысленно – он притянул ее к себе неожиданно властным движением, и она ответила этим нежным и трепетным губам. Сердце стучало все ровнее, и когда он отпустил ее, она снова увидела его сияющий восторгом, взгляд. - Что это было? – услышал он и не смог ответить. Он и сам не знал, что это было. Ее личико после неосознанно вылетевших слов, все таки вспыхнуло, она отвела взгляд, соскользнула рядом и затаилась – Именно затаилась – пришла первая, какая-то бесшабашно – веселая, мысль и он понял, что это ее смущение способно свести с ума. Это было забавно и притягательно одновременно и он, желая увидеть это снова, повернулся. Он не ошибся, она смотрела несколько потрясенно и смущенно и он не смог не засмеяться. это был такой же странный смех , как там, на дороге, когда она открыла глаза и они были затуманены настолько, что он засмеялся от этого светлого, ликующего ощущения того, что она так отвечает на его ласку. это сочетание невинности и страсти отчего-то сносило разум и он понял, что всерьез размышляет об этом, только когда услышал : - Ты о чем думаешь? - О тебе – вылетело совершенно честно, он потянулся к ней и уже совсем нежно коснулся губами уголка ее губ. Однако она шевельнулась, села в постели, выскользнув из его рук и мгновенно натянув на себя сбившееся в ногах одеяло, спросила уже совсем иначе, тихо и серьезно: - Что мы будем делать теперь? Ты знаешь, что делать? Она так и сидела, завернувшись в одеяло и глядя ему в лицо, а он никак не мог найти слов для ответа. В выражении ее глаз не было недоумения или испуга, взгляд был беспокойный, но ласковый – он никак не мог подобрать слово, и когда слово подобралось, рука неосознанно нашла ее руку и он, чуть подавшись к ней, коснулся губами этой несчастной, раненой ладошки. Он почувствовал, как она мгновенно, легко и ласково пробежалась пальцами по волосам, быстро, нежно и подступившее было ликующее ощущение, едва не лишило ясности мысли. - Что мы будем делать? Ты видел папу? – снова услышал он и разум, чуть затуманившийся было, прояснился. Вопросы были простыми и заданы были ровным тоном, так, словно она спрашивала о неком плане действий. Тон был знакомым, почти забытым, из далекого, легкого еще, прошлого, и он не смог разобраться в том, что почувствовал. Все же радость от самого этого тона, оказалась сильнее, чем все прочее и он, уже не слишком хорошо понимая, что делает, попытался объяснить, потянув ее к себе: - Нет, его я не видел…приходил ваш дядя…он принес вещи – он совершенно бессознательно касался губами ее руки, подтягивая ее ближе в перерывах между объяснением и после того, как сказал про вещи – губы коснулись уже плеча, он вытянул и отбросил в сторону, ненужное уже одеяло и у него снова не вышло нежно. Снова вышло так, что стало нечем дышать, сердце застучало где-то высоко, и когда он отпустил ее губы, она выгнулась назад, губы уже коснулись нежной кожи на шее и он почувствовал, как сильно и часто, бьется пульс. Ее руки скользнули ему за спину, пальчики прошлись по коже, и она прижалась к нему так тесно, что в сознании что-то вспыхнуло и поплыло в неком странном, нетерпеливом и страстном, мареве. Страсть начала господствовать над разумом, накрывая сознание темными, манящими волнами и все мысли до единой унесло этим горячим штормом а, затем он услышал то, что уходящий в космос рассудок уже ждал и знал, что это непременно будет – долгий, нежный, глубокий стон. Этот звук окончательно замкнул сознание, космос начал распадаться звездной россыпью и когда последняя, гигантская волна захлестнула ее стон собственным, все рассыпалось фейерверком – ярким, дрожащим и ликующим. Он чувствовал, как она успокаивается и позволил себе открыть глаза. Свечи почти догорели, остались лишь два маленьких, уже мигающих огонька и в этом неверном, ускользающем свете ее личико, обрамленное разметавшимися по подушке локонами, с длинными, дрожащими ресницами на закрытых глазах и губами, на которых витала едва заметная улыбка, внезапно показалось нереальным.- Чем я заслужил это чудо – возникли в рассудке первые слова и он, наконец, осознал, что способен мыслить. Она открыла глаза и в этом взгляде, еще туманном и нечетком выразилось столько нежности и любви, что к горлу внезапно подступил комок. Собственная реакция испугала и не понравилась. Такого с ним не бывало никогда, и когда он понял, почему так, то моментально оказался на краю постели, натягивая сорочку через голову. Ему хотелось провалиться сквозь землю. Теперь он понял, что потянул ее к себе не только потому, что хотел этого, но и потому, что не хотел отвечать на вопросы или даже не так – страшился ее реакции на свои решения, принятые им одним, без нее и сейчас, после всего, он не мог себе представить, что он будет делать, если она с чем-то не согласиться. - Ты что? – услышал он и замер. Чувство было отвратительное – неуверенность. Откуда это взялось и почему, он силился понять, понять не мог, и это злило, но злился он уже на себя. Он внезапно осознал, что не знает, что она скажет. Они никогда не говорили ни о чем подобном, они вообще мало говорили друг с другом о многих вещах. В одном лишь он был уверен – в ее безусловной, безоглядной любви, но если он мог себе позволить все, что угодно, поскольку был один на этом чертовом свете, то она была не одна и ее вопросы породили все, что последовало позже. Это было малодушие, он малодушно позволил себе уйти от ответа и это убивало. - Прости…прости меня – услышала Анна и в уже мигающем свете свечи успела увидеть, как он поднимается с постели, нервно заправляя сорочку в брюки. Свеча еще раз мигнула крохотным желтым огоньком, и комната погрузилась в темноту. Ей показалось, что непроглядный мрак подступает со всех сторон осязаемой, холодной волной и с губ слетел неосознанный, испуганный вскрик. Анна сама испугалась собственного вскрика и внезапно перед глазами пролетело все, начиная с того момента, как она очнулась там, в темноте, не понимая, где она и ощущая единственное чувство, пришедшее после страха – чувство вины, вины за то, что ошиблась, заносчиво посчитав себя правой и этим, едва не подписав им обоим смертный приговор. Сейчас она вспомнила это ясно и откуда-то поняла, о чем он сказал глухо и неуверенно: - Прости…прости меня…- его терзало нечто похожее, настолько неуверенно прозвучал тон и она не смогла сразу понять, что за странное чувство подступило так, что губы дрогнули, защипало глаза и она осознала, где она, только сейчас. Видимо, в ужасе, она слетела с постели и оказалась рядом с ним. Его руки успокаивающе гладили ее по волосам, он прижал ее к себе, и она услышала тихое и нервное: - Все, все, тихо, тихо, тихо…я идиот…нужно было зажечь свечи…ты испугалась, немудрено, после всего…я сейчас. Он шевельнулся было, в желании метнуться за свечами, но она не отпустила – пальцы неосознанно вцепились в ткань сорочки и он услышал ее тихое: - Нет. Я не останусь одна, я не могу…- неуверенность испарилась вместе с ее вскриком, и он нашелся быстро: - Нет, так не годится, здесь, на столе есть свеча, сейчас я засвечу ее…если ты отпустишь меня…но можем, разумеется, и так здесь стоять….пока не рассветет. Пошутил он не слишком удачно, однако пальчики отцепились, она не сказала ни слова, зашуршала чем-то очень близко, настолько близко, что он ощутил тонкий, цветочный аромат и как ни странно, на этот раз это ощущение не лишило разума, наоборот – он смог повернуться и попытался нащупать на столе спички. Он помнил, что где-то здесь должен был быть еще один огарок, забытый здесь еще пару дней назад, он был маленьким и выброшенным за ненадобностью, но сейчас был нужен, как воздух. Пальцы нашли и то и другое и когда он чиркнул спичкой, позади раздался легкий вздох. Он не стал торопиться и оборачиваться – все эти чувства и мысли, пролетевшие за последние пять минут, выбили из колеи. Их было много, они были разными и то, что случилось только что, внесло свои изменения в эти размышления. Анна успела натянуть рубашку в полной темноте. Она слышала, как Штольман коротко задышал, как только она отпустила его и то, что теперь он не спешил оборачиваться, не испугало. Теперь она поняла, как называется то, чему она сразу не нашла названия. Это чувство подступало уже однажды тогда, когда он неосознанно говорил ей одной то, чего не мог сказать никому – о неприкасаемости князя, о том, что ему не дадут поступать так, как он считает должным и о многом другом, тогда, прошлой зимой, в этом деле о синей тетради. Именно тогда она почувствовала, как он уязвлен и ему больно, и впервые ощутила это странное чувство – жалость. Его невозможно было жалеть иначе, как помочь и она тогда и позже пыталась делать это изо всех сил, но иногда, как в той истории, получалось плохо. Плохо и страшно и отголоски всего того кошмара, отзвучали лишь сейчас. Все эти мысли пролетели быстро, она всматривалась в его напряженную спину и уже смогла справиться с собой. Он так и стоял, опираясь уже ладонями о стол и, похоже, забылся на мгновение. Она осторожно подступила, положила свою ладонь на его руку, и он моментально повернулся и быстро спросил, словно только что об этом говорил: - Что с рукой твоей? Я не понял, доктор что-то невнятное болтал…- тон был беспокойный, немного нервный, но живой и она улыбнулась, первый раз за этот длинный день: - Это…долго рассказывать, я просто слишком крепко вцепилась в раму, слетела краска, ну и вот…Знаешь что, очень хочется пить…еще со вчерашнего утра – она говорила все это и в полумраке видела, как его лицо медленно , но верно приобретает уверенный вид – глаза чуть прищурились, губы тронула едва заметная улыбка, брови неосознанно приподнялись в чуть заметном. удивленном выражении, но он быстро с этим справился, и когда она сказала про утро, у него вылетело, видимо, неосознанно: - Да, про утро я хотел бы знать подробнее. И не только об этом…ты постой, я все же принесу свечи и…вещи. Я оставлю дверь открытой…Все хорошо…- договорил он уже тихо, и быстро, не оборачиваясь, вышел из спальни не закрыв за собой дверь. В открытом проеме сиял свет, и Анне стало неловко за свою недавнюю реакцию на темноту. Это пришло само, неосознанно и мгновенно, и она не смогла это остановить – Он хочет знать подробнее – эта мысль заставила отступить странное, пришедшее вместе с темнотой, чувство – ушло ощущение кошмара и мысли полетели быстрее и беспорядочнее. – Егор, о нем тоже следует рассказать все – эта мысль пришла последней, наряду с прочими, но не была столь уверенной – его слова о том, что задумал Разумовский, не давала покоя. Она уже давно поняла, что если бы не вмешательство Арины, он ушел бы, заперев их там, в этой маленькой, каменной каморке, как знала и то, что он снова обманул ее, сказав о том, что « у вас будет много времени на утешение». Отдав отцу Егора бумажку с картой, Разумовский просто подстраховал себя – он знал, чем все это кончится и намеренно лгал. Единственное, чего он не учел в своей блестящей игре - того, что вмешается Арина. Он был уверен, что успеет уйти, заберет то, что нашел там, в каморке и начнет новую жизнь. При этой мысли она содрогнулась и постаралась больше не думать о князе. – Егор больше не придет, он сказал все, что хотел, но, как все призраки, выразился не слишком ясно – так, как смог – эта мысль отчего-то беспокоила все больше и она никак не могла понять, почему.- Нужно забыть об этом, что бы там ни было, в этом месте. - Это проклятые деньги, проклятый клад, из-за этого Курочкина держала Элис все эти годы под замком, как дикого зверька, это не нужно никому, но зачем он тогда упомянул об этом, господи…- Анна так и не решила для себя, сказать ли об этом, послышались быстрые шаги и он вошел, в одной руке держа свечи, а в другой знакомый коричневый чемодан. Он застыл на пороге глядя на нее с таким обеспокоенным выражением лица, что она поспешила улыбнуться и успокоить, проговорив, как можно легче: - Все хорошо..это просто, что-то странное. - Ну да…- прозвучало в ответ нечто неуверенное и неопределенное, но спрашивать он ни о чем не стал, положил чемодан на стол и деловито принялся вставлять в подсвечник свечи, выговаривая при этом быстро и немного нервно: - Как бы то ни было, сегодня более никто не явится, я уверен. Сейчас мы пойдем поедим и …обо всем поговорим или …ты хочешь отдохнуть? - Нет. Я хочу чаю и ты прав – есть хочется просто немыслимо…только нужно одеться…если ты не против. Он услышал это последнее, сказанное с улыбкой и неким необъяснимым тоном, и у него вылетело нечто странное: - Я не знаю…если тебе так будет удобнее – шутка вышла двусмысленная и огонек спички добрался до замерших в ступоре пальцев, однако позади послышался тихий смех и он обернулся, выдохнув. она улыбнулась, глядя на него и быстро сказала, уже глядя мимо: - Я…выйду сейчас…ты не обжегся? - Нет, все в порядке – ответил он уже иным тоном, она взглянула ему в лицо – он смотрел уже серьезно и задумчиво и ей внезапно показалось, что все то, о чем она думала только что, отразилось на ее лице и он сейчас пытается понять, в чем дело. Такой испытующий, оценивающий взгляд она видела много раз, рука неосознанно принялась накручивать на палец локон в ожидании допроса, но он промолчал. - Хорошо. Я…жду тебя…там – тон был странным, и она не поняла, что он означает – то, что допрос будет позже или же он изменился и решил ни о чем не расспрашивать. Он помолчал еще мгновение, затем развернулся и без слов вышел, закрыв за собой дверь. Анна обернулась к столу, и на мгновение ей показалось, что она вернулась в прошлое – за окном было темно, а на столе лежал собранный чемодан. Всего несколько дней назад, она разбирала этот чемодан в собственной спальне и в душе была лишь боль и пустота. Сейчас все иначе – она тряхнула головой, отгоняя мрачные воспоминания, решительно подошла и отщелкнула застежки. В чемодане было все, что нужно для поездки на пару дней, но создавалось впечатление, что его собирали разные люди – три платья были сложены вместе с плечиками, а все остальное аккуратно разложено так, как следует. Беспокойство вернулось было, но она постаралась об этом не думать. Что бы ни происходило дома, как бы не отнеслись все к тому, что произошло, все это не имело значения по сравнению с тем, что происходило здесь и сейчас. – Все как-нибудь устроится, теперь все будет иначе – эта мысль завершила круг всех остальных, Анна уверенно достала из чемодана то, что посчитала нужным – то платьице, в котором она когда-то однажды, в прошлой жизни, пришла в полицейское управление и поймала на себе некий новый взгляд Штольмана – тогда он оглядел ее всю, целиком, и она не смогла уйти тотчас, как разговор, казалось бы, завершился. Тогда она подошла к окну, ничего не видела за стеклом, а он все же сделал эти три шага и как-то по новому, легко и властно взял ее за локоть и развернул к себе. Она так и не узнала, что он хотел тогда сказать этим невозможным, глухим тоном - пришел городовой и заявил о том, что найдено тело мадам Дэбо.- « Анна Викторовна…я…» - словно услышала она рядом с собой и очнулась от воспоминаний. – Он ждет…где-то там – промелькнула быстрая, растерянная мысль и она заторопилась, накинула платье, путаясь в застежках, наспех заколола волосы, и уже не думая ни о чем, вышла за дверь. Она едва не хлопнула дверью, но открывшаяся картина заставила вцепиться в дверную ручку и придержать. Видимо, это была гостиная, довольно большая и уютная. На столе стоял пузатый медный чайник на деревянной подставке, стояли две чайные пары, а посередине блюдо, накрытое салфеткой. Но не созерцание всего этого заставило ее замереть на месте – Штольман сидел в кресле у камина, вытянув ноги и, похоже, спал. Он не повернул головы на звук, не шевельнулся, и она осторожно подошла ближе и заглянула ему в лицо. Выражение было абсолютно спокойным и усталым, ей очень хотелось дотронуться до него здесь. где было тепло, светло и безопасно, она даже вытянула руку, но когда взгляд скользнул по собственным пальцам - руку она в ужасе отдернула. На тыльной поверхности кисти разливались некие мутные, серые потеки, под ногтями темными ободками виднелась подвальная пыль и мысль пришла воистину странная – Господи, это ужасно. Ей немедленно, сию минуту, нужно было смыть с себя это, напоминающее о кошмаре и она, осторожно отступая назад, выбралась из гостиной и огляделась вокруг. Где-то здесь, в этом незнакомом доме, должно было быть что-то, где можно умыться и хоть каким-то образом привести себя в божеский вид. Ей не пришло в голову взглянуть на себя в зеркало в спальне и теперь еще и эта мысль, ужаснула. За гостиной был коридорчик, из которого, видимо, можно было выйти на улицу, а слева виднелся открытый проем двустворчатых дверей, за которыми было светло. За порогом оказалась лесенка в пять ступенек, она вошла и убедилась в том, что попала в кухню. На большом, прямоугольном столе ясно обозначались остатки былой трапезы на троих, и Анна поняла, что пока она пребывала в своем странном сне вместе с Егором и Штольманом, здесь происходила довольно бурная жизнь. Было похоже на то, что Штольману так и не удалось вздремнуть за все это время, и мысль явилась совершенно новая и неожиданная – Бедный, немудрено, что он уснул…там…- мысль была странной, домашней и совершенно неожиданным образом, успокоила. Анна огляделась внимательней и заметила в дальнем углу кухни еще одну арку – узкую и темную, ведущую в еще один коридорчик. Страх не подступил, она довольно смело взяла со стола подсвечник и отправилась в темноту. Каким бы странным ни был этот дом, ванная здесь оказалась на высшем уровне, а на туалетном столике стоял симпатичный эмалированный тазик, над столиком висело зеркало, а под ним стояли некие интересные вещи. Пальцы коснулись опасной бритвы, затем ухватили красивый флакончик и запах показался знакомым, настолько, что закружилась голова. « Кельнская вода» - значилось на этикетке, она осторожно поставила его обратно и уже без страха взглянула на себя в зеркало. На нее смотрело немного бледное, но вполне приличного вида, взволнованное лицо – глаза блестели влажным блеском, губы не были такими бесцветными, как пару дней назад и на щеках обозначилось даже некое подобие румянца.- Все не так плохо, как могло бы быть – с удовлетворением подумала она, занялась собой, и уже отмыв руки, осознала, что повязка с руки исчезла. Она вытерла лицо, руки и вгляделась в свою ладонь – ровно посередине, там, где недавно еще болело и временами саднило, остался лишь белый, четко обозначенный шрам. Как такое вышло, было непонятно, но то, что шрам был необычным, она поняла едва взглянув. Очень четкий, тонкий и белый крест сиял посередине ладони, как некая странная печать. Руки были абсолютно чистыми и розовыми, и это странно белое было чем-то особенным. Кончики пальцев неосознанно провели по этому странному и белому, что-то изменилось в пространстве, она покачнулась и взглянула в зеркало перед собой – зеркала не было. Вместо него было окно спальни, ее спальни и за ним, светилось солнцем яркое зимнее утро, а там, вдалеке, удаляясь все дальше и дальше, двигалась некая фигура в длинном, белом одеянии. Что-то очень знакомое было в этой фигуре, она всмотрелась внимательней, человек обернулся, и она узнала его. Диакон Илларион улыбался ей издали, легко и радостно. Он махнул рукой, словно прощаясь, с минуту постоял, не двигаясь, и фигура растворилась в солнечном свете. *** Он слышал, как она вышла, и почувствовал, как она подошла, но не стал открывать глаз. Внезапно послышался странный звук, она ахнула каким-то непостижимым образом, он услышал шелест платья и каким-то образом догадался, что ее так смутило. Шелест послышался уже позади и он не стал вставать и смущать ее еще больше. Однако время шло, а она не возвращалась, беспокойство вернулось мгновенно, словно и не было этой внезапно подступившей усталости, и он отправился на поиски. Кроме как в ванной, искать ее было негде, но пока он шел до кухни, взгляд неосознанно скользнул по входной двери, он шагнул туда, дверь оказалась заперта и беспокойство поунялось. Отсутствие подсвечника в кухне лишь еще больше успокоило, и уже с легким сердцем он осторожно постучал в дверь ванной. В ответ не послышалось ни звука и уже не размышляя он толкнул дверь – Анна стояла, опираясь ладонями на столик у зеркала и он в два шага оказался рядом. - Что такое, что-то случилось? – вылетело неосознанно и быстро, она обернулась не слишком ловко, и он мгновенно подхватил ее под локти и вгляделся в лицо. То, что он увидел, заставило беспокойство отступить – она слабо улыбнулась, он увидел ее сияющие, чуть подернутые слезами глаза, губы шевельнулись, и она произнесла тихо, но твердо: - Все хорошо. Илларион – он приходил попрощаться…он рад, что все закончилось. Он прижал ее к себе и высказался уже более внятно: - А уж как я рад, ты себе не представляешь…я могу его понять. - Отдохнуть вам надо, ваше высокоблагородие…я так поняла, здесь был кто-то…пойдем, я видела там чайник, чаю очень хочется и…который час? Все это она проговорила, не поднимая головы и он не стал больше ни о чем спрашивать и говорить, а просто повернул ее к выходу и мягко подтолкнул ладонью в спину, и этот жест из прошлого не вызвал ничего иного, кроме улыбки. Ей внезапно стало хорошо, так хорошо, как не было никогда и мысли о том, что подумали родители, дядя и прочие ушли так далеко, что казались уже чем-то, легко решаемым. - Здесь выход? А почему здесь мои валенки? – услышал он и только сейчас заметил, что валенки действительно лежали посреди коридора. - И как еще никто не запнулся…они видимо слетели незаметно…странно, что только здесь – усмехнулся он и оставив ее, подобрал эту странную обувку и поставил у стены. Анна наблюдала ха этими нехитрыми манипуляциями со смешанными чувствами – было забавно услышать эту знакомую, ироничную усмешку и еще забавнее наблюдать за некими бытовыми, обыденными вещами. Она не стала ждать, пока он обернется, легко прошла в гостиную, занялась чаем и как бы между прочим, уточнила о том, о чем догадалась раньше: - Это Александра Петровича дом? Не знала, что он приобрел это, зачем, у него в городе замечательный особнячок. Яков услышал это, уже опустившись на стул, с удовольствием наблюдая за тем, как она ловко разливает чай и задумался, как бы поделикатнее объяснить ей происхождение и назначение этой недвижимости. Ничего особенно изящного в голову не пришло и он, аккуратно подбирая слова, объяснил так, как есть. Ее брови удивленно приподнялись, она поставила чайник на стол и опустившись на стул наискосок, задумчиво проговорила: - Ну…все, что ни делается – к лучшему. - Таки все? – неосознанно вылетело у него и он, с досадой на себя заметил, как по лицу ее словно пробежала некая тень. Она серьезно посмотрела ему в глаза и так же серьезно, ответила: - Да. Если глубоко задуматься…- затем отвела взгляд, помешивая сахар, и добавила уже тихо, так тихо, что он едва расслышал: - Ко мне приходил Егор…перед тем, как ты вошел… Он сказал, что все правильно и так будет лучше…всем. Она все помешивала чай, ложечка уже стучала по краю, нервно и дробно и в памяти всплыло ее странное, сказанное словно в трансе-« И кресты…кресты…кресты, кресты, кресты…»- воспоминание было ярким и вызвало озноб, ему сложно было представить себе о чем она думает сейчас, но сейчас думать было некогда. Он снова, как тогда, протянул руку и осторожно вынул из этих нервных пальцев ложечку, оставив себе ее ладонь и попытавшись, как тогда, успокоить ее, нежно поглаживая руку. Тогда она словно и не заметила этого, но не теперь. Сейчас она заметила жест, чуть улыбнулась грустно и светло и заговорила тихо, но внятно. Он слушал, не перебивая, и ему становилось понятно все – начиная с происхождения этой странной царапины на ее ладони. Усталость сняло, как по волшебству и лишь один раз он позволил себе задать вопрос: - Почему ты пошла с ним? Утром? Она так и не посмотрела ему в лицо, усмехнулась и ответила тихо и досадливо: - Я ошиблась. Я неправильно все поняла, я решила…что Арине все удалось и…Егор вернулся, а потом было поздно. Кирилл Владимирович он…оказался умнее.- она рассказала обо всем остальном и он с болью осознал, что ее снова подвела эта вечная вера в лучшее и то, как она усмехнулась, сказав « я ошиблась», ясно дало ему понять, что что-то в ней изменилось теперь. – «Все к лучшему»- вспомнились ее же слова, и подумалось, что возможно, она права, как бы горько это ни звучало, в этом был определенный смысл и этот смысл, если и не был светлым, но определенно был разумным. - Расскажи мне, что там было,… после- услышал он и ответил мгновенно, поразившись собственной реакции: - Зачем? Ничего особенного…не произошло. Толпа разбежалась, Фомина увезли в участок и…мы уехали. - Да неужели? – уже живее, его же словами спросила она и он лишь сейчас понял, куда она смотрела все это время – на его пальцы, неосознанно, легко поглаживающие ее ладонь. Он лишь сейчас заметил, что костяшки сбиты, понял, что вывернуться не получится и ответил легко, насколько вышло: - Ах, это…это все Ребушинский…он пытался оправдаться.- последние слова легко сказать не получилось, вышло неожиданно зло и она посмотрела ему в глаза: - Ничего страшного…он заслужил, но сомнительно, чтобы…не думаю, что он поймет что-то. Теперь очередь за тобой – откуда ты узнал? Как ты нашел меня? И все же…что было после… Она снова взглянула на эти сбитые пальцы, пожалела о том, что спросила, но остановить его не успела. - Ты спрашивала, который час…скоро рассветет, почти семь и …чай давно остыл. – услышала она и снова взглянула ему в лицо, но он уже выпустил ее ладонь. поднялся, что-то быстро сказал о другом чайнике на плите и, подхватив с собой обе пары, улетел в кухню. Анна посмотрела ему вслед, затем взгляд скользнул по комнате, остановившись на часах, и она ахнула – причудливо изогнутые стрелки застыли на четверти восьмого. Что-то он явно не хотел говорить, или не знал, как сказать и мысль пришла четкая и легкая, пока она слушала его удаляющиеся шаги - Не стоит, пожалуй, пытать его, незачем. Она знала, что если он посчитает нужным, он расскажет ей обо всем – он не умел лгать. Он мог умолчать о чем-то если считал, что информация может стать угрозой для ее безопасности, но никогда не лгал. И еще одно пришло совершенно некстати и вызвало совсем иное, она не могла себе представить, как это просто пойти и забраться в постель, эти мысли никак не додумывались до конца и вызывали лишь вспышки чего-то странного и обрывочного. Все эти мысли пролетели быстро и когда он вернулся, она сказала тотчас, о чем думала: - Ты прав…не стоит обо всем этом…да и отдохнуть тебе нужно…все подождет. Она улыбнулась ему легко и принялась оживленно разглядывать то, что лежало под салфеткой: - Я смотрю, вы здесь не голодали, я отчего-то жутко проголодалась. Я, пожалуй, посижу здесь еще, осмотрюсь…выспалась на десять лет вперед…- она говорила все это нарочито бодро и оживленно и он, глядя на ее порозовевшее личико, внезапно понял, что ее смущает. То. что случилось в спальне совсем недавно было тем, чего они оба хотели, но просто пойти и лечь спать, оказалось для нее непросто. Это сочетание снова едва не лишило трезвости мысли, но взять себя в руки оказалось на удивление легко. Он улыбнулся собственным мыслям, допил чай, подошел, и легко прикоснувшись губами к ее макушке, быстро произнес: - Ты права, устал, пойду…после обеда визитеры явятся, не до сна будет…а ты не смущайся, здесь есть чем поживиться – там в кухне, в буфете, если этого не хватит…- он не стал договаривать, поддразнив ее напоследок, ушел в спальню и закрыл за собой дверь. Чемодан так и стоял раскрытым на столе, она так и не разобрала его, сон уже подступал, давая рассудку, наконец, отдохнуть от всего и уже сквозь некую дымку, глядя на этот раскрытый чемодан, он успел подумать, ясно и твердо - Нужно сказать обо всем и уехать. Чем раньше – тем лучше. Анна задумчиво смотрела на закрытую дверь и не могла понять, отчего он так внезапно сорвался и ушел. Оттого ли, что прочитал на ее лице неосознанно подступившее смущение или оттого, что ему есть, что скрывать. И тотчас она с досадой осознала, что и сама сказала не все. Она так и не сказала ему о словах Егора о кладе – это вышло случайно, слишком много нужно было рассказать, и это она просто упустила из виду. Рассудок словно сам уяснил для себя прежнее решение и не дал вылететь словам. Сейчас она уже начала сомневаться в том, что так категорично решила обо всем этом. Мысли вернулись к Штольману, к тому, что и он отчего-то не захотел говорить и стало еще досаднее – что-то произошло тогда, когда она не могла ничего видеть и он уже два раза ушел от ответа – там, в спальне, он просил прощения именно за это, а сейчас мгновенно ухватился за ее некстати подступившее смущение.- « После обеда явятся визитеры» - вспомнила она его слова и снова с досадой осознала, что напрасно не догадалась спросить о том, кто был здесь. Все это странным образом напомнило о прежних временах – когда им вечно не хватало ни времени , ни места на разговоры и чаще всего, это заканчивалось тем, что каждый думал так, как понимал и заканчивалось это чаще всего, плохо. Она попыталась сосредоточится и усилием воли вспомнить хоть что-то, но вспомнила ровно то же самое, что и прежде – себя уже в пролетке, а затем странное, бледное и нервное лицо Штольмана – видимо эта новая особенность возвращала память в обратном порядке, ибо теперь она поняла, что это было за выражение на его лице – тихой, неконтролируемой ярости. – Видимо, тогда он увидел Ребушинского – совершенно ясно осознала она и поблагодарила вселенную за то, что он не убил этого жалкого человека. Она не успела додумать эту мысль о Ребушинском, как сознание, внезапно, вернуло иное- « Да вот так!!- сказано было невероятно громко, нервно и зло, а затем он добавил уже чуть тише и спокойнее- Мы уедем в Петербург…как только ей станет лучше. Мы позже поговорим. Времени нет…»- это – воспоминание о том, чего она помнить не могла, оборвалось на полуслове. В висках заломило так, что пришлось взяться за них пальцами, но ей удалось понять. Ее усилия того стоили. Теперь она знала, почему он так странно вел себя: - Он не уверен…он не уверен во мне – пролепетала она вслух и попыталась осмыслить это. Он говорил кому-то об отъезде в Петербург – зло, нервно, но невероятно убежденно, так, словно решил об этом задолго до того, как произнес, но вылетело это неосознанно и не вовремя. – С кем он мог там говорить, таким тоном…и на что это было сказано и…почему он сомневается во мне? – этот главный вопрос неожиданно больно ударил, сознание вспыхнуло негодованием и она, уже не пытаясь разобраться сама, влетела в спальню, неожиданно громко хлопнув дверью. Штольман шевельнулся, мгновенно сел в постели и спросил довольно бодро: - Что, уже приехали? Она сделала пару шагов к постели , окинув его взглядом и ощущая, что негодование уже ушло. Ушло, как только она увидела его лицо – он спал, спал с открытыми глазами и этот вопрос не был наяву. Снова дрогнули губы, и защипало глаза, ей стало неловко так, что задрожали руки, она осторожно коснулась его плеча, поправив рубашку, и тихо проговорила: - Нет, не приехали еще…спи… Подернутые дымкой глаза закрылись, и он с явным облегчением произнес уже невнятно, опускаясь на подушку: - Жуткие люди…в поезде, будто дома… И она засмеялась тихо и неосознанно – он явно куда-то ехал и ворчал на кого-то, кто, по его мнению, слишком громко хлопал дверьми в вагоне. - Видимо, в Петербург – подумала она. Это странное происшествие успокоило и отрезвило. Она взглянула за окно – там, за окном, занимался рассвет – яркий, желтый, зимний рассвет. Тонкая солнечная полоса уже высветила верхушку заиндевевшего дерева неподалеку, Анна погасила свечи и вернулась к постели. Сейчас не было уже ни капли смущения или стыда, она опустилась рядом и просто смотрела в это умиротворенное, спокойное лицо. Смотрела так долго, что возникла неловкая мысль - Нельзя так смотреть на спящих людей - и тогда, она закрыла глаза и просто нашла его руку – он неосознанно сжал ее пальцы, и она почувствовала, наконец, покой и умиротворение. Здесь, в чужом, странном доме она почувствовала себя в безопасности, ощущая его теплую ладонь и слушая его сонное дыхание. Внезапно захотелось спать – уснуть обычным, легким сном без сновидений и уже уплывая в это спокойное и умиротворенное, она все же придвинулась ближе и обняла его за шею. Он шевельнулся, проговорив нечто бессвязное, но она уже не услышала.