Всякая душа - потемки

Приехали они быстро, извозчик свернул на окраину, и Анна узнала знакомую улицу – где-то здесь, неподалеку, стоял дом Куницына. Как бы она ни была занята своими мыслями по дороге домой, однако, как оказалось, дорогу запомнила хорошо. Свежий ли воздух был тому причиной, или нечто иное, но беспокойство и страх отступили. Что бы ни было там, впереди, сейчас нужно было мыслить ясно, и нельзя было позволить себе расклеиться. Она так и не решила, ехать ли только до места, куда попросила отвезти или проехать до старого колодца сразу. Анна не знала, где сейчас Штольман и эти мысли о месте, начали беспокоить все сильнее. Пролетка выехала на безлюдную дорогу, Анна поняла, что они скоро будут на месте, закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Егор сказал, что нужно забрать это, иначе он придет к ней, теперь было понятно, о ком он говорил – о своем отце, непонятно было лишь одно – зачем он придет – узнать о том, где находится клад или отомстить за смерть сына.- Или и то и другое – подумала она и уже, было, хотела попросить извозчика доехать до заброшенного колодца, как пролетка остановилась. - Приехали, барышня – не оборачиваясь, громко проговорил возница и добавил, искоса взглянув на Анну через плечо- Вон там поляна-то, а где холм, там и место это…тьфу – ты, прости господи. Извозчик неожиданно нервно и зло сказал последнюю фразу и смачно сплюнул на дорогу. Тон его Анне не понравился, она поняла, что просить его проехать чуть дальше, явно не стоит и быстро соскочила в снег, открыв, было ридиклюль, для того, чтобы расплатиться, но извозчик внезапно свистнул так, что заложило уши. Лошадь сорвалась с места и через мгновение пролетка уже была довольно далеко. Он не взял денег, вел себя странно, но это уже не удивило и не обидело. После того, что случилось вчера, Анна уже не знала, что может ее обидеть или удивить. Она взглянула туда, куда махнул рукой извозчик, и издалека увидела поляну перед холмом. – «Вам нужно успеть», вспомнила она слова Егора и внезапно поняла, что он имел в виду – она должна была успеть забрать нож из подземелья, забрать его до того, как его успеет взять Фомин. – Если Егор вернулся для того, чтобы предупредить меня об этом, он знал, что я могу успеть, и я успею – упрямо подумала она. Было страшно, она прекрасно знала о том, что и призраки иногда ошибаются, а обстоятельства бывают сильнее любых предупреждений. То, что Фомин может оказаться здесь, в это же время до этой минуты ей в голову не приходило, сейчас она поняла, что может и такое случиться, но мысль о том, что она должна успеть, упрямо гнала вперед. Чем ближе она подходила к поляне, тем яснее подступало ощущение, что она поступает правильно. Что бы ни случилось, где бы ни был сейчас Штольман и где бы ни был Фомин, она не имела права не попытаться что-то изменить. В памяти всплыла кошмарная картина из видения, алая кровь на ладони и мысль пришла, совершенно спокойная и ясная – Даже если я не успею, я должна быть там, помочь ему. В видении Яков был жив, и кровь вполне могла быть и не его – эта мысль была просто самоуспокоением, она это тоже прекрасно понимала, но чем-то занять рассудок для того, чтобы снова не пришли отчаянье и страх – было нужно. Солнце еще светило. Здесь, на окраине, снег был белым даже после оттепели и сверкал на солнце, заставляя прищурить глаза. Этот яркий, солнечный свет отогнал беспокойные мысли и вызвал совсем иное, теплое и светлое воспоминание – большие детские глаза, глядящие на нее с доверием, и безусловной любовью и Анна осознала, что улыбается, когда уже оказалась перед дверью. Это выглядело, как обычный сарайчик, встроенный в холм. Он был маленьким и ветхим, но дверь была не заперта. Внезапно налетевший неизвестно откуда, ветер, качнул дверь, и она скрипнула, приоткрывшись и со стуком, захлопнулась снова. Перед дверью, в снегу, сваленные кое-как, лежали доски. Доски были свежими, пахли смолой, Анна уже внимательнее огляделась вокруг и взглянула на дверь. На двери были свежие следы от выдранных вместе со старым деревом, гвоздей и страх подступил снова. Она помнила, как Егор легко толкнул эту ветхую дверь, и она распахнулась, ослепив льющимся из нее светом. Судя по тому, как она выглядела теперь и по наличию свежих досок – дверь пытались забить, но кто-то сорвал доски и вошел внутрь. Анна в нерешительности стояла перед дверью, не в силах открыть ее, позади, послышались странные звуки, она обернулась и вдалеке, на дороге, увидела стайку мальчишек. Они остановились, посмотрели на нее, переглянулись и, обгоняя друг друга, бросились в сторону города. – Это мальчишки, они открыли дверь, а теперь привели друзей посмотреть – эта мысль показалась вполне логичной, успокоила, Анна коротко вздохнула, вошла, огляделась и прислушалась. Задней стены у сарайчика практически не было – в ней зиял черный проем, из которого тянуло запахом сырого камня и от подступившего страха задрожали руки. – « Папа…» - прозвучал в сознании тихий, тоненький голосок, серо зеленые большие глазенки словно заглянули в душу и она, уже злясь на себя за слабость, щелкнула замочком ридикюля. Пальцы слушались не слишком хорошо, и только сейчас она почувствовала, что замерзла. Однако, выбора не было, она справилась, свеча засветилась желтым, веселым язычком и Анна шагнула в темноту. Здесь было абсолютно тихо, она прошла несколько шагов, и ей показалось, что она в преисподней. Странной, холодной преисподней, погруженной в абсолютный, непроглядный мрак. Свеча светила слабо, ее неясный свет выхватывал из темноты серые, каменные стены, но то, что здесь было совершенно тихо, как ни странно, успокоило. Кем бы ни был тот, кто отодрал доски от двери, сейчас здесь не было никого. Она шла и шла, стараясь не думать ни о чем, ступая тихо и осторожно и, когда перед ней неожиданно возник узкий и темный проход, удивилась. Вчера, когда они шли по этому темному, каменному коридору, ей он казался бесконечным, но сейчас оказалось, что пройти нужно было не более трехсот шагов. Анна пробралась сквозь проход и оказалась в уже знакомой, каменной каморке. Не теряя времени, она шагнула влево и подступила к столу. Она хорошо помнила, что оставила нож здесь, тогда ее заботило совсем иное и ей в голову не пришло, что следует его забрать. Она забыла о нем, как только веревки на удивление легко распались, и машинально бросила нож на стол. Теперь она смотрела на совершенно пустой стол и в голове также, словно образовалась пустота – Я не успела – наконец, осознала она и перед глазами все поплыло. Она пошатнулась, ридикюль выпал из ослабевшей руки и с глухим стуком упал на пол. Анна оперлась о стол обеими ладонями, пытаясь придти в себя, и неожиданно уловила странный звук. Шагов она не услышала – потрясение застучало в висках, не давая слуху услышать, но сейчас уловила. Там, за спиной, послышался странный шорох, она чуть повернула голову и с ужасом увидела на стене большую, черную тень. Тень метнулась, в сознании, словно что-то вспыхнуло, ладони скользнули по неструганным доскам, ноги ослабли, но повернуться было страшно, просто немыслимо. Она растерянно скользнула взглядом по столу, в поисках хоть какого-то предмета для защиты, но он был пуст. *** Как только Штольман спрыгнул в снег, пролетка тронулась и через пару минут, исчезла за поворотом. От ворот до крыльца в снегу была протоптана приличная тропинка и, уже не задумываясь ни о чем, он дошел до крыльца и открыл дверь. Здесь было светло, но не тихо – какие-то странные, мерные звуки, гулко и монотонно раздавались в пустом пространстве брошенного дома и через мгновение Яков узнал этот звук. Стараясь ступать неслышно, он прошел до гостиной по уже знакомому маршруту и открывшаяся ему картина, не удивила. Синельников спал, сидя на полу и прислонившись спиной к стене. Пистолет лежал на полу, видимо, выскользнув из руки спящего, Яков подошел ближе, осторожно подобрал оружие и положил подальше, а затем легонько ткнул носком ботинка в подошву сапога. Синельников пошевелился, сонно моргнул и спросонья зашарил рукой по полу в поисках пистолета. - Спите, любезный? – вышло на удивление жестко. Синельников взглянул уже более осмысленно, неуклюже вскочил на ноги и растерянно пролепетал: - Яков Платоныч….здрасьте, то-есть…здравия желаю, а я тут…охраняю… - Да неужели? Вас самого охранять надо, вы в своем уме, Синельников? А если бы это был не я, а Фомин?- он уже понял, что говорит все это в пустоту. Синельников так и таращился растерянно и сонно и Яков понял, что напрасно теряет время. На полу, возле стены, стоял уличный фонарь, он подхватил его, засветил огонек и, уже не глядя на так и молчащего Синельникова, быстро проговорил: - Вы бы умылись…впрочем, как хотите. Это я заберу, мне нужнее – и уже не глядя и не оборачиваясь, он спустился вниз. На этот раз в подземелье было темно, что и было понятно, сегодня там, внизу, никого не должно было быть. Он вспомнил растерянное выражение лица Синельникова и усмехнулся – этот человек никогда не вызывал в нем теплых чувств, а после прошлогодней истории с инженером, Яков старался с ним не пересекаться по службе. Тот, видимо, чувствовал это и тоже старался не высовываться. Воспоминание о прошлогоднем деле вызвало досаду, эта история с самого начала переплела все в один большой, сложный клубок и закончилась нелепой ссорой с Анной посреди города. - «Я уезжаю, в Петербург!» - тогда она говорила это, отступая от него. Лицо ее пылало от негодования и разочарования, в глазах плескалась боль, а он стоял и смотрел на нее, не в силах сдвинуться с места. Это воспоминание пришло совершенно некстати, но оценить свои чувства в связи с этим, он не успел, взглянув вперед и не поверив глазам. Там, в глубине непроглядного, черного коридора тускло светился свет. Яков остановился в замешательстве, затем вынул револьвер и, стараясь ступать неслышно, осторожно добрался до двери в каморку и, прижавшись к стене, заглянул. Она стояла в той же позе, что и в ванной куницынского дома – опираясь ладонями о стол, но мгновенно подступившее негодование не дало подступить сочувствию. Все это произошло за доли секунды и невероятно облегчение, которое пришло, когда она услышала за спиной знакомый голос, не смогло заглушить даже то, что этот голос произнес и как: - Какого черта вы здесь делаете…что…как – от негодования, которое слышалось явно, голос в этом маленьком, каменном пространстве прозвучал, как гром. Через мгновение его руки схватили ее за плечи, резко развернули к себе и она увидела над собой его лицо. Лицо было бледным, полным негодования, граничащего с яростью, но через мгновение оно изменилось, дрогнуло и Яков, прижав ее к себе, произнес уже по иному, легче, глухим и срывающимся: - Анна, господи, зачем ты здесь…я убью Коробейникова…и Ульяшина заодно. Он пролетел эти несколько шагов за пару секунд и едва заметил, как резко развернул ее к себе, но негодование ушло почти мгновенно, когда он увидел ее лицо – она была бледной до прозрачности, в глазах застыл ужас, еще не сменившийся облегчением и он просто прижав ее к себе, принялся неосознанно и быстро что-то говорить, не слишком вдаваясь в смысл. И когда первое потрясение прошло, он все же не смог не спросить: Что ты делаешь здесь? Зачем? Зачем?! Я…о чем-то не знаю? - Прости меня, но…у меня не было выбора…мне нужно было сказать обо всем раньше…- услышал он и не смог не улыбнуться, но, однако, то о чем она сказала, тотчас вызвало еще одну волну иных вопросов. Он взял ее за плечи и взглянул в лицо. Она смотрела мимо, ее бледное личико приобрело удивленное выражение, и она так же удивленно произнесла: - А я и не заметила, что дверь открыта… Эти ее слова неожиданно снова вызвали раздражение, он встряхнул ее, удивительно сильно для себя самого и у него вылетело снова нервно и раздраженно: - Ну разумеется…я и не сомневался, так какого черта вас понесло сюда, вы видели Ульяшина? Тон был жутким, вопрос удивил, она понимала, что он прав в своем негодовании и попыталась объясниться, начав с того, что следует ответить на непонятный вопрос. - Ульяшина? Нет, не видела, я видела Антона Андреевича…издалека. Он приехал, когда…я уже ушла. Я объяснить должна… - она взглянула, наконец, ему в лицо и то, что увидела в его глазах, чуть успокоило. Он смотрел уже спокойнее, однако, когда он чуть повел головой и сказал коротко: - Я весь внимание – прозвучало это нервно, и вздох вылетел у нее сам по себе. Она попыталась отвлечь его, руки сами потянулись к его лицу, но он быстро поймал их и, чуть сдвинув ее назад, усадил на табурет у стены. Сесть здесь более было не на что, и Яков просто опустился на корточки, не выпуская ее холодных рук из своих ладоней. Ее неосознанно вырвавшийся вздох, остудил рассудок и он понял, что позволил себе лишнее, сказав так нервно и холодно. Она так и смотрела мимо, но заговорила и, слушая ее чуть нервное и одновременно задумчивое объяснение, ему многое стало понятно, и когда она закончила свой немного сбивчивый рассказ, то замолчала, сказав после небольшой паузы несколько потерянно и тихо: - Но я не успела…не успела…- он не выдержал, подхватил ее под локти, поставил на ноги и прервал это неожиданно больное. - Да с чего ты взяла, все хорошо, мы здесь и все со мной в порядке…все ты успела…- он не знал, чем ее отвлечь, но сообразил быстро, задав вопрос, который возник давно: - Ты как сюда попала? Синельников спал,…как водится? Он попытался пошутить, но она взглянула удивленно и ответила быстро, чему он порадовался. - Синельников? При чем здесь он…я пришла по подземелью…там, у входа, не было никого… Теперь все стало понятнее и, когда он представил себе, как она шла одна по темному, сырому коридору, ему стало не по себе. Он неосознанно прижал ее голову к своему плечу и высказал то, что хотел сказать давно: - Послушай,…ты должна обещать мне,…слышишь меня, Аня…Обещай, что с этого дня больше никогда так не поступишь, дай мне слово. Он снова взял ее за плечи и взглянул в глаза. Она смотрела серьезно и спокойно, так долго, что ему показалось, что она заглядывает в душу. Анна качнула головой и произнесла абсолютно серьезно, тихо и твердо: - Нет. Этого я обещать не могу. Если что-то случится…я просто не смогу…ты понять должен…- ее губы дрогнули, он еще мгновение вглядывался в ее глаза, понял, что она, действительно, не сможет иначе и уже не стал больше ни о чем требовать и просить. Она любила его так, как любила всегда, наверное, с первой встречи – безусловно, и, безоглядно и сейчас эта любовь плеснулась в ее взгляде настолько ярко и светло, что он понял, что целует ее лишь тогда, когда ее губы уже шевельнулись в ответ. Голова закружилась уже от иного, его теплая ладонь коснулась лица, пальцы нежно и легко коснулись шеи, и Анна растворилась в этом новом и чарующем. Все отступило – страх, беспокойство, растерянность, все. Здесь, сейчас, в этой темной каменной каморке, в которой недавно ей было так страшно, что казалось, будто душа заледенела, сейчас ей было хорошо, как никогда. Она даже не заметила, как он уже прижал ее к стене, расстегнул пальто и, осознала это лишь тогда, когда горячие губы коснулись ямки над ключицей. Анна коротко задышала, ее руки давно взлетели вверх, а тонкие пальчики обхватили шею и Яков внезапно осознал, что нужно остановиться. Еще там, в конюшне Разумовского, он понял, что контролировать себя, когда она так близко у него не выходит и сейчас, открыв глаза, едва не обругал себя вслух. Глаза напротив, распахнулись, в них явно промелькнуло сожаление и он, уже легко прижав ее к себе и неосознанно улыбнувшись, довольно хрипло смог произнести: - Мы…еще поговорим обо всем этом, позже, а сейчас нам надо уйти…здесь холодно, а у тебя пальто, не по погоде…я заметил… Сердце все еще стучало неровно, но она уже пришла в себя. Он, конечно же, был, как всегда, прав, но сожаление все же, ушло не сразу. Штольман все так же молча, прижимал ее к себе и в приходящий в порядок рассудок поспешили мысли. Она так и не успела, как следует оглядеться и поискать нож. Почему он был так важен для Фомина, было не совсем ясно. Даже то, что сказал Егор, этого не объясняло. Во что бы ни был спрятан этот клад, открыть его можно было и иначе, что-то еще было в этом ноже такого, чего она понять не могла и теперь эта мысль уже не уходила. То, что говорил Яков, пытаясь ее успокоить, успокоило лишь отчасти. Где-то там, наверху, бродил человек, полный неясных, темных дум и она ясно понимала, что все еще не закончилось. Как бы то ни было, ключом ли был этот нож или чем-то еще, но оружием он от этого быть не переставал. - Что мы будем делать? – услышал Яков и ответил прежде, чем успел подумать: - Ну, прежде всего…нужно найти извозчика и…ты уедешь домой. - Нет…ты не понимаешь, Фомин, он…- услышал он ее беспокойный тон, Анна шевельнулась, в желании отстраниться, но он лишь крепче прижал ее к себе и высказался уже совершенно серьезно и жестче: - Я все понимаю, но у нас нет выбора. Мы не можем уехать в Петербург…не закончив здесь, это…будет неправильно. – он пытался найти слова для того, чтобы убедить ее, но она все же уперлась ему в грудь уже обеими ладонями, на лице ее возникло знакомое упрямое выражение и он не успел возразить тотчас. - Я…не все сказала, утром…я видела сон…очень славный сон и там…был наш сын, а потом…когда уже вышла, я поняла, что он может не сбыться, этот сон, понимаешь? Он смотрел в ее лицо и слова внезапно, словно исчезли из разума, мысли разбегались, не желая выстраиваться одна за другой, путались между собой и обгоняли друг друга. Яков, наконец, смог уяснить то, что она сказала, и первые слова вылетели неосознанно и быстро: - Почему…может не сбыться, о чем вы…то-есть, если я правильно понял, ты хочешь сказать…- к губам прижались холодные пальчики, и Анна ответила на это нервное и бессвязное: - Нет, неправильно…я не могу ничего знать, но я…видела его – вы похожи…я это и хотела нарисовать, но…не успела, а сейчас… - она явно пыталась что-то сказать, но он уже не слушал. Он не мог понять до конца, что именно чувствует. Чувство было странное – нечто среднее между растерянностью и чем-то светлым, не имеющим названия и все это вызвало лишь одно – Уберечь, ее нужно уберечь…от всего – эта мысль была абсолютно ясной и понятной, исчезла растерянность и Яков, уже четко понимая, что нужно сказать, сказал это убежденно и твердо, насколько у него вышло: - Все. Я все понял. Давай уйдем сейчас…и обо всем поговорим там…при свете дня. Он отпустил ее, со свечой проверил все вокруг и около стола, ничего не нашел и вернулся. Штольман шагнул обратно, как-то моментально и ловко застегнул на ней пальто ,и Анна не успела и слова сказать, как он уже взял ее под локоть и, мягко подтолкнув ладонью в спину, повел к выходу. Она лишь скользнула взглядом по каморке, но Штольман уже шепнул ей в самое ухо: - Тебе придется взять это, у меня всего две руки – она очнулась, увидела, что он подает ей ридикюль и взглянула ему в лицо. На лице этом не читалось ничего, кроме спокойного, светлого выражения, и она поняла, что сейчас говорить с ним о том, о чем она сказала только что, не стоит. Похоже было на то, что эта странная, не слишком ясная, новость, потрясла его настолько, что осознать все это для него непросто. Анна машинально взяла у него из рук ридикюль, он подхватил полу фонарь, который она заметила лишь теперь и спросила она уже совсем о другом. - А ты…ты пришел из дома?- услышал он ее спокойный вопрос и ответил легко: - Да, там Синельников дежурит…спит, как всегда, но мы выйдем здесь, раз уж дверь уже открыта. Он не хотел говорить о делах, о Фомине, обо всем этом деле и Анна это ясно поняла, как поняла и то, что он непременно отправит ее домой. Она только теперь поняла, что сказав ему о своем вещем сне, лишь укрепила его в решении и теперь, когда они уже шли к выходу, лихорадочно пыталась придумать аргументы для того, чтобы попытаться убедить его в том, что она должна быть рядом. Она откуда-то знала, что непременно должна быть рядом и отпустить его куда-то одного, сейчас было немыслимо, неправильно. Анна понимала, что любые ее доводы будут бессмысленны, иногда его упрямство граничило едва ли не с жестокостью, и ссориться сейчас тоже было немыслимо. Она быстро взглянула в его лицо, снова подумала о том, что ее слова произвели слишком сильное впечатление и следующая мысль, поразила своей простотой и легкостью. Она, наконец таки, придумала, как остаться рядом хотя бы на время, улыбнулась собственной сообразительности и, уже легко ступая рядом с ним, легко же произнесла: - Так странно, вчера казалось, что этот коридор никогда не закончится, а оказалось, здесь и трехсот шагов нет. Штольман отозвался не сразу, но отозвался, и она слушала его легкий, такой знакомый тон из далекого прошлого с улыбкой, неосознанно возникшей на губах. - Это просто, вчера путь был незнакомый, вот и казалось, что он бесконечен. А сейчас…мы здесь, как дома – он усмехнулся и добавил – Это всегда так, когда знаешь, куда идешь, с каждым разом дорога кажется короче и проще, но…это касается только топографии… Она взглянула на него с недоумением, не слишком ясно понимая, о чем он говорит – он смотрел вперед, Анна проследила за его взглядом и поняла, что они пришли – впереди ясно виднелся выход в сарайчик и сквозь щели в досках лился закатный, желто- оранжевый свет. Штольман поставил фонарь на пол, резко обернулся к ней, и она едва не задохнулась от подступивших чувств, взглянув в его глаза. - Эта дорога всегда будет новой, я знаю…я…я люблю тебя – услышала она и, уже отвечая внезапно ставшим нетерпеливым и требовательным губам, осознала о чем он сказал. Это осознание заставило вспыхнуть лицо, но через мгновение все снова ушло, уступив этому внезапному порыву нежности и страсти. - Вот теперь можем идти – услышала она его совершенно легкий тон и, еще не открыв глаз, знала, что он улыбается. Он действительно улыбался, глядя ей в глаза, и когда она открыла их, в его взгляде промелькнуло нечто странное, похожее на то, что она уже видела на ночной, метельной дороге. В этот раз он не засмеялся, но был так явно доволен собой, что засмеялась она. Он был похож на мальчишку, удачно совершившего шалость, но сказать ему об этом Анна не решилась, в страхе спугнуть это светлое и легкое. Он легко прикоснулся губами к ее виску и легко развернул ее к выходу. дверь распахнулась и она неосознанно прикрыв глаза от яркого света, внезапно вспомнила вчерашнее. Яков оглянулся, взглянув Анне в лицо, и понял, что случилось. Он понял это мгновенно – слишком похожей оказалась ситуация, но ругать себя было уже поздно. Сейчас нужно было успокоить ее, он не стал размышлять долго, а просто взял ее под локоть и спокойно произнес: - Сейчас найдем извозчика, ты поедешь домой, а мне придется прогуляться до Управления. Эта история слишком затянулась, я приеду, как справлюсь… Он не успел договорить, как Анна прервала его, проговорив на удивление спокойным тоном, таким, спокойным и легким, что он поразился. - Не надо волноваться, я не стану возражать. Я буду ждать, я смогу. пойдем по Загородной, там чайная, легче найти экипаж. Он и сам собирался пойти туда же, но это ее легкое согласие насторожило. Это было странно. Он ожидал возражений, был готов к этому и ее внезапное согласие отчего-то обеспокоило. Яков быстро взглянул в ее лицо – Анна смотрела вперед, быстро взглянула ему в глаза и добавила тем же тоном: - Не надо так смотреть, ваше высокоблагородие…пойдемте уже. С этими словами она подхватила его под руку, и он пошел рядом, пытаясь понять, что не так. Он интуитивно понимал, что что-то не так, но что именно, понять не мог. Анна шла на удивление быстро, прямо – таки летела вперед и он уже было хотел остановить ее и выяснить, в чем дело, но не успел. Она внезапно остановилась, отпустила его и, обернувшись, тихо сказала, глядя ему в глаза: - Егор сказал – это нужно забрать, давай сделаем это, я прошу тебя и…уедем вместе. Я подвезу тебя до Управления. Штольман выслушал все это, взгляд скользнул вокруг и он понял, что именно было не так. Они стояли на дороге, возле какого-то заброшенного старого сарая, но лишь теперь он понял, насколько ошибся, позволив себе отвлечься. Совсем рядом, в двадцати шагах от них, был подлесок и заброшенный, старый колодец виделся отчетливо. Он смотрел в ее лицо и не мог понять, что чувствует. Она обвела его вокруг пальца так легко и просто, что у него никак не находилось слов. Анна уже смотрела мимо, ее рука зябко, неосознанно потирала другую, нервно сжимающую ручку ридикюля и он, неожиданно для себя, усмехнулся и, уже стягивая перчатки, проговорил неожиданно для себя, жестко: - Ловко…это у вас вышло, Анна Викторовна…сейчас я найду пролетку, и вы отправитесь домой. Я довезу. Затем поеду в Управление и вернусь сюда уже с людьми. Я прекрасно помню…координаты…вы проговорились…там. Последнее вышло уже совсем нервно и раздраженно, он неосознанно дернул перчатку, никак не желавшую сниматься, она слетела, и обе перчатки полетели в снег. Анна молчала, он нагнулся, пытаясь отогнать раздражение и думая о том, что нужно сменить тон и звук скрипнувшего под чужими ногами снега, он не услышал, занятный своими больными думами. Анна как-то странно дернулась и отшатнулась, чья-то тень заслонила солнце и Яков, разогнувшись, замер. Анна смотрела на него полными ужаса глазами, а возле ее шеи, там, где билась под кожей мягко пульсирующая, жилка, почти касаясь кожи, сверкало тонкое, длинное лезвие. - Пошли. – коротко проговорил Фомин – Вперед пошел. И Яков пошел, слыша за спиной неровные, частые шаги Анны и тяжелое, прерывистое дыхание Фомина. Он не мог сейчас ничего предпринять, слишком близко было острое, как бритва, лезвие и эти двадцать шагов показались ему многим больше. - Пальто снимай, без фокусов – хрипло проговорил Фомин, как только они ступили на полянку, но Яков не смотрел на него, он смотрел Анне в глаза и мысленно умолял ее не двигаться. Пальцы осторожно расстегнули пальто, и он стянул его, бросил в снег и позволил себе спросить: - И что теперь? Фомин, видимо, не ожидал вопроса, рука с ножом дрогнула и чуть опустилась вниз, Анна пошатнулась и Фомин, отпустив ее ворот, коротко ткнул ее кулаком в висок. Яков видел, как голова ее резко качнулась в сторону, и он уже не увидел ее лица. Анна как-то мягко опустилась на колени и ткнулась лицом в снег. Она лежала, не шевелясь, и беспокойство стукнуло в виски так, что потемнело в глазах. Он перевел взгляд в лицо Фомина, тот ухмыльнулся, заметив его беспокойный взгляд, и Яков тихо произнес, осторожно и спокойно, насколько получилось: - Переверни. Задохнется ведь. - Да и хрен с ней, невелика потеря – Фомин явно издевался, и явно испытывая странную, животную радость, добавил – вы мне, сволочи, ответите, за сына… Яков отступил на шаг к колодцу, понимая, что времени терять нельзя и этот человек не остановится, но все же попытался предложить сделку: - Уходи. Забирай то, зачем пришел и уходи. На лице Фомина промелькнуло нечто похожее на улыбку, он подступил ближе и произнес сквозь зубы: - Ну уж нет, ответишь, сука, за сына… Теперь Яков понял, что говорить с ним бессмысленно. Анна так и лежала, лицом в снегу и, зная, что последует за его словами, он проговорил, глядя Фомину в глаза: - Ты сам его убил…и ты это знаешь. В лице Фомина мелькнуло что-то темное, в глазах плеснулась ненависть, и он кинулся. Серое и плотное обступало ее со всех сторон, в виске больно и тупо заныло, и дышать стало совсем нечем. Анна хотела вздохнуть глубже, но ничего не вышло, словно воздуха не было, а вместо него было нечто плотное и холодное. Страх мгновенно заполнил сознание, и она услышала голоса. - Ты сам его убил…и ты это знаешь. – послышался уже знакомый голос и она похолодела, узнав тон – он был полон холодной, слепой ярости. Анна пошевелилась, уже ощущая холодное и мокрое ,и оперлась ладонями о снег. пальцы утонули в этом обдавшем холодом, но она смогла вдохнуть, закашлялась и взглянув перед собой, замерла. Там, у колодца, Штольман и Фомин боролись друг с другом, и Яков никак не мог выбить нож. Нож блеснул в уходящем оранжевом свете, Штольман сделал неуловимое движение, пытаясь ухватить руку Фомина и стукнуть ею о край колодца. Фомин вырвался, наклонился назад и они оба, перевалившись через низкий зимой, сруб, исчезли из вида. В голове слегка плыло, но она смогла подняться на ноги и, неверно ступая, добралась до колодца. Заглянуть было страшно, но Анна взялась ладонями за холодные бревна и посмотрела вниз. Свет падал, освещая старые, гнилые бревна, там, внизу, что-то шевельнулась и первое, что бросилось в глаза – ладонь, потянувшаяся к ней. Она была совсем недалеко и Анна с ужасом узнала то, что видела совсем недавно – ладонь, тянувшаяся к ней из темноты и кровь на этой ладони, ярко и ало видевшаяся в рассеянном свете. Вздох ужаса вырвался неосознанно, и она услышала родной голос, звучащий сбито, прерывисто, но успокаивающе: - Все хорошо…хорошо… Падение произошло так быстро, что он не успел ни о чем подумать, успел лишь попытаться сжаться и через мгновение удар на какое-то время отключил сознание. Он пришел в себя быстро – саднило левый бок, перед глазами плыли разноцветные круги и Яков тряхнул головой, пытаясь придти в себя. Когда он понял, что Фомин оказался снизу, то моментально отшатнулся, встав на колени, но тот не шевельнулся. Колодец был неглубоким. Видимо, его пытались засыпать, но бросили, однако это спасло ему жизнь. Это и то, что Фомин падал вперед спиной. Сверху лился неясный свет, здесь, на дне, было сумеречно, но теперь, когда глаза привыкли, можно было что-то разглядеть. Фомин лежал, распластав руки, и его голова упиралась подбородком в грудь. Взгляд разглядеть было невозможно, Яков осторожно тронул его за плечо и голова, странно легко качнувшись, свернулась набок. При виде этого странно легкого движения, Якова передернуло. Фомин был мертв, сломав шею. Теперь надо было подумать о другом. Слева снова засаднило и запекло, он машинально провел ладонью по жилету и пальцы ощутили нечто липкое и теплое. - Успел-таки – подумал он и, отняв пальцы, поморщился – на ладони явно виднелась кровь, казавшаяся в сумраке, серой. Теперь стало больнее, он закусил губу и огляделся – под правой рукой Фомина что-то неясно, тускло отсвечивало, он нагнулся и пальцы нащупали нож. Жилетный карман был мелок, но, однако, хоть как-то держал эту улику в себе и Яков поднял голову. До края колодца над головой оказалось всего три бревна сруба. Колодец был довольно узким и если бы не постоянно, с каждой минутой все сильнее, саднящий бок, выбраться было бы просто. Он ухватился, насколько смог высоко до тех бревен, до которых смог дотянуться, уперся ботинком в край второго от земли бревна напротив и попытался подтянуться. Наверху послышался некий шорох, посыпался снег, и внизу стало темнее. Ботинок соскользнул, он спрыгнул вниз, слева что-то запекло так, что замутило, но он смог взглянуть вверх, заслонив глаза ладонью, в попытке что-то разглядеть. Радость оттого, что он увидел, на мгновение отогнало боль – на него сверху, огромными, распахнутыми в ужасе глазами, смотрела Анна. Он попытался улыбнуться и быстро, насколько вышло, проговорил: - Все хорошо…хорошо… - Господи…что…- она прервалась на полуслове, затем шумно набрала в грудь воздуха, и он услышал уже более спокойное, но какое-то странное: - Что мне делать? Я…могу позвать… - Не надо, я выберусь сам, ты подожди – ее странный тон беспокоил, и он снова повторил прежние манипуляции, благодаря вселенную за то, что колодец, все же, пытались засыпать. Пришлось пару раз повторить попытки, и он уже не понимал, сколько прошло времени, когда пальцы все же ухватились за верхние бревна и он, оттолкнувшись, смог почти перевалиться через край. Тонкие, ледяные пальцы ухватили за жилет, затем за пояс, потянули, слева что-то словно полыхнуло огнем, и свет померк. Он очнулся, обнаружив себя уже сидящим в снегу спиной к колодцу. Бревна были холодные и жесткие, под задранный край сорочки пробирался холод, а рядом слышались странные звуки. Он открыл глаза и увидел Анну. Она сидела рядом, в снегу, в расстегнутом пальто и лихорадочно пыталась разорвать белую, тонкую, нижнюю юбку. Ткань не давалась, судя по мятому краю, делала она это не в первый раз и он, шевельнувшись, протянул руку: - Дай, я сам… Анна не сразу поняла, что он пришел в себя, и он еще успел дернуть край ткани так, что он надорвался и треснул, прежде чем ее руки обхватили его за плечи. Она ткнулась холодными, дрожащими губами ему в шею и он услышал ее нервный лепет: - Господи…господи… - Тихо, тихо, тихо, все, все…ничего там страшного, я уверен…Аня…- услышала она его сбитое и прерывистое и заторопилась: – Да, да, конечно… Теперь дело пошло и длинный, белый кусок ткани, оказался в ее руках довольно быстро. Она взглянула Якову в лицо и постаралась больше не смотреть – он был бледен до зелени, а глаза были настолько темными, что изменили цвет. Сорочку задирать не пришлось, все и без того было стянуто наверх, осталось лишь расстегнуть пуговки и ленточки подтяжек. Из маленького кармашка для часов, выскользнуло что-то блестящее, и она вздрогнула, увидев, что это – в снег упал нож с длинным, тонким лезвием. Смотреть было страшно, но она взглянула – по левому боку, поперек ребер и вниз, тянулась недлинная, но глубокая полоса и кровь с нее, чуть дымясь на морозном воздухе, уже затекла под брючный пояс. Руки дрожали, но она все же смогла закрыть все это, стараясь стянуть потуже. - Не до такой степени…любимая…убьешь – услышала она над своим ухом тихое и прерывистое и слезы сами по себе побежали, капая на руки. Кусок оказался не таким длинным, как хотелось бы, хватило лишь на два обхвата, и когда Анна подвернула край, чтобы хоть как-то удержать все это на месте, на ткани уже расползлось большое, алое пятно. Она всхлипывала все чаще и чаще и он, наконец, понял, что она плачет. Ее руки уже перестали скользить и причинять неудобство, он понял, что она справилась и, притянув ее к себе, тихо проговорил: - Все хорошо…теперь можно позвать кого-то…здесь недалеко. Анна отстранилась, и Яков увидел ее лицо – солнце уже ушло, но было еще не темно, и выражение ее глаз он разглядел отчетливо. Она взглянула растерянно, блестящие глаза в мокрых, застывших стрелками, ресницах, были огромными, и она проговорила, видимо, пытаясь принять решение и справиться с собой: - Я не могу оставить тебя здесь. Надо попробовать пойти…где твое пальто… - она оглянулась, видимо, нашла пальто взглядом и, сказав – Я сейчас, скоро – быстро поднялась и ушла. Он еще проследил за ней взглядом, увидел, как она подобрала пальто и повернулась, и ему внезапно захотелось спать. Так, что глаза закрылись сами собой, он еще успел подумать – Испугается же, нельзя – но сон уже подступил, стало тепло, словно наступило лето и, уже не понимая, наяву это или во сне, он услышал совсем близко от своего лица: - Да что же это такое, господи…Яков… Анна сидела в снегу, вглядывалась в бледное лицо Якова и понимала, что нужно спешить. Она поднялась на ноги, все еще сжимая в руках его пальто и пытаясь понять, что делать теперь. Откуда-то издалека послышался некий звук, звук был очень знакомым, она повернула голову, и у нее вырвался не то всхлип, не то вскрик – к ним подъезжала полицейская пролетка. С нее, на ходу, спрыгнули Коробейников и Ульяшин и бегом приблизились к колодцу. Антон Андреевич моментально подхватил Анну под локти и заговорил быстро и сбивчиво: - Анна Викторовна, с ума вы сошли, хорошо, извозчик вас запомнил, сказал, куда уехали, вы целы? Что здесь произошло…как это случилось?- последнее он произнес тихо, взглянув на Штольмана, который так и не шевельнулся, и Анна ощутила нечто странное. Странное, холодное чувство, такое уже было однажды, там, на холодном, пустом складе, когда Антон Андреевич говорил странные вещи, и она не решилась сказать ему все, что знала. Анна высвободилась из его рук, отступила на шаг и сказала, глядя ему в глаза: - Он жив. Нам…в больницу надо. – вышло странно – нервно и раздраженно, но она откуда-то поняла, что Антон Андреевич подумал о худшем. Ее покоробило то, что он даже не удосужился взглянуть на Штольмана внимательней и Коробейников, видимо, понял, о чем она думала. Его лицо вспыхнуло, он отвел взгляд, но сказать ничего не успел. - Яков Платонович… Яков Платонович- послышался взволнованный голос и они посмотрели вниз. Возле Штольмана на корточках сидел Ульяшин и, приложив снег к его лицу, пытался привести его в чувство.- Сейчас в больницу поедем, скоренько…вы главное, не спите – снова быстро и успокаивающе проговорил Ульяшин и поднял голову : - Ехать надо- тон был беспокойный, но уверенный и Анна, опустившись рядом, встретила взгляд Якова, он смотрел на нее подернутым дымкой, сонным взглядом и попытался улыбнуться: - Да все нормально, не надо…суетиться, Ульяшин…давай-ка, дойдем. Ульяшин моментально подставил ему плечо и Штольман почти самостоятельно поднялся на ноги. Анна подхватила его с другой стороны и они довольно скоро добрались до пролетки. Все оказалось не так просто, но устроились они все же быстро, Анна почувствовала, как голова Штольмана склонилась ей на плечо и услышала приказной тон Ульяшина: - Мелентий, гони в больницу, да аккуратнее. Пролетка тронулась, развернулась, и Анна увидело Коробейникова – он стоял у колодца, в руках у него было пальто Штольмана, и он смотрел им вслед, не трогаясь с места. Анну он уже не интересовал, она повернулась, чувствуя, что Яков снова как-то странно привалился к ней, словно во сне и встретила взгляд Ульяшина. - Ничего, вы не волнуйтесь, я посмотрел, крови много ушло, вот и в сон клонит. Все будет хорошо. Сумерки уже подступали, пролетка быстро катилась по укатанной дороге, и Анна перевела дыхание. Теперь она знала, верила в то, что слова Ульяшина сбудутся и все действительно, наконец - таки, будет хорошо. Пролетка свернула с окраины, въехала в больничный дворик, и у нее вырвался облегченный, тихий вздох. - Приехали…теперь аккуратненько…- услышала она спокойный тон Ульяшина, взяла себя в руки и обернулась.