Всякая душа - потемки

Они уже вышли за ворота, и Анна позволила себе оглянуться. Родительский особняк сонно глядел в ночь темными, слепыми окнами и больно ей уже не было. Больно было тогда, когда она вышла из спальни, остановилась наверху и посмотрела вниз. Дядюшка предусмотрительно засветил в передней свечи, и Анна прислушалась к знакомой, сонной, домашней, тишине. Мерно тикали часы, со стороны дядиной комнаты слышались некие звуки, взгляд снова скользнул к парадной двери и стало больно – в эту дверь она вбегала с того времени, как помнила себя, убегала и возвращалась из гимназии. Здесь, позже, она встречала своих учеников и однажды, из этой парадной двери ей навстречу вышел серьезный и недоверчивый полицейский. Он тогда вернул ей зеркальце, смотрел испытующе и как-то оценивающе, а она не могла понять, что чувствует рядом с ним. Это воспоминание отогнало боль и заставило собраться. Оба чемодана стояли у ног. Пальто, перчатки и свой ридикюль она завязала в платок, на крестьянский манер, и теперь, глядя на это немалое собрание у своих ног, чуть растерялась. В голове странно плыло, тупо ныл висок, который снова напомнил о себе, но окончательно растеряться она не успела – из своей комнаты вышел Петр Иванович и Анна, с облегчением, увидела в его руке только один маленький чемоданчик. Он оглядел поклажу, присвистнул, спохватился, хлопнув себя по губам, и улыбнулся Анне: - Ох, душа моя, чую, достанется нам с тобой за эту авантюру, но…как-то кажется мне, что там нам с тобой будет лучше, ты не передумала? Он говорил вполголоса, время от времени взглядывая вниз, и Анне внезапно показалось, что она вернулась в прошлое. В то прошлое, где еще не было князя с его нелепым сватовством, излишне не досаждало присутствие Нины, и жизнь была беспечной и интересной. Однажды они также выбирались из дома тайком, им надо было добраться ночью до Бенециановых и понять, что не так с призраком маленького мальчика. Та история была самой светлой в их с Яковом общей истории. Тогда он позволил ей многое – быть с ним наравне почти что все время, а затем они встретились у крыльца этого дома и после этой встречи, она несколько дней буквально парила в небесах, вспоминая о том, как он взял ее руку в свою ладонь. Тогда она осознанно стянула перчатку, в надежде на то, что он сделает нечто такое, но то, как он это сделал и что при этом сказал, едва не сшибло с ног. Сегодня у нее просто не было перчаток, что хотел сделать Штольман, нервно стягивая свои, она так и не узнала, но сейчас сердце беспокойно стукнуло. - Аннетт, ты не слышишь меня? – тон звучал беспокойно, она вздрогнула и взглянула на дядюшку. - Послушай, если тебе нехорошо, давай не будем этого делать – он смотрел как-то испуганно, и она испугалась сама. Откладывать было немыслимо. Как бы это ни выглядело, у нее, действительно, не было выбора. Она не хотела снова участвовать в сценах, похожих на ту, когда она привела в дом Элис. Тогда родные поступили настолько некрасиво, что она едва смогла объяснить то, что случилось Штольману, через пять минут после того, как вылетела из дома. Тогда он отвез ее в гостиницу, и если бы этого не случилось, не было бы и той ночи и неизвестно, где бы сейчас был Штольман.- « Все к лучшему, даже худшее» - вспомнила она собственные слова. Все эти мысли пролетели в сознании быстро, она улыбнулась дяде и ответила спокойно: - Поедем. Я…устала от непонимания, и…я чувствую, что поступаю правильно. *** Сейчас, глядя на свой покинутый дом, она снова подумала о том, что поступает правильно. Над особняком, абсолютно полным, серебристым диском, светила луна, Анна поудобнее подхватила дядин чемоданчик и шагнула вперед. Пролетку они нашли только в центре. - Надо было мне вперед пойти, поближе подъехать, не сообразил, растяпа такой, прости – обругал себя дядя, глядя на то, как она медленно и тяжело шагает по мостовой. Анна хотела было отшутиться, но шутки отчего-то не шли в голову и она, ничего не ответив, взглянула вдоль улицы. На ночной, зимней улице было пусто и тихо, редкие фонари тускло освещали небольшие куски пространства, но темно не было – с неба лился яркий лунный свет, дома отбрасывали четкие, черные тени и улица казалась иллюстрацией к некой странной и страшной сказке. Мысли были странными. Мороз ли был тому причиной или предшествующие события, но с каждым шагом, пока они шли от дома, мысли все больше путались. В виске снова тупо заныло и, когда она услышала восклицание дяди, ответила не сразу. Он быстро взглянул на нее, непонятно произнес: - Ах ты, господи, здесь постой, я скоро – и, быстро шагнул вперед. Анна посмотрела ему вслед, увидела стоящую возле гостиницы пролетку и с опозданием ответила: - Как хорошо, я подожду. Пролетка развернулась на узкой улочке, двинулась навстречу и через пару минут оказалась рядом. Петр Иванович спрыгнул, быстро закинул вещи на пол, усадил ее и только тогда, когда он тронул вожжи, и пролетка покатила вперед, она осознала, что извозчика нет. - Так ты что же, украл ее?!- неосознанно вырвался вопрос, и ответ неожиданно вызвал в душе нечто легкое. - Ну почему же сразу – украл? Одолжил. Ты как себя чувствуешь? Не волнуйся, я верну ее сегодня же, никто и не заметит. Ты как, Аннетт?- в тоне звучало беспокойство, он обернулся, Анна поймала такой же беспокойный взгляд и поспешила успокоить его. Ей действительно стало лучше, эта авантюрная выходка дяди отчего-то успокоила, пролетка выкатилась на окраину и Анна, неожиданно для себя сказала, удивившись собственным словам: - Давай заедем туда, к колодцу, это важно, это не займет много времени, я уверена. Анна осознала то, что сказала уже после того, как слова были сказаны, и поняла, что не могла этого не сказать. Видимо, эта мысль все это время была где-то рядом, но обстоятельства не давали ей пробиться для того, чтобы обратиться в действие. Сейчас она поняла, почему так случилось – созерцание ночной, пустынной улицы подтолкнули рассудок к действию. Мысли об улице, городе, иллюстрации к страшной сказке – все это вместе, ярким лунным светом, высветили одно – нужно закончить все это, и немедленно. Завтра могло быть поздно – утром весь город снова начнет говорить о Фомине, о Штольмане и о кладе. Она вспомнила любопытные лица мальчишек на дороге, и другое воспоминание мгновенно отозвалось болью – безумные, горящие жаждой мести, глаза Серебрякова. - Что?! Аннетт, ночь на дворе, какие колодцы, я тебя умоляю. Тебе явно нехорошо, мы приедем скоро…и черт меня дернул… - услышала Анна, сказанное нервно и досадливо, повернулась к нему и заговорила быстро и торопливо: - Нет, ты не понимаешь, нужно забрать это…если оно там есть. Я чувствую. Я не хочу, чтобы случилось несчастье…ну пожалуйста…Да мы и приехали уже. Петр Иванович слушал это торопливое, нервное объяснение и лихорадочно пытался придумать доводы о том, что сейчас всему этому не время. Он повернулся, вгляделся в лицо Анны, и все мысли вылетели из головы - в лунном свете ясно виделись блестящие нездоровым блеском, глаза, бледная кожа и яркий румянец. Тон ее был серьезен до невозможности, он уже понял, что спорить с ней будет сложно, но все же, попытался, осторожно проговорив: - Да полно, Аннетт, ночь…все эти сокровища, если они есть – зарыты где-то, поедем в тепло, я умоляю тебя …- и он увидел, как Анна качнула головой и внезапно улыбнулась: - Тебе изменила логика,…это не может быть зарыто, в такой мороз, зима – ты забыл? Он спрятал это, просто спрятал, или нашел, то, что спрятано, я подожду здесь. Ты же знаешь, где восток? Что-то в ее монологе показалось ему странным, но выбора не было – проще было пойти и посмотреть, чем пререкаться на морозе и Петр Иванович согласился. - Ну что ты будешь делать…ты знаешь, не завидую я твоему Штольману – он уже спрыгнул в снег и с этими словами, обернулся и посмотрел на Анну. Она слабо улыбалась, глядя ему в лицо, Петр Иванович вздохнул, поежился и отправился делать то, что велено. Они, действительно, приехали – до полянки с заброшенным колодцем было близко, и дошел он быстро, взглянул в небо, встал спиной к восточному углу сруба и, чувствуя себя полным идиотом, принялся отсчитывать шаги. Отчего-то он не верил тому, что что-то найдется, но успокоить Анну, ему было необходимо. Он отсчитал двадцать пять шагов, взглянул вперед и замер – получалось, что нечто, было спрятано на другой стороне дороги, всего в нескольких шагах от стоящей на дороге пролетки. – Хитро – подумал Петр Иванович, перешел дорогу и прошел последние шаги. Под ногами был такой же белоснежный сугроб, как и прочие вокруг, но из этого сугроба криво торчала ветка. Уже не особо надеясь на успех, Петр Иванович дернул за ветку и ощутил нечто странное – она не держалась намертво, как если бы росло здесь, но и не выдернулась легко. Это было уже интересно. Все иные мысли затмил азарт, Петр Иванович наклонился, разгребая снег и через пару минут его взору открылось нечто необыкновенное – под снегом был люк, старый и ржавый, но было понятно, что не так давно кто-то открывал его- с краю железо было погнуто, замок сорван, здесь явно воспользовались ломом. Петр Иванович дернул за ржавую, древнюю ручку и ахнул – там, внизу, в большом, оббитом железом, ящике, лежал баул, напомнивший ему то, во что Анна упаковала пальто Штольмана. Женский цветастый платок, даже в странном лунном свете выглядел нарядно, так, словно его завязали лишь вчера. - Господи боже – вырвалось изумленное и громкое, он, наконец, опомнился и взялся за узел. Поклажа оказалась увесистой, и Петр Иванович взмок, пока дотащил это до пролетки и бухнул на пол пролетки, под ноги Анне. - Вот видишь, ты спорил дольше, чем делал – услышал он странный тон Анны и поднял голову. Она смотрела на него с улыбкой и добавила через мгновение, еще серьезнее: - А теперь поедем…жутко холодно и…очень хочется спать. Петр Иванович взобрался в пролетку и, не говоря ни слова, тронул вожжи. Слова словно потерялись где-то по пути, никак не находились и он смог что-то сказать лишь тогда, когда они уже подъехали. Через несколько минут они уже были на крыльце куницынского дома, и Анна поняла, что рада вернуться сюда. Чувство было странное – события ли, произошедшие здесь были тому виной или нечто иное, но, переступив порог этого дома, она почувствовала себя уверенной. В доме было холодно, но все же теплее, чем на улице. Анна сразу же, как он засветил свечи, отправилась куда-то внутрь, в сторону гостиной, Петр Иванович занес чемоданы, баул, снял пальто и понял, что нужно затопить все печи, что есть в этом доме. В гостиной уже засветился свет, он вошел и увидел Анну – они сидела на корточках у зажженного камина и грела руки. - Ты…камин в спальне разожги, пожалуйста,…я лечь хочу – не оборачиваясь, сказала она, он шагнул было к спальне, но не смог не спросить: - А тебе неинтересно, что там, внутри? - Нет – также, не оборачиваясь, ответила она – Я завтра посмотрю…устала я что-то. - Да, да, конечно – с беспокойством глядя на нее, ответил Петр Иванович и, уже не думая ни о кладе, ни о чем другом, развел в камине огонь, подбросил еще дров, и хотел было позвать Анну, но она вошла сама. В руках ее был сюртук Штольмана, тот, что висел на стуле в гостиной, видимо утром, в спешке, тот ушел без него. - Ты…вещи принеси…а все это…мы завтра посмотрим. Тебе нужно будет это в полицию отнести. Да ты знаешь уже, как это делается…если там есть что-то ценное, поделим это…поровну. Петр Иванович поднялся, и уже с тревогой слушая все это, вгляделся в лицо племянницы. Ей явно было нехорошо, выглядела она не лучше, чем на улице, только теперь нездоровый румянец, словно разлился по бледному личику. Анна, сказав все это, прошла мимо него, убрала сюртук в шифоньер, затем прошла к окну и задернула шторы, и Петр Иванович метнулся за вещами. Когда он вернулся, Анна уже сидела на краю постели. Он положил чемоданы на стол, подступил ближе и коснувшись губами ее лба – ужаснулся – кожа была горячей и сухой, но показать ей свою панику он не имел права, поэтому быстро проговорил: - Ты ложись, все, все остальное – завтра. Ложись и…думай о хорошем. Она подняла голову, сонно улыбнулась и ответила: - Да, доброй ночи…все завтра. Петр Иванович вышел в гостиную и растерянно скользнул взглядом вокруг. На столе стояли три чайные пары, на большом блюде лежал тонко нарезанный хлеб и мясо, чай был не допит и по всему было видно, что люди покидали это место в спешке.- Какой тяжелый день – эти три слова словно застряли в рассудке и повторялись, время от времени, пока он занимался каминами, печками и прочими нужными вещами. Баул с предполагаемым кладом так и остался стоять в коридорчике и Петр Иванович вспомнил о нем тогда, когда растопил последний камин в маленькой спальне возле кухни. Он прошел в коридор, развязал платок, под ним оказался еще один кусок ткани, более плотный и, когда он справился и с этим, его взору предстал красивый, кованый сундучок. Это уже действительно было похоже на клад – « Поделим поровну» - вспомнил он слова Анны и комок подступил к горлу – она даже сейчас подумала о нем. Радости при виде сундучка, однако, он не ощутил – слишком дорого всем обошлась эта находка. - Завтра день будет не легче – с этой невеселой мыслью он поднял сундучок за ручку и отнес к себе в спальню. Затем зашел к Анне, убедился в том, что она спит и отправился доделывать неотложные дела. Вернуть пролетку оказалось просто, как он и думал, никто ничего не заметил, на улице было все также тихо, пусто и морозно и, уже возвращаясь обратно и размышляя о том, что случилось за последние несколько дней, он лишь утвердился в мысли о том, что был прав, когда помог Анне. Иначе она ушла бы одна, и одному богу было известно, чем бы эта прогулка закончилась. Когда он вернулся, в доме было уже тепло. Он прошел в гостиную и, взглянув на часы, поразился – стрелки застыли на двух. Ему казалось, что скоро утро, но на самом деле, этот длинный, и сложный, день, закончился не так давно. Удивившись этой странности, Петр Иванович толкнул дверь в спальню Анны и с порога понял, что завтра утром она не сможет никуда пойти. Лицо пылало от жара, пальцы беспокойно перебирали край одеяла, но она улыбалась. Что-то, явно хорошее, снилось ей, и Петр Иванович не посмел ее трогать. Он осторожно закрыл дверь, добрался до своей новой, временной спальни и забылся беспокойным сном. Все качалось и плыло. Боль ушла вместе с серым, непонятным, забытьем и пришел странный сон. Легкий, разноцветный и светлый. Голова кружилась и он поначалу не понял, отчего, но тотчас откуда-то пришла странная мысль и ответила на этот вопрос тоже странно- Это от танца…или от шампанского…или от того и другого. Танец был легким и быстрым, личико Анны нежно светилось от восторга и, когда музыка, наконец, закончилась, он осторожно коснулся ее нежных, теплых губ. Она ответила неуверенно и легко, в сознании мелькнуло нечто, светлое и восторженное…и боль вернулась. Послышалось странное звяканье, сопение и чей-то знакомый голос прогудел где-то близко: - Однако наш герой, отчего-то уже не улыбается, голубчик, морфина добавьте и приготовьте нитки…все не так плохо, как казалось,…дней через пять будет как новенький. Боюсь,…будет нам хлопот с этим болящим,…не пришлось бы к койке привязать. Да, голубчик, я вас попрошу, завтра к Мироновым наведайтесь с утра, мне здесь нужно проследить. Беспокоит меня Анна Викторовна…душа что-то не на месте….- голос еще что-то прогудел, но слова разобрать стало сложнее, вернулся свет, уже не такой яркий, как прежде и нежный голос произнес: - Я видела ваш бой во сне. Я поэтому и пыталась вас предупредить. – и другой, очень знакомый, ответил: - Значит, это изменить было невозможно.- и снова прозвучал исполненный нежности ответ: - Нет. Вам просто нужно было поверить мне… Картинки не было, было лишь ощущение – нежные губы осторожно касаются его губ, мысли начинают уходить, уступая место ощущениям, раздается некий звук и голос: - Совсем позабыл из-за всей этой суеты… « Антон Андреич»- узнал он голос, и все исчезло, словно ничего и не было. Затем слова и фразы снова начали появляться и исчезать, вызывая разные чувства. Их было много – слов, фраз и чувств, они следовали одни за другими, складываясь в нечто, что казалось связанным, кружились неким странным, все ускоряющим темп хороводом, и когда, показалось, что мир сейчас рухнет и рассыплется, не выдержав бесконечного, стремительного ритма – все закончилось. Тонкие пальцы сжали ладонь, что-то горячее капнуло на руку и разбилось, и он услышал тихое и уверенное: - Я все- таки успела… Горячие, нежные губы коснулись его руки, и Штольман открыл глаза – Анны не было.