Всякая душа - потемки

Штольман вышел, беззвучно прикрыл за собой дверь и обернулся к ожидающим. Миронов и Милц смотрели на него с совершенно одинаковыми выражениями лиц – до крайности обеспокоенными и нервными. Он отвел глаза и скользнул взглядом по комнате. - Яков Платонович…что? – услышал он тихий, потерянный тон Миронова и коротко ответил: - Она говорит…Мне надо переговорить с полицией. Срочно и…где мои вещи? - Сюртук ваш Анна убрала, а туфли там, в коридоре – растерянно ответил Петр Иванович, провел дрожащей рукой по лицу, и снова опустившись в кресло, машинально добавил: - Слава богу… Штольман завозился в коридоре, через минуту послышались его быстрые, торопливые шаги, Петр Иванович повернулся на звук и поднял голову. Штольман был уже одет и Миронов, взглянув в его бледное, осунувшееся лицо, отметил, что выглядит тот неважно – и без того широкий ворот пальто теперь казался совсем свободным, худая шея выглядела болезненно и у Петра Ивановича неосознанно вылетело: - Шарф мой возьмите, Яков Платонович, там…на полке. Штольман рассеянно взглянул ему в лицо и переспросил: - Что? А…нет, спасибо…я выйду и вернусь скоро, не уходите никуда, вы мне нужны. Он больше не произнес ни слова, развернулся, шагнул к коридору и, через минуту хлопнула входная дверь. Петр Иванович поднялся, подошел к окну и встал рядом с Милцем. Штольман быстро шел по направлению к конюшне, Милц рядом тяжело вздохнул, но ничего не сказал и они оба, молча, наблюдали за тем, как от толпы отделились двое и шагнули навстречу Штольману. Еще от крыльца Яков видел, что в толпе у конюшни довольно много людей, не имеющих отношения к полиции. Среди зевак взгляд выхватил знакомую, тучную фигуру и в душе шевельнулось негодование, но ярости он придти не дал, внезапно вспомнив свои слова, сказанные там, в спальне, десять минут назад – « они не стоят того». Все эти люди действительно не стоили того, чтобы тратить на них нервы и чувства – « Не думаю, что он поймет…» - вспомнил он слова Анны, сказанные той волшебной, единственно светлой ночью и о Ребушинском постарался забыть. От толпы ему навстречу уже шагнули коробейников и Нелидов и он, вместо приветствия, коротко спросил, пожимая им поочередно, руки: - Что здесь? Коробейников взглянул на Нелидова, тот кивнул и Антон Андреевич принялся объяснять, глядя не в лицо Штольману, а в блокнот в своих руках: - Судя по…первому впечатлению…убийство. Уж больно крови много, не мог человек с такой раной сам на ногах стоять, да еще и повернуться, так, чтобы все залить. Орудие убийства, правда, рядом было, коса – надо отпечатки снять…мотив неясен… - Первое впечатление, говорите…самоубийство это. И отпечатки на косе совпадут – глядя в сторону ворот конюшни, прервал Коробейникова Штольман, но тот неожиданно возразил: - Так как вы говорить можете, Яков Платонович, вы же и место преступления не видели. Миронов никого, правда, не видел, он занят был, собирался выходить, а…Анну Викторовну я еще не допросил… Этого Яков уже не выдержал, взглянул Коробейникову в лицо и позвал: - Антон Андреич… Тот все таки отвел взгляд от блокнота в своих руках, поднял взгляд и Яков отчетливо и внятно высказался: - Анну допрашивать я не позволю – и, уловив в лице Антона Андреевича гримасу возражения, повторил громче: - Не позволю!... Проверьте отпечатки, мой вам совет, Антон Андреич. Коробейников с минуту, молча, смотрел ему в глаза, а затем взглянул на Нелидова, явно ища поддержки, но тот внимательно смотрел в лицо Штольмана, который, щурясь на солнце, быстро произнес: - Прошу прощения, господа…- и, шагнул в сторону конюшни. - Вы, Антон Андреевич, осмотрите здесь все, версию свою проверьте, мне с Яковом Платоновичем переговорить надо – так же быстро, как Штольман, произнес Нелидов и тоже ушел к воротам конюшни. Коробейников с тоской огляделся вокруг, заметил подавшегося к нему Ребушинского и поспешил исполнить указания, шагнув к проезду. Из-за дома вышел Ульяшин и при взгляде на него в душе Антона Андреевича шевельнулось нечто неприятное – этот человек сегодня без приказа взял пролетку, отправился в больницу и вернулся вместе со Штольманом. раздражение толкнулось в рассудке темным, бесформенным комком и Антон Андреевич, сам того от себя не ожидая, громко позвал: - Ульяшин! Подите как сюда, любезный. Яков вошел в открытые настежь ворота и взглянул себе под ноги. Он хорошо помнил слова Петра Ивановича о том, что он вовремя подхватил Анну. Теперь он мог себе представить, что значили его слова – чуть вправо, в шаге от дверного проема, сверкала на солнце новая, словно только что выкованная, борона. Острые, длинные зубья, отражали солнечный свет, и Якова передернуло при мысли о том, что могло бы случиться, если бы Миронов опоздал. Кровь уже подсохла, превратившись в темную, бурую массу, но он мог себе представить, как это выглядело тогда, когда сюда вошла Анна.Труп уже увезли и лишь темная, подернутая пленкой, лужица давала понять о том, где он находился. Позади послышались шаги и знакомый голос негромко произнес: - Яков Платонович…Анна Викторовна, она, как я понял, сказала что-то? Тон Нелидова звучал деликатно и Яков отозвался, не оборачиваясь: - Да. Это убийца Егора Фомина…религиозный фанатик, я полагаю. Он решил, что…таким диким образом…сможет ее наказать. Штольман обернулся и добавил, уже глядя Сергею Викентьевичу в лицо: - Я думаю, что и отпечатки совпадут, там, на булыжнике они должны быть – он сжимал это в кармане, прежде, чем бросить. - Вы знаете такие подробности? – неосознанно вырвалось у Нелидова, он было прикусил язык, но Штольман отвел взгляд, еще раз оглядев конюшню и ответил, не обратив внимания на неловкость: - Я – нет. Анна…она видела все. Это, явно, нездоровый человек… - Да, вы правы, его уже опознали, пациент местного желтого дома…периодически там пребывал, отпустили осенью. Тихий, говорят…все библию штудировал. Штольман выслушал все это, глядя себе под ноги и Нелидов услышал, как он зло усмехнулся: - Божий человек…ну да…- он поднял голову и сказал уже спокойнее, глядя Нелидову в лицо: - Мы уезжаем сегодня ночью. У меня к вам просьба…Ульяшина одолжите мне…на какое-то время. Просьба была странной, но, взглянув в бледное, осунувшееся лицо Штольмана, Сергей Викентьевич догадался о цели этой просьбы и поспешно ответил: - Да, конечно, я понимаю, а…он об этом знает? И доктор….вам не рано ли… - Да бросьте вы, Сергей Викентьевич, вы лучше меня должны понимать, что уезжать нужно срочно. Не в тайгу же…справлюсь. С Сергеем Ивановичем я поговорю, а вас попрошу о нашем отъезде…не распостраняться. - Да, конечно, я понимаю…Николай Васильевич ... мы говорили утром, он хотел бы видеть вас…- Сергей Викентьевич не успел договорить, но замолчал, увидев, как Штольман как-то болезненно поморщился, повел головой и ответил неожиданно жестко: - Не думаю, что…у меня нет времени на светские беседы и визиты. Вы здесь надолго? Вопрос был неожиданным и Нелидов ответил тотчас, не успев подумать: - Нет, это временная мера, недели через две сюда приедет другой человек. Штольман кивнул, видимо, каким-то своим одному ему, ведомым, мыслям и, протянув руку, слабо улыбнулся: - Ну, значит, увидимся еще. До встречи, Сергей Викентьевич и…удачи. - До встречи – машинально ответил Нелидов и хотел было спросить еще об одном, но не успел. Штольман уже отпустил его ладонь, резко развернулся и, не оборачиваясь, вышел наружу. Сергей Викентьевич посмотрел ему вслед – тот шагал мимо толпы и из толпы, к нему метнулась было рыхлая, тучная фигура в которой Нелидов узнал местного газетчика. Штольман замедлил шаг и Нелидов замер- он словно отсюда смог почувствовать напряжение момента и уже шагнул было туда, но ситуация разрешилась сама собой – Штольман чуть повернул голову в сторону Ребушинского и тот медленно отступил, делая мелкие, торопливые шаги, поскользнулся, качнувшись всем своим тяжелым, тучным телом и Штольман быстро прошел мимо, не оглянувшись. Он поднялся на крыльцо, дверь захлопнулась, Сергей Викентьевич вздохнул и отправился делать внушение забывшемуся газетному пасквильнику. Петр Иванович заметил некое движение в толпе и увидел, как Штольман быстро, прямо таки стремительно, возвращается. Доктор рядом шевельнулся, вздохнул и тихо, и непонятно проговорил: - Как же это все…надо будет посмотреть. Я пойду, гляну, что там- и, Миронов, обернувшись, увидел, как за ним уже закрылась дверь спальни. Он снова взглянул в окно и, наблюдая за тем, как Ребушинский метнулся было из толпы, неожиданно подумал совершенно о другом. Он знал, что теперь Штольман непременно соберется в Петербург. Он понял это еще тогда, когда тот вошел и понимал, что иного выхода просто нет. Оставаться здесь было немыслимо – при одном взгляде в окно Анна снова и снова будет вспоминать о том, что случилось. Уехать к Мироновым, учитывая сложившиеся обстоятельства, они не могли тоже – Не в гостиницу же переезжать – пришла странная, глупая мысль и Петр Иванович, неожиданно для себя, ударил ладонью по оконному косяку. Все складывалось неудачно – Штольман был явно нездоров, о том, как себя чувствует Анна, он не хотел даже думать, но выхода, кроме как уехать, не было никакого. Пока Петр Иванович пребывал в Петербурге, он навел кое какие справки о Штольмане поподробнее и то, о чем он узнал, вселило надежду. Штольман не был беден, как отчего-то полагала Мария Тимофеевна и слухи о нем, как о « дамском угоднике» были несколько, мягко говоря, преувеличены. Откуда они взялись, Петр Иванович мог только догадываться. Единственное, что совпадало с мнением Марии Тимофеевны, это то, что Штольман действительно был игроком. Об этом Миронов знал и ранее, но сейчас узнал подробнее. Штольману невероятно везло – в покере ему не было равных и Петр Иванович объяснил это себе легко – при таком логичном, математическом складе ума, это было объяснимо, но и этого порока теперь не было – произошла некая темная, мрачная история, после которой Штольман брал в руки карты, разве что ради того, чтобы разложить пасьянс. Многие с сожалением вспоминали о нем, как об интересном игроке и собеседнике, но не более того. В светской жизни, люди, исчезнувшие из нее, забывались быстро. Единственное, о чем Миронов не узнал, это о месте жительства. Где обитал господин Штольман, не знал никто, из чего Петр Иванович заключил, что некие дружеские застолья и прочие факты гостеприимства тоже не в духе этого человека. У него так и не нашлось времени рассказать обо всем этом Анне. Со дня его приезда события начали развиваться настолько стремительно, что ему даже думать об этом было некогда. Хлопнула входная дверь, стало тихо и лишь через пару минут послышались странные, нетвердые шаги. Миронов оглянулся и увидел входящего в гостиную Штольмана, тот, не раздеваясь, опустился в кресло, и нервно расстегнув верхние пуговицы пальто, устало проговорил: - Петр Иванович…я сейчас на вокзал. Мне бы бумаги Анны…проездные документы выправить. - Вам бы отдохнуть не помешало – неожиданно сорвалось с языка, и Петр Иванович поймал изумленный взгляд Штольмана. Слова уже были сказаны и Миронов, уже осознанно добавил, глядя в беспокойные, темные глаза: - Я сам съезжу. Я…так понимаю, на ночной, московский? Штольман помолчал с минуту, затем отвел взгляд и таким же усталым, болезненным тоном ответил: - Да…и первый класс…спасибо, но…мне бы еще телеграфировать в Петербург…зима, там, дома…холодно…- фраза была не слишком связной, но Петр Иванович моментально сообразил о чем беспокоится Штольман и осторожно предложил: - Так вы текст напишите и…адрес. Я отобью. - Хорошо – после длинной паузы, произнес Штольман и Миронов понял, что это решение далось ему не слишком просто. Он так и смотрел мимо и Петра Ивановича и добавил, после длинной паузы, снова взглянув ему в глаза: - Хорошо. До ночи все успеем... мне еще с Ульяшиным переговорить нужно… сами понимаете, носильщик сейчас из меня не слишком…- он усмехнулся, но больше ничего сказать не успел. Дверь спальни скрипнула и из нее бочком, осторожно прикрыв ее за собой, выбрался Милц. Он подступил ближе и тихо проговорил, поочередно взглянув в лица Миронова и Штольмана: - Ну что я могу сказать…она говорит – вы, голубчик, справились. При этих его словах Штольман поднялся и шагнул было в сторону спальни, но доктор успел взять его за рукав: - Вы не спешите, пусть поспит, отдохнет…да и торопиться в таких случаях просто опасно. - Что вы имеете в виду, доктор, у вас…какие-то опасения? – быстро спросил Штольман и Милц, внимательно взглянув ему в лицо, спокойно ответил: - Я расскажу вам. В этом доме есть ванная? Припоминаю, что была, пойдемте, я вас осмотрю…после ваших…похождений и…все объясню. Яков с минуту вглядывался в темные глаза доктора, уловил в них лишь некое странное, добродушное спокойствие и наконец, расстегнув пальто, согласился: - Хорошо, пойдемте. Петр Иванович, я попрошу вас, Ульяшина разыщите мне, он где-то на дворе. – с этими словами Штольман, уже скидывая на ходу пальто, ушел в коридор, а Петр Иванович подступил к доктору и предупредил: - Вы полегче как-то, доктор, переживает человек…за проездными документами меня послал – уезжают они…нынче ночью. - Что?! – вскинул брови Милц и Миронов попытался объяснить: - Вы понять должны, ведь действительно…куда им, не в гостиницу же, а здесь…- он не договорил, но доктор кивнул, тяжело вздохнув, и высказался сам, тихо, так, чтобы Штольман ненароком не услышал: - Нда…действительно…не думал я…- о чем именно не думал Александр Францевич, Петр Иванович так и не узнал – Штольман вернулся и Петр Иванович, впервые увидев его не при параде, в сорочке с закатанными рукавами, не нашелся, что сказать. Штольман напомнил об Ульяшине и когда они с доктором удалились в сторону кухни, Петр Иванович осторожно приоткрыл двери спальни и заглянул. Анна спала, свесив руку с постели и уткнувшись лицом в подушку. Миронов прошел вперед, осторожно положил ее руку на постель и взглянул на часы – стрелки показывали лишь четверть третьего пополудни и он едва не удивился вслух. Ему казалось, что с той минуты, как он шагнул за порог и увидел Анну, странно медленно идущую к конюшне, прошло, по меньшей мере, половина дня. Оказалось, что прошло не более четырех часов, однако, поразмыслив пару минут, Петр Иванович понял, что это к лучшему – до двух пополуночи, времени, когда отойдет московский литерный, Анна успеет придти в себя. Анна шевельнулась, он услышал и обернулся – она просто повернулась на спину, и теперь Петр Иванович ясно увидел ее лицо – оно было бледным, под глазами снова залегли темные тени, но едва заметная, легкая улыбка читалась на губах. Ее кисть снова свесилась с постели, Миронов подошел, снова поднял ее руку и неожиданно подумал совершенно об ином – Пожалуй, что я и себе приобрету билет до Петербурга. Он только сейчас понял, что ему в этом городе, кроме как в гостиницу, податься более некуда. Эта мысль не была еще окончательной, где-то в глубине сознания металось беспокойство относительно того, что надобно известить о том, что случилось брата и невестку, но теперь он мог позволить себе многое, благодаря той, что беспокойно спала сейчас перед ним. Петр Иванович вздохнул, вышел за дверь и отправился на двор разыскивать Ульяшина. *** - Вы не волнуйтесь, доктор…в Петербурге мне есть к кому обратиться, если что – услышал Александр Францевич, как только они вошли в ванную. Штольман уже снимал сорочку, почему-то через голову и Милц, отметив, что двигается он уже довольно ловко, с удовлетворением подумал о том, что свою работу он выполнил хорошо. Он взглянул на Штольмана, снова увидел то, что в первый раз неприятно удивило и не смог не съязвить, уже снимая марлю: - Ну конечно, я заметил. - Это случилось…в силу обстоятельств – услышал доктор над своим ухом довольно нервный тон и не стал продолжать, занявшись своим делом. Не обнаружив ни намека на воспаление, он удовлетворенно хмыкнул, потянул в некоторых местах кожу из-под шва и услышав, как Штольман охнул, спокойно проговорил: - Спокойно, я удостоверился, что вы доедете…без осложнений. Итак…- он разогнулся, взглянул в побледневшее, усталое лицо и продолжил – Никаких особых нагрузок, чемоданов и прочего, завтра, по возможности, обратитесь…к кому вы там сказали…нужно проконтролировать…а вот это придется еще поносить – он угадал то, о чем хотел спросить Штольман и, обернувшись к раскрытому саквояжу, вытянул свежую марлю и добавил, привычно разматывая скатку: - Я вас понимаю, но…лучше перестраховаться. Анна Викторовна справится, я уверен и уверяю вас, переезд пойдет ей на пользу, ей сейчас нужно занять мысли…хотя бы заботой о вашей безопасности. Александр Францевич задумался на минуту, решая, как бы поделикатнее объяснить Штольману еще об одном и решил начать издалека: - И вообще, ей полезно чем-то заниматься, гулять побольше, новые впечатления, перемена места…только не переусердствуйте. С ее хрупкой нервной системой нужно обращаться бережно…тем более сейчас. Александр Францевич аккуратно завязал над ключицей концы марли двойным узлом и привычно щелкнул ножницами, обрезав концы. Штольман не произнес ни звука и Милц, уже вглядываясь в его лицо, засомневался, понял ли тот намек. - Вы уверены, доктор? – быстро задал вопрос Штольман и Милц лишь поразился спокойствию этих странных, зеленых глаз. Он обернулся к раковине и умывая руки спокойно ответил: - Нет, конечно нет, но…у меня, как и у вас, есть определенный опыт и интуиция. И этот мой опыт говорит о том, что я, скорее всего, прав…да и портрет этот, вот и не верь после этого…полотенце мне подайте – он обернулся, увидел как Штольман, уже в сорочке, машинально снял полотенце с крючка и не глядя, подал и понял, что все же эта новость была неким потрясением. Эмоций, похожих на те, которые обычно в таких случаях возникают на лицах людей Александр Францевич не уловил, однако было заметно, что Штольман о чем-то напряженно размышляет, – и без того осунувшееся лицо заострилось в нервной гримасе и Милц неосознанно замер с полотенцем в руках, уже не зная, какой реакции ожидать. Однако, Штольман быстро овладел собой и внимательно глядя на то, как выражение лица этого немного странного человека выравнивается, доктор осторожно проговорил, сам вешая полотенце на место: - Я…давно знаю Анну Викторовну и…все семейство и думаю, что Анна Викторовна сама еще не осознает, но она умная барышня, я могу одолжить вам пару журналов, недавно была замечательная статья одного британского акушера относительно особ аристократических фамилий…они, как вы знаете, все обычно…с тонкой нервной организацией…- при этих его словах Штольман тонко усмехнулся, доктор не понял причины, но услышав, наконец, спокойный, внятный тон, обрадовался. - Я буду обязан вам, доктор. Вы…приезжайте к ужину, думаю, к тому времени…все разъяснится – совершенно спокойно произнес Штольман и шагнул к двери. Что имел в виду Штольман под своими последними словами, доктор не понял, но вспомнил, о чем не сказал еще и заторопился: - И еще…о людях с тонкой нервной системой, я обязан предупредить…Анна Викторовна, она сейчас, возможно соберется, но…она держится из последних сил…это может вылиться во что-то позже, когда организм успокоится…имейте это в виду. Покой и новые впечатления…я распишу вам, если хотите… Штольман, молча, кивнул и, не сказав больше ни слова, вышел в коридор. *** Долго искать Ульяшина не пришлось. Как только Петр Иванович сошел с крыльца, он сразу заметил высокую фигуру в шинели у въезда во двор. Ульяшин о чем-то беседовал с Куницыным и Петр Иванович, в который раз за этот день, тяжело вздохнул – Вот уж кто такого явно не заслужил – подумал он и поспешил подойти объясниться. Куницын выслушал все, расстроено пробормотал о том, что обычно говорят в таких случаях, пожелал Анне Викторовне скорейшего выздоровления и отбыл объяснятся в участок, а Миронов увел Ульяшина в дом. Пока они шли к крыльцу, Петра Ивановича не покидало ощущение странного, пристального взгляда и, уже перед дверью он не выдержал и обернулся- на него смотрел Антон Андреевич с неизменным блокнотом в руках, но объяснятся еще и с ним Петр Иванович уже не мог – это было слишком. Он распахнул дверь, завел Ульяшина в коридор и с облегчением захлопнул ее за собой. Едва они успели раздеться, как в коридор вышел Штольман и проговорив немного странным тоном: - Сергей Иванович, пойдемте, поговорим – увел Ульяшина в гостиную. Петр Иванович проводил их взглядом, прошел в кухню и, к своему изумлению, обнаружил там Милца – доктор сосредоточенно наблюдал за туркой на плите. В этот момент кофе поднялся и доктор, обернувшись к Миронову, улыбнулся и бодро прогудел: - А я позволил себе похозяйничать, день сегодня… - он, видимо, не подобрал эпитета для того, как обозначить этот день и добавил, все так же улыбнувшись, словно самому себе: - Давайте по кофе, Петр Иванович…неплохо бы по коньячку, да не время еще, я заеду к ужину, завезу кое-что для…отъезжающих. Он выговаривал все это, разливая кофе в четыре чашечки и, глядя на его спокойное, умиротворенное лицо, Петр Иванович, наконец, почувствовал облегчение. Милц подхватил две чашки и ушел в гостиную, Миронов опустился на стул и смог вздохнуть свободнее. Он добавил сахар и, помешивая кофе, подумал о том, что коньячок, действительно, был бы весьма, кстати. *** Ульяшин согласился на удивление быстро и Штольман, в который раз за последнее время, удивился тому, что люди в непростых ситуациях открываются с совершенно неожиданной стороны. Сергей Иванович, в отличие от прочих полицейских Затонского Управления, был толковым, деловитым и, что в нем всегда нравилось Штольману – любопытным. Он любил таких любопытных и любознательных людей – они схватывали все на лету, сами искали информацию по разным профессиональным вопросам и всегда были готовы к новым веяниям. Ульяшин относился именно к такого рода людям и, вкупе с вдумчивым характером и сдержанным нравом, создавал приятное впечатление. Ко всему прочему он был не болтлив. Штольман не терпел мужские разговоры, больше походящие на женские – обсуждения сослуживцев, их личной жизни и прочего соответствующего бреда. За последние дни он узнал Ульяшина гораздо лучше и понял, что и моральные качества этого человека, импонируют ему с каждым днем все больше. О роли Антона Андреевича в тот жуткий день подробнее Штольман узнал случайно, от увлекшегося разговором Миронова и то, что Ульяшин не обмолвился об этом ни единым словом сам, тоже делало ему честь. Оставалось самое неприятное, то, что нужно было сказать вначале, но он, изменив себе, оставил напоследок и, глядя в задумчивое лицо Ульяшина, Яков собрался и высказался: - С Сергеем Викентьевичем я уже договорился. Вы уж простите, что заранее, но…- и, на этот раз Ульяшин неожиданно позволил себе его перебить, взглянуть ему в глаза и негромко проговорить: - Ничего, я понимаю…день такой сегодня. А здесь я и сам не слишком хочу остаться, после всего. Я буду рад помочь. Он замолчал, отвел взгляд и Штольман понял, что не ошибся, выбрав этого человека – его тоже тяготил этот город, здесь его ничто не держало и Яков, уже облегченно, проговорил, заканчивая этот длинный разговор и поднимаясь из-за стола: - Замечательно. Сейчас Петр Иванович поедет на телеграф, затем на вокзал, вы поезжайте с ним. Съездите домой, соберите вещи и…я буду ждать. Ульяшин пожал протянутую руку и неуверенно проговорил: - Я выйду, на улице обожду. Яков взглянул ему в лицо и понял, что все же такое неожиданное предложение оказалось для Ульяшина действительно неожиданным. Ульяшин ушел, а Яков вспомнил, что так и не написал текст, чертыхнулся, вынул из секретера чистый лист и быстро, коротко, набросал буквы. Вышло длинновато, но короче не получалось, он перечитал еще раз, вычеркнул пару слов, подумав о том, что такая срочность все же ни к чему и отправился разыскивать Миронова. Его он обнаружил, сидящим в одиночестве за кухонным столом. При его появлении, Петр Иванович встрепенулся, поднялся и Яков, без лишних слов вручил ему записку, внимательно наблюдая за реакцией. Лицо Миронова удивленно дрогнуло, брови чуть приподнялись и Штольман едва не усмехнулся вслух.