Крепость в Лихолесье

      В лазарете было суетно и шумно. Сновали туда-сюда какие-то люди, толпились при входе, негромко переговаривались, вносили и вводили раненых; бегали сиделки с лампами, кувшинами горячей воды и мотками бинтов, кто-то стонал, кто-то монотонно причитал, кто-то сдавленно ругался и призывал на чьи-то головы небесные кары… Воздух был удушлив — пахло лампадным маслом, винным спиртом и едкими обеззараживающими растворами, кровью, кисловатым потным запахом страха и боли — Гэдж хорошо знал этот запах ещё по Крепости, — глухой унылой злобой и почему-то недоумением… А уж такого количества синяков, кровоподтеков, разбитых рож и расквашенных носов одновременно орку не приходилось видеть со времен Дол Гулдура.       Хавальд, заспанный и взлохмаченный, был уже на месте. Кивнул Гэджу:        — Займись тем, что на дальнем столе. Я пока… здесь. — Он штопал плечо скорчившемуся на койке подвывающему страдальцу с перекошенным от му́ки серым лицом.       У бородатого мужичка, лежащего на дальнем столе, дела обстояли куда хуже: на его левом боку темнело кровавое пятно, засыхающее на одежде. Но он был в сознании, тяжело дышал, поводя вокруг помутневшим от страха и боли взором. Вздрогнул и слабо захрипел, увидев Гэджа:        — Орк!        — Не трясись, это наш лекарь, — отозвался кто-то из угла. — Руку или ногу тебе вмиг отрежет… а потом обратно пришьет, так, что и не заметишь.       У дверей нервно заржали. Мужичок хрипло застонал. В его левом боку торчал обломок дротика — древко кто-то сердобольный перерубил, а зазубренный наконечник, застрявший между рёбер, до сих пор оставался на месте. Неплотно наложенная прямо поверх рубахи повязка все-таки местами присохла к кровавому месиву, и Гэджу пришлось среза́ть её ножом; обнажив рану, он обтер её края влажной тряпицей. Обычно это делали сиделки или мальчишки-ученики, но сейчас все были заняты: суетились вокруг новоприбывших, промывали и перевязывали небольшие ранения, прикладывали к синякам и кровоподтекам холодные примочки, успокаивали страждущих и вяло ругали «поганых орков»…       Гэдж старался особенно не прислушиваться.       Мужичок, полуприкрыв глаза, судорожно тянул воздух сквозь посиневшие губы, грудь его тяжело, неровно вздымалась — невооружённым глазом было видно, что левое легкое отстает… железное острие дротика сидело в ране достаточно плотно, но вокруг него при каждом вздохе все равно пузырилась розоватая пена. У Гэджа мерзко заныл старый шрам под ребром — когда-то, четыре года назад, подобная рана едва не стоила ему жизни. Впрочем, мужичку все-таки относительно повезло: наконечник заткнул рану подобно хорошей пробке, и кровотечение на первый взгляд было не слишком значительным… внешнее кровотечение, поправил себя Гэдж.        — Темара, — вполголоса сказал он подошедшей сиделке. — Воды, корпию, кетгут, бальзам — неси все, что найдёшь.        — Да, мастер Гэдж. Кетгут, говорят, заканчивается…        — Кликни среди своих кумушек — шёлковые нити есть у кого?       Появился Саруман, мельком бросил взгляд на раненого:        — Легкое пробито?        — Да. И сдавлено, судя по всему, — сказал Гэдж. — Шумы крайне неоднородные, движение воздуха совсем не прослушивается.        — Извлеки наконечник. Посмотрим, какова степень повреждений.       Гэдж поудобнее ухватил наконечник клещами, чуть пошатал, чтобы определить, как ловчее его удалить. Мужичок издал короткий прерывистый стон; по-прежнему как-то неуверенно, с усилием, дыша и то и дело сглатывая слюну, он страдальчески смотрел в потолок, собираясь с силами в ожидании очередной боли; пальцы его, и без того белые, как мел, судорожно впились в края стола.        — Погоди-ка, — сказал Саруман.       Он невозмутимо добыл из недр своей хламиды пузырёк с прозрачной, резко пахнущей жидкостью, смочил несколькими каплями тряпицу и приложил мужичку к носу.        — Ну-ка, друг мой, вдохни, не бойся…       Мужичок отчаянно замотал головой, но все же сделал пару свистящих вдохов — и глаза его закатились. Он дрогнул всем телом, заметался, закашлял, судорожно дёрнул ногами, точно собираясь сбежать, наконец обмяк на столе — не то уснул, не то потерял сознание… Саруман хмыкнул, приподнял веко раненого, взглянул на его неподвижные, чуть расширенные зрачки, потом отстранился — тем не менее влажную тряпицу из-под носа мужичка не убрал.        — Что это? — спросил Гэдж.        — Серный эфир. Один ушлый цирюльник в Минас-Тирите наловчился с его помощью зубы у особенно нервных больных дергать… а я подумал — почему бы эту штуку и при обработке глубоких ран не использовать?        — «Любопытные опыты» на недужных ставишь?        — Есть вероятность, что эфир практически безвреден — по крайней мере, от его кратковременного воздействия пока никто не умер… Во всяком случае, это надёжнее, чем маковый настой или беладонна, и куда безопаснее, чем битье хворых колотушкой по затылку. Раненый будет спать, пока ты с его потрохами возишься, что, несомненно, пойдёт на пользу и тебе, и ему… Только сам не надышись.       Гэдж вновь ухватил наконечник клещами, чуть надавил, чтобы освободить застрявшие в плоти зубчики, повернул и плавным движением вытянул из раны. Покосился на мужичка — тот даже не дрогнул. Что ж, уже неплохо; Гэдж обтер открывшуюся кровавую дыру пучком корпии, смоченным в кипячёной воде, и, промокая кровь и сукровицу чистой тряпицей, осмотрел повреждения — разорванные мышцы, трещины и переломы ребер, — прикидывая, как сподручнее проводить обработку.        — Не нравится мне его дыхание, — заметил Саруман. — Кровотечение остановилось?        — Один из перебитых сосудов кровит. Из тех, что я могу разглядеть.       Белый маг что-то быстро прикинул в уме:        — Чуть вытяни его вперед и перевяжи.        — Как перевязать?        — Нитью из кетгута. Чтобы перестал кровить.        — А-а… И правда. — Такая очевидная мысль Гэджу в голову не приходила.       Саруман придавил пальцем сонную артерию у мужичка под подбородком.        — Пульс частый и слабый. И дыхание нездоровое. На вдохе грудная клетка идёт вниз, на выдохе — вверх, обратил внимание?        — Обратил.        — Что это значит?        — Кровь из раны шла не наружу, а внутрь, скопилась в полости легочной оболочки и теперь сдавливает легкое.        — Правильно. Из раны кровь больше не вытекает?        — Нет.        — Значит, по-прежнему идёт внутрь. Что совсем не хорошо.        — Если количество крови незначительно, она рассосётся сама.        — Незначительно? При такой выраженной слабости дыхания?        — Что ты предлагаешь?       Саруман задумчиво подергал кончик носа. Оглянулся, отыскал взглядом сиделку:        — Темара, принеси из шкафа серебряную трубку в полдюйма толщиной, там должны лежать в ящичке… Один из харадских врачевателей предписывал в подобных случаях делать в лёгком «встречный» прокол острием копья, чтобы обеспечить отток излившейся крови, — пояснил он Гэджу, — но мы обратим этот способ в ещё более варварский.        — Что ты имеешь в виду?        — Нужен дренаж. Прокол меж шестым и седьмым ребром. Вот здесь, на боку, — маг показал пальцем. — Необходимо выпустить мёртвую кровь из полости, иначе слабость дыхания будет усугубляться. А это вызовет и угнетение работы сердца.       Гэдж смотрел с сомнением. Он вполне представлял, что́ Саруман имеет в виду — в конце концов, именно такой прокол меж рёбер когда-то спас ему, Гэджу, жизнь, — но ему самому вскрытие грудной клетки приходилось делать пока только теоретически, и он был не слишком уверен в собственной сноровке.        — А это не опасно? Если грязь или зараза попадет…        — Грязь или зараза с таким же успехом могут попасть и в рану, — возразил Белый маг, — и твоя задача как раз в том и заключается, чтобы не попали. Но если мы не выпустим кровь сейчас, через пару дней в легком и вовсе будет свернувшееся кровавое желе. Впрочем, я понимаю твои сомнения и беру все последствия под свою ответственность… На самом деле это вовсе не так сложно, как тебе кажется. — Он ободряюще улыбнулся Гэджу. — Действуй, я подскажу кое-что по ходу дела.       Подкатилась пухленькая, как колобок, сиделка Темара, принесла трубку и ещё один фонарь, но все равно было темновато — Гэджу оставалось только в очередной раз порадоваться своему орочьему зрению, позволявшему ему отлично видеть в полумраке. Ладно, сказал он себе, учитель, несомненно, знает, что делает… по крайней мере, не доверять его советам у меня пока оснований не было. Инструменты, вываренные в кипящей воде, были готовы; Гэдж тщательно протёр винным спиртом свои руки и кожу раненого над предполагаемым местом прокола. Взглянул на Сарумана — тот едва заметно кивнул. Примерившись, Гэдж провел ланцетом меж шестым и седьмым ребром — в сечении проглянул желтоватый подкожный жирок, — аккуратно углубил разрез до мышечного слоя, одним точным движением лезвия его рассек.        — «Вертел», — негромко сказал Саруман.       «Вертелом» назывался полый металлический тубус, в который вставлялся стилет для прокола тканей; Гэдж ввёл его в разрез, раздвигая кожу и плоть, чуть надавил на рукоять стилета — и явственно ощутил, как провалилось вперёд острие, протыкая легочную оболочку.        — Так. Теперь вводи трубку, аккуратно, дюйма на два, — произнес Саруман, — чтобы её отверстие находилось именно между внешним и внутренним покровами легкого. Полагаю, этого будет достаточно, кровь, в отличие от воздуха, скапливается в нижних полостях.        — По-твоему, внутреннее кровотечение еще не остановилось?        — Вот заодно и увидим, остановилось или нет.       Придерживая «вертел», Гэдж вынул стилет и вместо него через тубус медленно ввёл в открывшийся канал серебряную трубку. Убрал ненужный теперь тубус, подсоединил к дренажной трубке полую бычью кишку. Алая струйка крови неторопливо потекла в бутыль с обеззараживающим раствором, в которую был опущен нижний конец кишки, чтобы обеспечить разницу давлений. Вместе с кровью вышли и несколько пузырьков воздуха, прозрачными шариками скатились в горлышко бутыли.       Мужичок отчётливо всхрапнул и сделал попытку перевернуться на бок. Дёрнул руками — лежать на деревянном столе было не слишком удобно, тем более с торчащим меж рёбрами куском металла, Гэдж мог это подтвердить со всей ответственностью и полным знанием предмета.        — Подшей края прокола, чтобы трубка держалась попрочнее, — посоветовал Саруман. — И предупреди сиделок, пусть следят за тем, чтобы дренаж не забивался, застой крови нам тут совсем ни к чему. Если трубку заткнет кровяным сгустком, его можно будет аккуратненько отсосать бычьим пузырем… и отводную кишку необходимо менять хотя бы раз в сутки. Дня через три, когда отделяемое полностью выйдет и легкое расправится, можно будет дренаж убрать.        — Какова вероятность того, что кровотечение так и не остановится? — спросил Гэдж.        — Крайне незначительная, я полагаю. Никакие жизненно важные жилы не повреждены, а единственный более-менее крупный разорванный сосуд ты перевязал.        — Рану зашивать? Надо закрыть её от доступа воздуха.        — Верно… но, с другой стороны, мы не можем быть уверены в том, что она завтра не воспалится изнутри. Поэтому, когда всё зачистишь, края стяни и прихвати нитью или скобами, но наглухо не ушивай. Посмотрим, не будет ли нагноения.        — Угу. Кстати, что там за беда с кетгутом? Говорят — не хватает…       Белый маг пожал плечами.        — Кетгута на складах не особенно много, и интендант, видимо, приберегает его для «своих», изенгардских. Ладно, я выясню этот вопрос.       Он небрежно кивнул Гэджу на прощание и ушёл, очевидно, полагая, что в его присутствии больше нет необходимости — окончательно привести рану в порядок, зачистить края, наложить швы и присыпать их заживляющим порошком Гэдж был вполне способен и без чужих советов… Работа и впрямь была для орка знакома и привычна, и, хоть это и не делало её ни чище, ни приятнее, но она была важна и нужна, даже больше — жизненно необходима, приносила греющее душу осознание — нож в руках лекаря является символом жизни, а не смерти. Гэдж мысленно усмехнулся: а ведь когда-то он искренне презирал себя за то, что умеет только ковыряться в ранах, вправлять суставы да сращивать переломы… впрочем, в те недобрые времена он вообще был мяконьким розовым цыпленком и записным, высшей пробы дурнем, не видящим дальше собственного носа. Правда, нет никакой уверенности в том, что некоторое время спустя он и о себе-сегодняшнем не будет думать точнехонько то же самое…        — Темара, что насчёт шелковых нитей? — окликнул он сиделку. Кажется, она мелькнула где-то неподалеку.        — Вот, здесь, — раздался знакомый голосок.       Гэдж с трудом заставил себя не вздрогнуть. Поднял глаза:        — Айрин! Что ты тут делаешь?        — Пришла помочь, как и другие, — отозвалась она чуть ли не с вызовом. Лицо у неё было бледное, глаза — чуть припухшие; наверно, весь вечер прорыдала в подушку, мельком подумал Гэдж. — Всем можно, а почему мне нельзя?       Гэдж огляделся — поглощенный работой, он не слишком обращал внимание на то, что происходит вокруг. Но Айрин была права, в лазарет действительно пришли многие изенгардцы — мужчины и женщины, желающие похлопотать вокруг раненых, оказать посильную помощь или просто узнать, что произошло. Некоторые несли фонари, нитки, свечи, корпию, старое тряпье, горячую воду… Интересно, как давно Айрин тут присутствует и за ним наблюдает? Гэдж почувствовал неясный прилив раздражения; кивнул на кружок изенгардских кумушек, которые, негромко переговариваясь, собрались, будто стая огромных мотыльков, вокруг светильника в дальнем углу:        — Вон там голубушки рвут на повязки старые рубахи. Почему бы тебе к ним не присоединиться?        — А здесь я ничем не могу помочь? — Айрин посмотрела на раненого. Гэдж убрал тряпицу, пропитанную эфиром, у него с лица, но мужичок по-прежнему спал, приоткрыв рот, распространяя вокруг себя ещё недостаточно повыветрившиеся ядреные эфирные пары́.        — Нет. Я уже почти закончил.        — Гэдж! Мастер Гэдж! — кто-то звал его от дверей.       У входа раздавались взволнованные возгласы — видимо, подоспел ещё кто-то из пострадавших. В лазарет, поддерживая под руки, ввели пошатывающегося парня, усадили на лавку — белый, как сметана, он придерживал левой рукой правую, посиневшую и отекшую, почти отрубленную у кисти, наспех примотанную к куску деревяшки и завернутую в пропитанный чёрной кровью рукав рваной рубахи.        — А, леший, — пробормотал Гэдж. Взглянул на Айрин. — Шить умеешь?        — Что?        — Ну, шить. — Ему оставалось наложить всего пару стежков, а парень с перерубленной рукой ждать явно не мог. — Иди, встань сюда, на моё место, возьми иглу.        — Игла кривая, — удивленно пролепетала Айрин.        — Ничего, так удобнее. Смотри, поддеваешь край кожи, протягиваешь иглу к себе и вытаскиваешь её зажимом, аккуратно, чтобы края раны были сведены. Накидываешь петлю и повторяешь ещё раз... Как дошьешь до конца, двойную петельку сделаешь, чтобы узел закрепить. Нить обрежешь. Присыпешь шов этим порошком… Сверху — чистую повязку, чтобы рану прикрыть, потом слой корпии и ещё одну повязку, плотно, но нетуго. Поняла? Я проверю.       Не дожидаясь ответа, он направился к парню, вокруг которого уже хлопотали сиделки и толпились какие-то зеваки из легкораненых. Хавальд тоже подошёл, взглянул на пострадавшую руку, обеспокоенно покачал головой.        — Резать нужно. По локоть.        — Как — резать? — парень говорил едва слышно. Он был низкорослый и чернявый — типичный дунлендинг, ненамного старше Гэджа — наверно, ровесник Луту. — Как я буду без руки-то? Мне нельзя… без руки.        — Помрешь, если не отрежем, — пробурчал Хавальд. — Рука гнить начнёт — и кранты. — Он посторонился, заметив Гэджа. — Ну-ка глянь.       На запястье дунландца и впрямь зияла рубленая рана, нанесенная палашом или саблей; парень пытался не то увернуться от удара, не то чем-то прикрыться, но не слишком удачно: оружие нападавшего скользнуло вбок — и кисть теперь жалко свисала на отломке кости и каких-то жилочках. Гэдж смотрел — и видел отчасти перерубленное запястье, рассеченные мышцы, поврежденные сухожилия… Удар пришёлся с тыльной стороны, немного под углом, аккурат по основанию ладони, но основные кровеносные жилы были целы, даже не задеты — в этом раненому, можно сказать, сказочно повезло.        — Кровообращение не нарушено, — пробормотал Гэдж.       Парень смотрел на него тусклым, затуманенным от боли и шока взглядом. «И что?» — был в этом взгляде немой вопрос.       Гэдж осторожно коснулся перерубленной кисти — она была тёплой. Что ж, сказал он себе, значит, омертвения тканей действительно не имеется. Да и разрез прошёл прямиком по запястному суставу. А раз так… конечно, шанс почти невероятный… но если иссечь всю повреждённую плоть, сопоставить кости и попытаться восстановить целостность сухожилий…        — Я думаю, можно… попробовать спасти руку, — сказал Гэдж — и сам с трудом поверил в то, что он это говорит. — Если не медлить…       Хавальд сердито уставился на него.        — Ты спятил? Щас заражение крови начнётся, что тогда делать будем? Мало руку пришить — надо, чтобы чувствительность плоти восстановилась, а то кисть так и будет висеть обрубком. И смысл?        — Ты даже не хочешь попытаться!        — Глупостей не говори. Живут люди без руки — и этот проживёт. Не голову чай отрезаем-то!        — Нельзя мне… без руки, — пробормотал парень. — Бондарь я… Жениться буду… по осени. — Он начал терять сознание — и валиться вперёд и вбок; несколько рук подхватили его, уложили на лавку, подсунули под голову какой-то старый мешок…       Кто-то осторожно тронул Гэджа за локоть.       Это была Темара, кругленькая добродушная сиделка.        — Попробуйте, мастер Гэдж, — сказала она негромко. — Спасите парню руку-то. Отрезать оно всегда успеется, если воспалится чего… А вы попробуйте спасти, я же знаю, вы можете…       Гэдж оглянулся. Все смотрели на него — сиделки, возчики, зеваки со двора, Айрин, стоящая где-то позади, за чужими спинами, хмурые женщины с корзинами корпии и повязок. Смотрели — и ждали, что он скажет. Он поискал взглядом Сарумана — посоветоваться с учителем ему сейчас хотелось как никогда, — но Белый маг в лазарет больше не возвращался, а искать его по всему Изенгарду времени не было.        — Давайте парня… на стол, — произнес Гэдж сдавленно — отчего-то перехватило дыхание, и в груди стало мягко и горячо, точно под этими выжидательными, исполненными неясной надежды взглядами внутри него внезапно лопнул шар с подогретым маслом. — Хавальд, поможешь?       Хавальд со вздохом махнул рукой.

***

      …Когда Гэдж наконец вышел из лазарета, уже совсем рассвело.       Но солнце пряталось в пелене облаков, и утро было туманным, сероватым, словно накрытым листом промасленной бумаги. Гэдж минуту-другую стоял на пороге, приходя в себя, вдыхая такой знакомый, утренний, разносящийся по Изенгарду запах поспевающих в печи свежих хлебов… Двор был почти пуст, лишь возле деревянной бочки с рукоятью, установленной под навесом, возились две прачки, наливали в бак горячую воду, вынимали из корзин грязное белье, укладывали в бочку, строгали поверх куски мыла. У стены лазарета стояли пустые телеги, на которых из Сивой Балки привозили раненых, под одной из них старательно намывал мордочку рыжий кот. Трое возчиков-дунландцев сидели на бревнах возле дровяной колоды, негромко перекидывались словами, посмеивались, хлебали из общего котелка какое-то принесенное из трапезной духовитое варево.       «Мало руку пришить — надо, чтобы чувствительность плоти восстановилась…» А если не восстановится? Если выяснится, что Хавальд был прав и вся эта мучительная возня с отсеченной, уже почти мёртвой, как отрезанный ломоть, рукой была зря? Гэдж не знал — и не мог ответить прямо сейчас: лишь спустя несколько дней станет ясно, не отторгнутся ли насильно приживленные ткани, и лишь спустя несколько недель — насколько восстановилась целостность связок… Рука станет чуть короче, это определенно, и, вероятно, даже при лучшем исходе обретёт подвижность не до конца, но тем не менее, сказал себе орк, дело всё же того стоило… Во всяком случае, упрекнуть себя Гэджу было не в чем, все, что было в его силах, он сделал, провел в лазарете несколько часов, резал, кромсал, кроил, шил, как заправский портной, извозился в крови по самые брови, собирал, как головоломку, по кусочкам кости, подравнивал их и укорачивал, соединял и ушивал сухожилия, насквозь пропитался пара́ми эфира и винного спирта и, наверно, мог бы с полным правом наконец почить от трудов и гордиться собой, но слишком для этого устал, да и некогда было почивать и гордиться, выпячивать грудь и смотреть гоголем, дела, которые волновали его и требовали немедленного исполнения, были на сегодня ещё не закончены…       Шаухар по-прежнему ждала его — там, в пещере под водопадом. Время, в которое Гэдж обычно выбирался из Изенгарда на свою еженощную вылазку, минуло несколько часов назад, так что сегодня он безнадёжно опоздал… Интересно, спросил он себя, что́ Шаухар подумала в тот момент, когда он не появился в обычное время, что́ она обо всем этом думает прямо сейчас? Ведь накануне он обещал ей, что непременно придет — со снадобьями и припасами, как всегда, но за последние сутки столько всего произошло…       Он подошёл к колодцу, чтобы зачерпнуть кружкой воды в стоявшем на бортике ведре. Возчики украдкой посматривали на него — не враждебно, но и не приветливо, скорее с настороженным любопытством, как на не особенно здесь уместную, но, в целом, безобидную диковину. «Не сегодня-завтра зеваки из Рохана приезжать начнут, только чтобы на тебя, урода, поглазеть…» Ну да. Гэдж мрачно усмехнулся. Глотая студеную, будто жидкий лёд, колодезную воду, он внезапно сообразил, что так и не снял лекарский фартук, измятый и забрызганный кровью похлеще, чем одежда мясника, только что со смаком разделавшего свежую говяжью тушу.        — Орки. Вс-сюду… орки, — раздалось глухое ворчание откуда-то сбоку. Что-то грузно завозилось в стоявшей неподалеку телеге. Рослый и плотный краснолицый мужик воздвигся в тени стены, — и, покачиваясь, осоловело поводил вокруг заплывшими бесцветными глазками. Он был растрепанный и взлохмаченный, весь в какой-то грязной соломе, с потной одутловатой физиономией, от уха до уха заросшей всклокоченной сивой бородой. — Твари… п-поганые! Н-нигде… ж-житья не дают! — Он ткнул пальцем в Гэджа; должно быть, в глазах у него по меньшей мере двоилось, раз уж орки мерещились ему во дворе во множественном числе. — С-сучьи потроха! — Он вдруг яростно взвыл — так, что испуганно шарахнулась к стене проходящая мимо женщина с корзиной грязного белья, метнулся из-под телеги кот, и обернулись на шум сидевшие на бревнах возчики. — Да как вы все… Да к-как я вас! Н-нелюди, с-сука... со всех сторон… х-ходют… окружают, леш-шаки поганые, никакой уп-правы на них нет!        — Эй, Урт, угомонись, — окликнул его один из возчиков. — Выпивка, что ли, опять не на пользу пошла?       Краснолицый Урт раздражённо заворчал, будто огромный, разбуженный посреди зимы медведь-шатун. Затряс головой, потер ладонями уши, точно пытаясь вытрясти из них не то посторонние шумы, не то чьи-то невнятные, слышимые ему одному голоса. Дернулся и взвизгнул, будто укушенный, и тут же свирепо заорал: «Заткнитесь, с-сука, все! Да я ща…» Его вновь шатнуло — и понесло по дуге к дровяной колоде, в которую, к несчастью, был воткнут большой острый тесак. Смачно «хакнув», Урт выдрал тесак из колоды, взмахнул им перед собой — лезвие тяжёлого топора рассекало воздух с угрожающим свистом.        — Заткнитесь… ф-фсе! Не подходи… с-сука! У-у-убью! Ща… всех изрублю! Всех… ор-рков! По башке, по горлу, по главной жиле, шоб кр-ровью умылись… Всех!        — Эй, — возчики повскакивали на ноги, не зная, как и с какой стороны подступиться к буяну и стоит ли к нему вообще подступаться — Урт явно был невменяем.       Испуганно завизжали прачки, на свое несчастье оказавшиеся поблизости. Угрожающе мыча и нагнув голову, как бойцовый бык, Урт ринулся на них, размахивая топором, хотя уж они-то никак не были похожи ни на орков, ни на леших, ни на прочих «поганых нелюдей». Скулы у Гэджа свело — как тогда, в стычке с Шаграхом, и позже, в пыточной землянке, как сводило всегда при приступах жгучей, глубинной, какой-то совершенно орочьей неуправляемой ярости. Он шагнул краснолицему наперерез и даже, кажется, глухо зарычал; прилив бешенства захлестнул его внезапно и поглотил с головой, хотя пьянчуга не походил ни на наглого Шаграха, ни на мерзкого клыкастого палача, и вызывал скорее не гнев и не ненависть, а тошнотный брезгливый страх. Но топор в его руках мгновенно сдвинул в сознании Гэджа какую-то красную плашку, и орк ничего с этим поделать не мог.        — Ты у меня щас сам кровью умоешься, сволочь.       Он перехватил руку с занесенным в ней тесаком. Краснолицый грозно взревел — но тут же задохнулся и крякнул, получив удар кулаком в солнечное сплетение, согнулся пополам — и тогда Гэдж врезал ему в челюсть, хорошо врезал, от души — Урт отлетел шагов на десять, ударился о борт телеги, перевалился через него, в кучу сваленной на дне соломы, и затих, только ноги в дырявых сапогах остались нелепо торчать поверх невысокого деревянного бортика.       Топор остался у Гэджа в руке.       За его спиной кто-то едва слышно охнул.       Обезоруженный Урт, сопя и пьяно стеная, тоненько подвывал и возился в телеге; его быстро скрутили подоспевшие возчики-дунландцы. Кто-то догадался позвать стражу — и от караульни к лазарету бежали дружинники с деревянными щитами, дубинками и короткими пиками наперевес.        — Что тут за шум? Что за драка? Кто дебоширить вздумал?        — Это Урт, возчик из Червивых Холмов. Ночью раненых привозил, — неохотно пояснил кто-то из дунландцев. — Он всегда такой, как нажрется… Ни домашним, ни соседям житья не даёт, за женой тоже как-то с топором гонялся, пока она в соседнее село не сбежала от него… Наверно, глотнул чего-то, вот его и развезло.        — Вот чего глотнул, — один из стражей вытащил из кармана Урта пузырёк, от которого резко пахло винным спиртом. Обычно подобные зелья держали в железном шкафчике под замком, но сейчас во всеобщей неразберихе, видимо, кто-то из сиделок или учеников забыл пузырёк на столе в лазарете — и, украдкой его прихватив, Урт опростал добычу где-то в укромном уголке.       И теперь вяло возился в телеге, все ещё дрыгал ногами, икая, обиженно подвывал, сглатывая струйку крови, текущую из разбитого рта.        — У-у-у… Больно же, ох, б-больно… п-прямо по з-зубам… У-Убить хотят… с-с… с-суки, нечисть в-вонючая… средь бела дня… У-у, нелюди!..        — Нелюдь тут только ты! — крикнула одна из прачек, приходящая в себя в компании ахающих и причитающих товарок. — Пьянь окаянная! Чтоб тебе пусто было, проклятый!        — Привяжите его к лавке в сенях, пока не проспится, — проворчал кто-то. — А то щас опять вскочит и орков гонять начнёт…       При слове «орки» все, видимо, вспомнили о существовании Гэджа и опять — как там, в лазарете — посмотрели на него, только теперь не с надеждой и робкой верой, а, показалось ему, чуть ли не с опаской. Наверно, столь безжалостного укрощения забияки Урта они от него не ожидали… Он внезапно увидел себя их глазами: разъяренный орк с полубезумным, помутневшим от злобы взором, с перекошенной физиономией, в окровавленном фартуке, с топором в руках, «ты у меня щас сам кровью умоешься»…        — Парень, — негромко, чуть ли не ласково сказал один из стражей, — ты фартук-то сними… и тесак оставь. Или так и пойдёшь по городу народ пугать?       Кто-то из собравшихся не то нервно хихикнул, не то приглушенно кашлянул.       Гэдж смолчал. Воткнул топор в дровяную колоду, сорвал и бросил в корзину с грязным шмотьем окровавленный фартук. Потом повернулся и быстро зашагал прочь — чтобы скрыться от этих устремленных ему вслед странных, полурастерянных-полувстревоженных-полусочувственных взглядов, которым он не мог — да и не слишком-то хотел — подобрать верного определения.