Сказка об Урагане

Глеб перевёл остекленевший от страха взгляд на Виктора. — Что ты сказал? — не своим голосом прохрипел он. Виктор не ответил. Он молча поднял гитару Вадика и, отдав её в руки младшего Самойлова, побрёл в сторону места, откуда пришла Лариса. — Глеб, иди домой, — сухо проговорил Москвин. Самойлов не шелохнулся. Он стоял на месте, бережно прижимая к себе гитару. Лариса тяжело вздохнула и положила руку ему на плечо. Глеб, шевельнув плечом, сбросил её руку, развернулся и зашагал прочь. Он злился. Он хотел бежать. Бежать туда, где Вадик. Глеб сжал ладонь на грифе гитары, и струны жадно врезались в кожу. Вадик не может быть убийцей. Он не способен на убийство. Вадим всегда защищал слабых, жаждал справедливости и требовал правды. И он до конца будет улыбаться… Конченый. Шорох отрезвил Глеба, и тот огляделся. Самойлов и не заметил, что вновь оказался в злосчастной аллее. Вокруг всё двигалось, жило собственной жизнью, несмотря на то, что ветра не было вовсе. Вглядевшись в темноту, Глеб замер, вцепившись в гитару: чёрный густой туман, укрывающий всю землю рощи, смотрел на Самойлова миллионами кровавых и бирюзовых глаз, медленно подползая к ногам мальчика. Глеб присел на корточки, не глядя нашарил дрожащей рукой на земле увесистый булыжник и бросил его в полной тишине в кусты. Послышался шорох листьев, и тут же безмолвие разрозилась тысячеголосым воем, озлобленным и тоскливым, будто разом взвыли тысячи раненых кошек. Будто звуковой волной, этот рёв сбил Глеба с ног. Гитара упала рядом, протяжно заскулив. Из кустов к ногам Самойлова выпрыгнуло что-то тёмное и бесформенное и так же многоголосо утробно зарычало. Холодное, могильное дыхание обдавало ноги Глеба раз за разом, и он попятился назад, не обращая внимания на острые камни, впивающиеся в ладони. Самойлов, немея от страха, подорвался, и ноги сами понесли его в сторону дома. Глеб бежал без оглядки, был готов нестись на четвереньках, чтобы быть быстрее в два раза. Трава и сухие ветки щипали щиколотки, из-за чего казалось, будто чудовище кусало за пятки. И Глеб мчался во всю прыть. Перед глазами мелькали фонари, окна, деревья, закоулки, но ничего этого мальчик не видел. Он бежал вперёд. От смерти. От лязгающих челюстей. Когда впереди замаячил родной дом, у Самойлова открылось второе дыхание. Он уже представлял, как взбежит на родной этаж, и, не снимая обувь, с разбега прильнёт к материнской спине. Может, даже расплачется. Пускай мама будет ругаться, пусть даже даст подзатыльник за то, что напугал, но это намного же лучше, нежели быть съеденым монстром. Забежав в подъезд, Глеб через две ступени скачками поднимался по лестнице вверх. Врезавшись в свою дверь, он заколотил по ней кулаками. Внезапно Самойлов вспомнил, что мать была на работе, и квартира сейчас была пуста. Глеб принялся шарить по карманам в поисках ключей. Когда он их всё же нашёл, чудовище скоблило по каменным ступеням когтями уже на втором этаже. Самойлов судорожно пытался открыть ключами дверь, всё же попав ими в скважину, ставшую необычайно узкой. Оборот. Ещё один. Ещё. И дверь наконец распахнулась. Глеб юркнул в квартиру и с грохотом захлопнул за собой дверь так, что задребезжали стёкла и сервиз в серванте. Почти в то же мгновение прозвучал второй грохот — чудовище с разбега врезалось в дверь и завыло. Глеб стоял в метре от двери, приложив руку к рвущемуся наружу сердцу. Из-за собственного дыхания он почти ничего не слышал. Монстр за дверью неожиданно притих, будто исчез, но уже через пару секунду послышался скрежет — оно возилось острым когтем внутри скважины, пытаясь открыть дверь. Глеб попятился назад, нервно перебирая в голове всевозможные варианты, куда можно было бы спрятаться. От страха ноги уже не держали, и Самойлов, прижавшись к стене, беспомощно сполз по ней на пол. Ну вот и всё. Его жизнь подошла к концу. Спустя несколько часов его растерзанное тело обнаружит мама. Она кинется на колени к бездыханному сыну, начнёт трясти за плечи, делать искусственное дыхание, пачкая руки и лицо в крови. А может, это будет Вадим. «Как Вадик отреагирует, когда увидит в прихожей мой труп?» — думал Глеб, сидя на полу и безвольно откинув голову на стену. Обрадуется? Испугается? Сбежит? Или… заплачет? Скорее всего, да, заплачет. Но от чего? Оборот за оборотом — и дверь была открыта. Чудовище затихло. От грусти или от того, что подозрение упадёт на него, думал Самойлов, глядя на медленно открывающуюся дверь. Из подъездной темноты возник силуэт, и в квартиру шагнул Вадим. — Глеб? Ты чего тут сидишь? — нахмурился старший. Глеб, молча глядя снизу вверх, заплакал и потянулся руками к брату. — Вадя… Глеб вздохнул. За окном уже занимался бледный рассвет. Болели глаза, но спать не хотелось. Опухшие от недосыпа и слёз веки давили на глазные яблоки и мешали смотреть в потолок. Сознание мутнело. Перед Глебом на извёстке уже прыгали разноцветные огоньки, изредка складываясь в размытые образы. Тени ползали по потолку, скапливаясь в углах тёмными пятнами. Со всех сторон стали доноситься нестройные шорохи и шёпот. Глеб не двигался, молча лежал и смотрел мутным взглядом прямо перед собой, на дрожащий от кишащих теней потолок. Силуэты танцевали и извивались, рвались на части и снова сростались. Внезапно перед Самойловым возникли два рыжих огонька. Они постепенно приближались, становясь всё ярче, пока не прижалась вплотную. Глеба пробило дрожью от громкого гудка, и тело Самойлова начало терзать. Это были колёса. Колёса поезда, которые раз за разом половинили его тело, дробя тонкие кости и наматывая детскую кожу на механизм. Горло сковал немой крик, и кровь из собственной глотки брызнула ему на лицо. На зубах скрипели хрящи, кусочки рёбер и позвоночника. Захлёбываясь, Глеб беспомощно хрипел под многотонной машиной. Тело билось под колёсами, всё больше превращаясь в безобразное кровавое месиво. — Глеб. Глеб, вставай, — голос старшего вырвал младшего Самойлова из-под поезда. — Проспишь. Глеб открыл глаза и увидел брата, который навис над ним и тряс за плечи. Вадим, увидев, что младший проснулся, выпрямился и вышел из комнаты. На часах было пол восьмого. Глеб подорвался и, не чувствуя холода, начал быстро собираться. Несмотря, что до школы путь был коротким, братья уже опаздывали. Самойловы вышли из подъезда через десять минут. Они шли молча, будто не вдвоём. Ни у одного из них не было тем для разговора. Глеб несколько раз порывался что-то сказать, но идеи казались до омерзения глупыми и несерьёзными, и младший Самойлов закрывал рот, понуро опуская голову и проклиная свою пустую со сна голову. По пути, в роще, они наткнулись на гитару там, где Глеб её и оставил. Корпус слегка отсырел за ночь, но, к счастью, ничуть не испортилась. Вадим поднял её и с тяжким вздохом смахнул грязь со своей любимицы. В школе, будто сговорившись или поддавшись единому настроению, все ученики вели себя тише, чем обычно, говорили чуть ли не шёпотом и ходили, кажется, на носочках. Даже младшеклашки не кричали и не бегали, а неслышно переговаривались и, держась стены, обходили старшеклассников, испуганно хлопая глазёнками. Глеб озирался по сторонам и пытался понять причину такого затишья. Неужели всех напугали убийства? Все под подозрением? — Вадим! Почему-то не обернувшись на собственное имя, Вадим пошёл дальше, к лестнице, чтобы подняться на второй этаж. — Чего это он? — Москвин остановился рядом с младшим Самойловым. — Не знаю, — бесцветно ответил Глеб и повёл плечами. — Он уже несколько дней такой. — Да-а-а, — протянул Виктор, — Странно, — задумчиво проговорил он и, заведя могучую руку за голову, с шорохом жёстких волос, почесал затылок. Виктор все уроки следил за Вадимом: у того всё валилось из рук, на занятиях он отстраненно смотрел в окно, даже забыл несколько тетрадей и учебников, за что получил плохие отметки, на переменах сидел в кабинете, перестал плотоядно пожирать глазами Марину. Это Москвина больше всего беспокоило. Такая перемена в поведении друга его насторожила и пугала. Неужели отец прав? Неужели Вадим способен на убийство? Разве человек, который в руке не держал ничего, кроме ручки и грифа гитары, смог разбить голову булыжником собственной учительнице или зарезать ровесника? Задумавшись, Виктор не заметил, что друг смотрел на него в ответ. Взгляд Вадима был пустым и отстранённым, глаза — мутными и прозрачными, не карими, а почти жёлтыми. — Что? — кивнул Самойлов. — Нет, ничего, прости, — помотал головой Москвин и продолжил писать в тетрадь задание. За всё это время он так и не поговорил с Самойловым, как просил его отец, так как был всецело занят этим треклятым матчем, за время которого произошло ещё одно убийство. Можно было предотвратить, подумал Виктор, и ручка в его руке замерла. «Всё. После этого урока точно к стенке припру, » — Москвин крепче сжал пластмассу и продолжил писать, вдавливая стержень в бумагу и яростно выводя буквы одну за одной. За пять минут до звонка, когда большинство из учеников умоляюще смотрят на настенные часы, в класс вошла завуч. Класс подорвался, встав с места, и выпрямил спины. — Садитесь, садитесь, — зашикала она на учеников. Женщина рассеянно обвела взглядом класс и тяжело вздохнула. — Самойлов, — она поджала губы. — К директору. Вадим без каких-либо вопросов поднялся со своего места и, неспешно сложив учебники в портфель, вышел из класса. Москвин беспомощно смотрел другу вслед. Не успел. Занятия прошли незаметно для младшего Самойлова, даже Лёня особо не доставал, только изредка подсказывал, когда каким-то внутренним чутьём понимал, что подопечный запутался. Прилежно отсидев все уроки, Глеб направился в гардероб, где принялся ждать Вадима. Первый этаж пустел, и уже через десять минут здесь не было ни души, не считая уборщицы, которая возюкала грязной тряпкой по полу и стучала ведром. — Глеб. Самойлов обернулся. Перед ним стоял Москвин и смотрел сверху вниз потерянным взглядом. — Глеб, иди домой, — он положил руку на плечо сидящего Самойлова. — За Вадиком пришли. Глеб опустил голову и неосознанно прижался щекой к пальто брата, которое он заранее взял из раздевалки. — Ты это, гитару его забери из актового зала, а то струны какие-нибудь утырки сопрут, — сказал Москвин через плечо и походкой льва прошествовал обратно, к лестнице, и так же величественно поднялся на второй этаж. «Да, он и правда был мечтой любой девушки…» — подумал Глеб, проводив его могучую фигуру глазами. «Может, и не только девушек… И давно я мыслю в таком направлении?» — тут же опомнился Самойлов, мотая головой и пытаясь привести мысли в порядок. Глеб нехотя повешал пальто Вадима на место и поплёся в актовый зал, который находился на этаж выше. Осторожно открыв дверь, Глеб просунул голову в образовавшийся зазор и обвёл зал взглядом в поисках гитары. Инструмент стоял в самом дальнем углу около сцены. Самойлов просочился в зал. — Самойлов. Мальчик вздрогнул и повернул голову. В углу на стульях сидели Марина и Рита с какими-то бумагами на коленях. Вероятнее всего, это были что-то по школьным делам. — Ты чего тут забыл? — так же строго спросила Лиговски. — Я… я… — Мы не на уроке немецкого языка. Я спросила, что забыл здесь? — нахмурила она рыжие брови. — Г-гитару Вадика хотел забрать, — Самойлов указал дрожащей рукой на дальний угол зала. Никто не пугал Глеба так, как Рита Лиговски. Эта девушка выглядела устрашающе, благодаря дикому взгляду зелёных прозрачных глаз и строгому выражению лица. Она была истинным комсомолом: исполнительная, справедливая и неподкупная. — Вот бери и уходи. Глеб метнулся к гитаре, схватил её за гриф и, затравленно посмотрев на Риту, бросил взгляд на сидящую рядом Марину. Этих двух секунд хватило, чтобы в очередной раз убедиться, какой же она была красивой. Самойлов вышел и захлопнул за собой дверь. Сердце защемило, и мальчик прижался спиной к стене. Он никогда не сравнится с ней. Марина была прекрасной: блестящие чёрные волосы до плеч, правильное лицо, пухлые губы, чарующий, загадочный, но в то же время прямой взгляд, акварельный алый румянец… Она была похожа на куклу. На дорогую куклу. На которую у Глеба не хватит денег, даже если он разобьёт свою копилку. Вместе с этим у девушки была притягательная фигурка, тонкая талия, красивые ноги и большая грудь. Глеб отпустил голову и посмотрел на свою, проведя по ней рукой. Мальчишеская плоскость. Вадим не обратит внимание на него, на худого, забитого, ничуть не женственного. На парня. На мальчика. На брата. Глеб поджал губы и поднял голову, чтобы выступившие слёзы не вытекли из глаз. Незаметно для самого себя Глеб дошёл до квартиры. Постучав в дверь, Самойлов дождался, пока ему откроет мать. — А Вадик где? — Ирина Владимировна осмотрела сына с головы до ног и на всякий случай заглянула за дверь. — М? Где брата потерял? — Он в школе остался. Больше она вопросов не задавала и впустила Глеба в дом. В квартире пахло свежеприготовленным борщом и чем-то родным, постоянным, нерушимым. Самойлов вошёл в свою комнату и, поставив гитару в угол, где было её законное место, опустился на свою кровать. Он не знал, должен ли рассказать матери о произошедшем. Наверное, должен. Или же оставить Вадику эту задачу, он же виновник «торжества». Или же это не он убил двух человек? Но всё указывало именно на Самойлова-старшего: недовольство из-за низкой оценки, за что и убил Надежду Васильевну, и месть за проигранный матч одному игроку из команды победителя. Но ведь Вадик был совсем не такой. Глеб тяжело вздохнул, глядя на кровать брата, которая стояла параллельно его спальному месту. Ведь отметку можно было с лёгкостью исправить — весь год впереди, а проигрыши старший Самойлов никогда не воспринимал близко к сердцу, для него они были лишь полезным опытом. Глеб помотал головой. Он бы ни за что не поверил, что Вадик, его Вадик, способен на такое. Но ведь всегда так и происходит: убивают те, от кого такого не ожидают. От тяжёлых размышлений его отрезвила кошка, которая начала тереться боком о ноги хозяина. Хоть бы всё обошлось, думал Глеб, проводя рукой по гибкому позвоночнику Мурки. Кошка уткнулась мордочкой в ладонь Самойлова и провела щекой по ней. Глеб, увидев еле заметные ранки на своей коже, вспомнил о вчерашнем происшествии. Может, он сошёл с ума, а это всё — страшный сон? Может, он вообще уже давно сидит в психбольнице и, обняв колени, качается взад-вперёд и смотрит в белую стену. Глеба передёрнуло, и он помотал головой. Нет, так не может быть. Такое может случится с любым другим человеком, но никак не с ним. Самойлов решительно поднялся на ноги, кошка плюхнулась с его колен на пол и недовольно дёрнула хвостом и, гордо и обиженно задрав морду, ушла на кухню. Глеб же, присев на корточки, достал из шкафчика новую тетрадь, взял ручку из стаканчика и, сев за стол, замер. А что писать? И нужно ли это вообще? Была вероятность, что тетрадь могла обнаружить мама, а ведь она — медик, и тогда Глебу точно не отделаться от психушки. Самойлов задумался, начав грызть ручку. Уж лучше он займется самолечением, чем сдастся в руки людям в белых халатах. А почему сразу он болен? «Первый признак того, что пациент болен — его отрицание своей болезни, » — как ответ прозвучал в голове голос матери. Нет, он не может быть болен. Он жив-здоров, ест, пьёт, в школу ходит. Может, это вообще первый на всей планете контакт с потустронним миром! Может, Глеб первым так близко оказался рядом с существом другого измерения! И ручка заскользила по странице. Самойлов писал всё. И как всё подозрение пало на Вадика, и про встречу с чудовищем, и про свои чувства, терзающие душу. Будто исповедь. Исповедь атеиста. Глеб усмехнулся и поставил точку. Глубокую такую, основательную. Теперь-то он будет держать под контролем это существо. В этот момент его ног коснулось что-то мягкое и холодное. Глеб отодвинулся назад и заглянул под стол, ожидая увидеть там Мурку, но кошки там не было. Вадим вернулся под вечер, когда Глеб уже готовился ко сну. Старший молча прошёл в комнату и сел на свою кровать. На немой вопрос брата, заданный обеспокоенным кивком, Вадим помотал головой. Самойловы несколько минут молча смотрели друг на друга, глядя в глаза. — О, Вадик, — в дверном проёме возникла мать, и братья одновременно перевели взгляды на неё. — Я не слышала, как ты вошёл. Ты где весь день пропадал? Я уже хотела чуть ли не в милицию идти! — Вот только милиции не надо, — застонал Вадим и закатил глаза. — Ты весь день не ел, да? По взгляду вижу, что не ел. Давай-ка, переодевайся, мой руки и за стол. — Ну мам… — слегка улыбаясь, решил возникнуть Вадим. — Не мамкай, — нахмурилась, подыграв, Ирина Владимировна и скрылась на кухне. Тут же начали стучать тарелки, ложки и кастрюли. У Глеба на душе стало так легко и тепло, что он уже хотел разорвать к чертям тетрадь и просто расцеловать Вадима. Те ужасы казались такими далёкими, чудовище — глупым сном, а будущее — светлым и безоблачным. И так будет вечно: брат, мама, Мурка. И Вадик будет всегда с ним. Никогда не оставит. Братья шли в школу в приподнятом настроении. Глеб не стал расспрашивать Вадика о вчерашнем, решил: «Раз брат дома, а не за решёткой, значит, всё хорошо…». Но если это не Вадим, то кто совершает убийства? У Глеба впервые появился страх за себя. Когда под подозрением был брат, младший Самойлов не боялся, так как знал, что тот не причинит ему вреда. Но сейчас… убийца был где-то поблизости и мог напасть в любую минуту. Но кто? Этот человек должен быть настолько незаметный, что подозрение пало на последнего человека, который бы мог быть убийцей, то есть Вадим. Все ясно понимали, что прилежный ученик, пионер, музыкант, примерный сын и опора матери-одиночки не мог хладнокровно расправиться со знакомыми людьми, к тому же, без особого повода. Или мог? Глеб покосился на брата, идущего по левую руку. Привычное спокойное лицо, слегка задумчивое, родное, тёмные, но чистые глаза, прямая спина и уверенная походка. Одним словом — старший брат. Он был таким, о каких писали в детских книжках: гордым от собственного старшинства, вечно занятым, но бесконечно добрым и заботливым. Вадим заметил, что младший смотрел на него, и, повернув голову, подмигнул. Глеб почему-то смутился и отвернулся. Как обычно встретив Москвина по пути, Самойловы вошли в школу и привычно разошлись на первом этаже. Младший обернулся и проводил брата тоскливым взглядом. Как бы ему хотелось учиться с ним в одном классе, сидеть за одной партой, наблюдать, как Вадим отвечает на уроке и выходит к доске. Почему мать не родила двойню? Глеб бы мог быть с Вадиком с самого рождения, расти вместе и, может, даже влюбить в себя брата. Но был бы он этим Вадимом? Или же он был совсем другим? Нет, пусть лучше всё останется, как есть. Пусть Вадим будет старше, выше, умнее, а Глеб всю жизнь будет идти за ним. Хоть на край света. Глеб заглянул в класс Вадика, ища взглядом Москвина. Тот как обычно стоял посреди класса, окружённый толпой девчонок. Почему-то младший Самойлов сравнил Виктора с Маяковским. Тот был таким же: высокий, могучий, с громким голосом, как писал сам поэт «…жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется!». — Вить, Витя. Москвин тут же замолчал, поднял указательный палец вверх, поймав тишину, медленно обернулся, так, будто был старым роботом. — Айн секунд, — проговорил он замеревшим девочкам и ловившим каждое его слово и движение. Он чинно прошествовал мимо толпы обожательниц и двинулся к двери. — Чего тебе? — оперевшись локтём на стену и нависнув над Глебом, спросил он, выйдя из кабинета. — Я хотел спросить про вчерашнее, — глядя снизу вверх, полушёпотом зашелестел младший Самойлов. — А что вчера?.. А, это? — как всегда громко проговорил Виктор, и Глеб зашикал на него, махая руками. — Да, да, это. Только тише, — он приложил палец к своим губам и осмотрелся в поисках брата. — А чего сам у Вадика не спросишь? — спросил Москвин, но уже тише. — Да как-то… Не хочу его напрягать. Если сам ничего не говорит, значит не хочет. — А, ну короче, Вадика отпустили. Этих не хватило… улик, во. И его пустили. Надежду Васильну камнем грохнули, — Виктор постучал по своей голове, — А Пашке горло вскрыли. Поэтому то, что Вадик видел Васильевну последним, ни о чём не говорит, — Виктор потрепал широкой ладонью Глеба по кудрям. — И то, что с Лехманом повздорили, тоже ничего не даёт. Но радоваться рано, — пригрозил он пальцем начинающему улыбаться Глебу, — Если бы не мой батя, давно бы нашего Вадика на нары усадили. Младший Самойлов понимающе закивал. — А ну-ка! — Виктор вдруг резко обернулся, и девчонки, подкравшиеся сзади и подслушивающие разговор, завизжали и рассыпались по классу. Глеб задумчиво побрёл в сторону кабинета истории, где в скором времени у него должен был начаться урок. Если Вадим правда не виноват, то кто?.. Внезапно Самойлова осенило: а если это та сущность, которая преследовала Глеба прошлой ночью? А что? Вполне может быть. Судя по когтям и клыкам, она с лёгкостью могла растерзать и учительницу, и парня. — Смотри, куда прёшь, жид, — прошипел, чуть не сбив плечом с ног, Слава. — Это ты глаза разуй, фашист, — Глеб не остался в долгу и тоже, напрягая всё тело, постарался сбить в ответ. Дроздов, который шёл следом вместе за Огородовым и Зориным, нарочно наступил Самойлову на ногу. Глеб показательно смолчал и, по-волчьи глядя исподлобья, проводил его взглядом. Прозвенел звонок, и коридор в одно мгновение опустел. Глеб тоже поспешил вернуться в кабинет, где все его одноклассники уже приветственно стояли перед учителем. Под пристальными взглядами Самойлов прошмыгнул на своё место. — Садитесь, — кивнула учительница, и класс сел. Урок истории Глеб любил не особо, но он был в разы лучше ненавистной алгебры. Сосед по парте заворожённо слушал лекцию и записывал чуть ли ни всю речь учителя вместе с междометиями. Лёня был чересчур исполнительным, и, если бы ему приказали умереть на месте, Огоньков бы сделал всё, чтобы у него случился сердечный приступ. Самойлов подозрительно усмехнулся одним только уголком губ. Вот такие составляют серую массу или идут в армию. Или на войну. Исполнять глупые приказы ради орденов и медалей командиров. — Скажи, ты бы убил человека? Лёня, не реагируя на вопрос, продолжал записывать конспект в тетрадь. Глеб пихнул коленом колено Огонькова. Лёня вздорогнул и испуганно уставился на Самойлова. — Чего? — Я спросил, мог бы ты убить человека? — сощурил на него голубые глаза Глеб. Огоньков замер и захлопал глазами. Видимо, вопрос его поверг в растерянность настолько, что Лёня перестал самозабвенно записывать конспект. — Уб-бить? Я? — Огоньков стал хватать воздух ртом, пытаясь найтись, чтобы ответить. — Н-не смог бы… Это же человек, он живой. — Живой, — повторил Глеб и, усмехнувшись, выпрямился. Да, Лёня вряд ли был убийцей — не может даже об этом говорить. Или в тихом омуте черти водятся? Так ведь всегда было в детективных историях. Глеб оглядел Огонькова, который отсчитывал клеточки, чтобы списать у кого-нибудь из одноклассников после урока то, что не успел из-за Самойлова. Чтобы узнать, убийца он или нет, нужно поговорить по душам и вывести на чистую воду. Лучше всего это сделать в логове подозреваемого. — Лёнь, а можешь мне после уроков объяснить новую тему по алгебре, а то я не понял ничегошеньки, — наигранно обиженным тоном прошептал Глеб, снова сбив Огонькова со счета. — А… д-да, конечно, — разочаровано глядя на тетрадь, покивал Лёня. — Ко мне вряд ли получится пойти — дома Вадик с гитарой, поэтому не против, если к тебе пойдём? Огоньков почему-то ещё больше сник и рассеянно закивал вновь. Привычно расстёгивая на ходу пальто, как это делал обычно, когда шёл домой, Глеб поднимался вслед за Лёней на пятый этаж. Алгебра его не интересовала. Ему нужны были доказательства. Пусть это и незаконное расследование, но так Глеб со спокойной душой вычеркнет из списка подозреваемых Огонькова. Но, если всё-таки он окажется убийцей или даже попытается напасть на Глеба, то придётся защищаться. Самойлов оценивающе оглядел одноклассника с головы до пят, идя сзади, и понял, что без труда справится с ним. Не зря же Огоньков имел прозвище «Набор костей по рубль двадцать». Но смог бы он, кинув с размаха камень, убить пожилую женщину и зарезать ножом вполне крупного парня, который был выше Лёни порядком на две головы? Глеб снова смерил его взглядом и остановился глазами на кисти: тонкие и изящные пальцы, как у пианиста, предназначенные лишь для искусства, но никак не для убийств. — Проходи, — Лёня открыл дверь перед Глебом и указал рукой внутрь квартиры. — Не пугайся, у меня собака. Но она тебя не тронет, она добрая. Самойлов молча шагнул за порог и надел маску равнодушия, смешанного со скрытой брезгливость, сам же — внимательно шарил глазами по квартире. — Чай будешь? — тихо спросил Лёня, вешая пальто Глеба. — Буду. Чай Самойлова ничуть не интересовал. Ему нужны были улики и зацепки. Он, конечно, не ожидал увидеть окровавленный нож, но что-то в этом духе. Может, мания какая-нибудь или ненависть к людям. Глеб решил для себя, что он проверит каждого знакомого. Пусть на это уйдет год или два, но он докажет, что Вадим не виноват. Даже если в этом замешана потусторонняя сущность. Пусть ему никто не верит, пусть его даже закроют в психушке… Дождётся ли его Вадик? Будет ли ждать его несколько лет? Будет ли он нужен ему забитым, нелюдимым и диким? Будет ли ему нужен младший брат? — Прости, сахара нет, — сказал виновато Лёня и поставил перед гостем кружку с чаем. — Может, расскажешь что-нибудь? — Глеб отхлебнул безвкусную горячую воду. — Рассказать? — вздрогнул Огоньков, переведя взгляд с настенных часов на Глеба. — Да, рассказать. Может, переживания есть какие, проблемы. Знаешь, как друзья? — плутливо сощурив глаза, принялся рассуждать Самойлов. Пусть придётся идти по головам, пусть придётся врать, льстить и подло поступать, но он найдёт настоящего убийцу. — Н-ну… Нет, но… У тебя же вроде трудности с алгеброй возникли? Давай сюда тетради принесу? — не дожидаясь ответа, Лёня ушёл в коридор и, достав тетрадь, вернулся за стол. «Молчит. Что-то скрывает или не доверяет?» — думал Глеб, наблюдая за дрожащими руками, которыми Лёня перелистывал листы тетради. До фанатизма аккуратные и подробные конспекты. Может, поэтому милиция не нашла ни одной улики? Скорее всего, важную роль сыграла его маниакальная педантичность. Иногда даже опытные преступники оставляют улики, что обычно это стоит им свободы. — Какая именно тема тебе непонятна? — Да последняя, которую сегодня проходили. Видимо, невнимательно слушал. Тонкие пальцы перелистнули тетрадь до нужной страницы, и Лёня принялся терпеливо и подробно объяснять тему. Огоньков делал это настолько хорошо, что Глеб даже посожалел, что пришёл вовсе не за этим, так как Самойлов Лёню не слушал, а исподтишка осматривался в поисках зацепок. — И как ты всё понимаешь? — наигранно восхитился Глеб, чтобы показать хоть какое-то участие в процессе. — Н-не знаю, оно само, — засмущался Лёня и перевёл взгляд на часы. — Ну так вот… Такими темпами он ничего не узнает. Нужно было действовать. И только Глеб открыл рот, как в дверь постучали. Лёня подорвалась с места, будто его облили ледяной водой и пустили по телу смертельный разряд тока. — Мать пришла, — Огоньков схватил Глеба за запястье и потащил в зал. — Сиди здесь тихо, — Лёня усадил Глеба за диван и сунул портфель, который схватил по пути, Самойлова ему в руки. — Прошу тебя, посиди тут очень тихо. Глеб молча закивал, ещё не до конца осознавая ситуацию. Он прекрасно знал мать Лёни: местная дворничиха, сменщица деда Ивана, сварливая женщина лет сорока, больше похожая на огромную бочку, с вечно засалеными волосами, спрятанными под косынкой. Лёня был для неё, вероятнее всего, нежеланнным и поздним ребёнком — она никогда не ходила на родительские собрания, выпивала и не следила за малолетним чадом. Несмотря на это, Лёня вырос порядочным и аккуратными мальчиком, был отличником и примерным пионером. В коридоре послышались голоса. Глеб хотел было прислушаться, но неожиданно что-то холодное и мокрое ткнулось ему в щеку. Он вздрогнул и отпрянул, упав локтём на пол. Это был огромный пёс. Он едва слышно заскулил, тяжко вздохнул и положил тяжелую голову на плечо Самойлова. Глеб провёл рукой по крепкой шее и костлявой лопатке. Пёс лениво зевнул, обнажая клыки и дыхнув Глебу в лицо душным запахом пресноты, и завозился было, чтобы лечь рядом, но тут над головой прогремел женский высокий голос, больше похожий на визг свиньи: — Это кого ты тут притащил?! Глеб поднялся на ноги и, прижимая одной рукой портфель к груди, другой — принялся отряхиваться от поддиванной пыли. — Это Глеб. М-мой одноклассник, — начал оправдываться Лёня перед матерью. — Да я вижу, что не Маша! Что он делает у меня в доме?! — продолжала визжать Вера Андреевна. — Я ему тему объяснял по алгебре, у него трудности возникли, — всё тише и тише с каждым словом говорил Огоньков, вжимая голову в плечи. — Ах, алгебру?! Я тебе сейчас такую алгебру покажу! — она замахнулась, чтобы ударить сына наотмашь. — Я, наверное, пойду, — Глеб протиснулся между ними, вышел в прихожую и, открыв дверь, шагнул за порог. Оказавшись в подъезде, до Самойлова донёсся звук шлепка и грохот. Несделанный ранее удар состоялся. Глеб прислонился спиной к холодной стене и поднял голову к потолку. Может, Лёня таким образом хотел самоутвердиться? Может, у него из-за постоянного унижения развились комплексы неполноценности? Вдруг Огоньков хотел показать превосходство и доказать то, что он чего-то стоит? Глеб задумался. Лёня не был похож на психически неуравновешенного человека. Единственное — мания к чистоте и аккуратности. Но достаточно ли этого? Самойлов, будто не слыша криков, начал спускаться. Может, это и цинично, но он не чувствовал за собой вины и даже не думал прийти на помощь. Пусть помучается зануда, думал Глеб, когда оказался на первом этаже. Выйдя из подъезда, он боковым зрением заметил девочку Олю, ученицу параллельного класса, ту самую, с которой он сидел на лавке и слушал байки Москвина. Она плакала, вытирая слёзы тоненькими ручонками. Глеб прошёл мимо. У него не было ни времени, ни желания успокаивать знакомую. Он видел, что она потянулась к нему руками, что хотела окликнуть, но, заметив, что Самойлов не обратил на неё внимания, сникла и, кажется, заплакала ещё сильнее. Но Глеба сейчас волновало совсем другое. Нужно было решать, за кем следить дальше. Глеб, довольный собой, закрыл тетрадь. Очередная запись о его расследовании грела душу настолько, что Глеб начинал чувствовать себя настоящим сыщиком. Самойлов прикрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он уже видел, как торжественно вручит свою тетрадь Сергею Петровичу, тот ухмыльнётся в усы, пожмет Глебу руку и вручит ему медаль. Потом Глеб самодовольно повесит её над своей кроватью, а Вадим будет бесконечно благодарить… И наконец влюбится в него. — Глеб, есть будешь, не? Глеб открыл глаза и, нахмурившись, обернулся. — Стучаться не учили? — буркнул он, глядя на Вадима, который просунул голову в дверной проём. — Буду. — Мам! Он будет, — сказал Вадим в сторону кухни и вошёл в комнату. — С уроками помочь? — Не надо, — Глеб тут же спрятал тетрадь под стол. — Чего прячешь? Двойку получил? Я ругать не буду, бить — тоже, — Вадик постучал по пряжке ремня ногтем. — Могу с темой только помочь, — он подошёл к столу и навис над братом. — Вадим, не лезь не в своё дело, — прошипел сквозь зубы Глеб. Старший перечить не стал и лишь тяжко вздохнул, отстранившись. Глеб вошёл в класс, по своему обыкновению, за пять минут до начала урока. Огоньков уже сидел на своём месте и почему-то подпирал рукой щеку, а не сидел с прямой спиной, как это делал обычно. Только сев на своё место, Самойлов заметил, что из-под ладони Лёни синела гематома. — Прости за вчерашнее, — стараясь придать голосу как можно больше раскаяния, проговорил Глеб, пока вытаскивал учебники на парту. Получилось настолько неправдоподобно, что Самойлов даже сам себе не поверил. — Да ничего страшного, — тихо ответил Лёня, плотнее прижимая ладонь к щеке. — Чего не сказал-то, что мать так реагирует? — Ты попросил о помощи, и я не смог отказать, — Огоньков опустил голову. Глеб замер. — То есть ты ради меня… — он не успел закончить — прозвенел звонок, и ученики повскакивали со своих мест. Все догадки и теории в раз обрушились. Тот, кого Глеб считал врагом, оказался добродетелем и действовал не в угоду себе. Бескорыстно. Самойлов опустился на стул. — Значит, ты знал, что тебе влетит? Огоньков кивнул. — Поэтому ты смотрел на время… — Глеб сглотнул. — Ты знал… Лёня снова кивнул, опуская взгляд на тетрадь и записывая число. «Дурак. Дурак ты, Лёнька… Ради такой мрази страдаешь… Или я дурак?» — думал Глеб, сжимая ручку так, что она чуть не треснула от напряжения. — Прости, — еле слышно произнёс Самойлов, — Прости меня, Лёня… Огоньков поднял на Глеба округлившиеся глаза, и его губы растянулись в тёплой улыбке. — Я знал, что ты хороший… «Разве я хороший после всего, что сделал?.. Какой я вообще?..» Глеб спустился на первый этаж вместе с Огоньковым и уже хотел зайти в гардероб, но его внимания привлекла небольшая группа людей. Это были одноклассники Вадима. — Ты иди, а я пойду посмотрю, что там делается, — бросил через плечо Глеб Лёне и поспешил к толпе. Протиснувшись между десятиклассниками, Самойлов разыскал мощную фигуру Москвина и подёргал того за рукав. — Вить, чё там? — Газета. Тон Виктора напряг Глеба, и он поднял голову, чтобы увидеть лицо Москвина. Тот смотрел чуть сверху вниз с высоты собственного роста так, будто стоял в первом ряду отряда смертников. — Олю убили, — произнес, словно приговор, Виктор. Глеб увидел сквозь толпу газету, которую держала Лиговски, со статьёй, где чернела фотография ещё живой Оли. Заголовок гласил «Третья жертва асбестовского маньяка». Информация об убийствах просочилась уже и в массы. Теперь история предана огласке, и жители города надолго забудут о покое. — О, а я ж видел её вчера вечером, часов в шесть, — прозвучало из толпы откуда-то справа. — Она с Самойловым шла куда-то в сторону рощи. Внутри Глеба всё оборвалось. Если бы он тогда остановился и помог Оле, она бы осталась жива… — Где Вадим? — просипел он. — За минуту до тебя ушёл. Наверное, уже вышел, — ответил Виктор, вытягивая из рук Риты газету, чтобы прочитать статью. Глеб, распихивая всех на своём пути, вырвался из толпы и налетел на Лёню. — Вот твоё па… — не успел он договорить, как Самойлов вырвал пальто у него из рук и помчался к выходу. Вылетев из дверей школы, Глеб поскакал вниз по ступеням, но почти тут же остановился как вкопанный. — Прости, Глеб, — в нескольких шагах от лестницы стоял улыбающийся Вадим, который буквально светился от счастья. — Домой один дойдешь? Рядом с ним робко стояла Марина, опустив смущённые глаза в асфальт. Они держались за руки.