Когда звёзды падают

      — Ах, кружи-и-и-те-е меня, кружи-и-и-те-е, — Самойленко вертится перед зеркалом, изгибаясь во все стороны и разглядывая себя. — Зеркало, зеркало на стене, кто всех красивее в этой стране?       Иван фыркает, сидя в глубоком кресле и пытаясь сосредоточиться на параграфе учебника.       — Что ты там фырчишь, мой Росинант? — Самойленко испытующе смотрит на друга. — Ну, как я тебе? Скажи.       Волошин поднимает глаза на Генку. Тот в картинно-выставочной позе замирает напротив, отставив в сторону руку с изысканно отведённым в сторону пальцем. Самойленко сейчас напоминает гламурную модель какого-нибудь экстравагантного модельного показа.       Ярко накрашенное кукольное личико Генки моргает подрисованными глазками и длинными ресничками, выставив вперёд алые губки. Стройные ножки затянуты в чулки-сеточку, а бедра чуть прикрывает короткая и пышная юбка. Выше юбки Генка бесстыдно гол, что совсем его не смущает.       — Ну что? — он вопросительно вглядывается в Ивана, ожидая ответа.       — Прости, — снова не может удержаться от смешка Волошин, — но ты похож на шлюху, причём не очень дорогую.       — Отлично, — удовлетворённо выдыхает Самойленко. — Как раз этого я и добивался. Сверху я надену такое, знаешь, с рукавчиками-фонариками, и корсет на шнуровке. Я заказал, мне завтра сошьют. И, вуаля, образ готов.       — Я никуда с тобой и твоим блядским образом не пойду, — категорически заявляет Иван и вновь утыкается в страницы параграфа.       Но учебник из его рук тут же выхватывают цепкие пальцы Самойленко, а сам он, чуть ли не усевшись сверху, нависает над другом и укоризненно выговаривает:       — Ты не посмеешь, я столько готовился к этому карнавалу. Придумал образ — раз, — Генка загибает один пальчик за другим, — потратился на костюм — два. Опять же салон: укладка, макияж, маникюр — это три. И после всего этого я пойду один, как какая-нибудь?       — Позвони кому-нибудь из своих почитателей.       — Ну, вот ещё, — Самойленко обиженно поджимает губки. — Чтобы они возомнили о себе невесть что? Чтобы подумали, что я… что это я за кем-то бегаю? Да никогда! Всё решено — ты идёшь со мной, и это не обсуждается.       — А можно мне другого лучшего друга? — вздыхает Волошин.       — Нельзя, милый, — Генка целует его в нос и снова поворачивается к зеркалу. — Ну, ты посмотри — какая конфетка, да я бы сам на себя запал.       — А то не так будто, — Иван качает головой.       Самовлюблённость друга порой немного раздражала, но Генка таким был всегда, с самого детства имел о своей персоне самое превосходное мнение, чем неимоверно бесил окружающих его людей, начиная от родителей и заканчивая учителями в школе. Очень часто Ивану, всегда выделявшемуся среди сверстников физической силой, ростом и шириной плеч, приходилось отбивать Самойленко от несогласных с его величием сторонников равноправия.       Генка был всегда рядом, как-то так вышло, что они, такие непохожие характерами, словно приросли друг к другу. Даже первый поцелуй, который в итоге определил ориентацию, вышел с ним, с лучшим другом.       Им было по шестнадцать, они с другими пацанами во дворе напились пива за гаражами, а потом забежали к Генке домой, чтобы отлить, и в коридоре, столкнувшись лбами, Иван вдруг оказался прижат губами к мягким и тёплым губам Самойленко. Дальше поцелуя дело не пошло — они как-то разом вдруг протрезвели, почувствовав неловкость, а Волошин был потом так благодарен этому отрезвлению, потому что чувство неправильности захлестнуло его, мигая в сознании красными буквами «Стоп».       Целовать Самойленко — это было всё равно, как целовать собственного брата, пусть его и не было никогда, но ощущение такое же. И Генка потом тоже признавался, что испытал подобные эмоции. Поэтому после пары недель избегания друг друга, после недомолвок и недопониманий, они набрались смелости, чтобы поговорить о том, что случилось. Затем, решив забыть о досадном приключении, будто его и не было, они стали жить дальше. А дружба их становилась всё крепче.       — И тебе тоже не мешало бы подобрать какой-нибудь костюмчик, — Генка оценивающе разглядывает фигуру Ивана. — Я могу договориться, тебе же не нужен эксклюзивчик, как у меня. А в аренду можно взять хоть что, хоть сценический костюм леди Гаги.       — Тот, который из мяса? — откровенно хохочет Волошин. — Я бы не отказался. Но мясо должно быть жареным, плюс лучок и кетчуп.       — Ай, какой ты нудный, — капризно поджимает губы Генка. — Ну, я что-нибудь для тебя всё равно придумаю.       — Страшно представить, — вздыхает Волошин. — Ладно, мне надо до дома. Вечером я тоже буду занят.       — С Артёмом встречаешься?       — Ну, а с кем же ещё.       — Ты ему очень нравишься, — Генка испытующе заглядывает другу в глаза.       — Да знаю.       Конечно, он знает, тут и слепой бы почувствовал. Решив выбросить из головы все мысли о Яне, Волошин ничего лучше не смог придумать, как попытаться заменить преследующий его образ другим, более доступным.       Артём был милым, послушным, не доставляющим лишних хлопот, но таким чужим, несмотря на те несколько недель их знакомства, что Иван пытался убедить себя, что всё у них получается.       С ним было скучно, предсказуемо, и каждый раз Волошин чуть ли не заставлял себя ехать на встречу с ним. Артём, казалось, не замечал холодности Ивана, казалось, его всё устраивает. Он был уверен, что у них отношения, хотя до постели дело всё не доходило. Волошин играл в благородного рыцаря, утверждая, что надо проверить отношения — большего бреда он в жизни не нёс. Артём обижался, но не спорил. А Иван просто не хотел его, даже ради разгрузки, даже ради отвлечься — не хотел, и всё тут.       А про того, кого он хотел до скрежета крошащихся от напряжённого трения друг о друга зубов, о том он думать себе запрещал. Да и сам Ян не показывался на горизонте, словно его и не было никогда. Вот уже несколько недель Иван напрасно вглядывался в толпу на танцполе в смутной надежде увидеть знакомое гибкое тело.       Он мысленно представлял себе его: вот он, совсем рядом, с закрытыми глазами… растрёпанные волосы слиплись на покрытом испариной лбу… губы чуть шевелятся, повторяя слова песни, а тело живёт собственной жизнью…       «Твои глаза такие чистые, как небо!       Назад нельзя, такая сила притяжения»…       И эта песня, она везде… как специально кто-то следит за Иваном, словно он участник дурацкого реалити-шоу под названием «Убей свои нервы». Песня играет в маршрутке, где он едет, звучит из открытого окна проезжающего мимо автомобиля, стоит на звонке входящего вызова у однокурсницы… да что ж такое.       Знаки, знаки… будь Иван суеверен, он бы уже медленно и безвозвратно сходил с ума.       «А я и схожу», — вкрадчиво шепчет ему на ухо собственное сознание.       — Идёшь на карнавал? — Артём тянется за поцелуем, Иван виртуозно отклоняется в сторону и приобнимает его за плечи.       — Придётся, — пожимает плечами.       Артём радостно улыбается:       — Здорово. Я был уверен, что Геночка тебя уговорит.       — Ты хотел сказать заставит? — Иван усмехается — Генкины уговоры обычно больше похожи на шантаж с угрозами.       — Костюм уже придумал? — и этот туда же.       — Никаких костюмов, — Волошин даже хмурится от неудовольствия. — Я не цирковой медведь, которого скоморохи по ярмаркам водят, чтобы пялить на себя что придётся.       — В костюмах вход бесплатный, — как бы между прочим замечает Артём.       — Я как-нибудь постараюсь пережить ту огромную брешь в бюджете, которую проделает там входной билет в клуб, — тут Иван улыбается и с прищуром смотрит на Артёма. — Ну, давай, скажи, что я скучный.       — Нет, не скажу, — Артём тоже улыбается. — Думаю, тебе это Геночка уже раз десять повторил.       Иван вздыхает — не парень, а мечта. Ни одного неверного слова, ни одного неправильного движения. Так почему же так сильно хочется развернуться и уйти? Что с ним не так? Хотел ведь, так хотел просто отношений с нормальным парнем. Ну, вот он — просто нормальный парень, который всё для тебя сделает. Так что ты морщишься, как кот, обожравшийся сметаны до такой степени, что видеть её не может, сразу тошнит.       Волошин мысленно стонет.       Всё пройдёт.       Всё когда-нибудь проходит.       Когда ты падаешь с велосипеда голыми коленями на асфальт, раздирая кожу вплоть до мяса… и кровь хлещет во все стороны — тебе больно. Тебе очень больно. Но рано или поздно раны затягиваются коркой, постепенно зарубцовываются, остаётся лишь белая и рваная полоса шрама через половину ноги… и шрам даже не болит, он просто есть… ты можешь видеть его, можешь трогать, но боли больше не чувствуешь.       Так и тут.       И это пройдёт.