Когда звёзды падают

      — Ваня-я-я, ты скучный, — тоскливо вздыхает под ухом Генка, — скучный ты, Ваня. Вот скажи, ну что тебе, жалко было, что ли, костюмчик натянуть? И такой ведь костюмчик — загляденье.       Иван отмалчивается, сидя на заднем сиденье такси рядом с прижимающимся к нему Самойленко и стараясь игнорировать изумлённый и ошарашенный взгляд таксиста, отражающийся в зеркале. Другу так и не удалось уговорить его надеть карнавальный костюм, и, теперь всю дорогу до клуба Волошину приходится выслушивать тоскливые сетования по поводу своей несговорчивости.       Сам же Генка так хорош, что таксист то и дело оборачивается на них и пожирает Самойленко взглядом, не до конца разобравшись, какого пола красота расположилась в его машине. Генка кокетливо улыбается таксисту, время от времени стреляя в его сторону подкрашенными глазками. Они с Иваном представляют сейчас очень странную пару: он — в простой чёрной футболке, накинутой сверху кожаной куртке и чёрных же джинсах, а рядом Самойленко — яркий, развратный, всем своим видом кричащий, что готов ко всем приключениям мира.       — Пока, сладкий, — Генка машет на прощанье таксисту тонкими пальчиками с накрашенными ноготками и выходит из машины, уверенно переставляя сетчатые ножки в туфлях на тонкой и высокой шпильке.       — Шлюха, да? Снял, да? Дорогая? — шёпотом спрашивает таксист у Ивана.       Волошин принимает очень серьёзный вид, кивает, расплачивается и догоняет друга.       — Ты бы мог очень неплохо зарабатывать в этом образе. Таксист теперь месяц дрочить будет, представляя, как имел бы тебя во всех позах.       — А пусть, — беспечно пожимает плечами Самойленко. — Искусство должно принадлежать народу. Смотри, вон Артём нас ждёт. Какой краса-а-авчик.       Артём и в самом деле расстарался ради этого карнавала: пушистые рыженькие шортики на ногах, торс прикрывает такая же жилетка, а на голове острые ушки.       — И кто ты у нас? — Иван разглядывает Артёма, мысленно приходя к выводу, что тому очень идёт этот шаловливый прикид. — Белочка?       — Нет, я не белочка, — Артём хитро улыбается, поворачивается к Волошину задом и кивает вниз. — Я лисичка.       Иван смотрит на пушистый лисий хвостик и вдруг понимает, что это не часть костюма, что хвостик вовсе не пришит к пушистым рыженьким шортикам. В паху тут же простреливает тяжелой истомой, а Артём, приподнявшись на цыпочках, шепчет ему в ухо:       — Угадай, как он держится… — и пока Иван пытается сглотнуть липкий комок в пересохшем горле, продолжает. — Это для тебя. Трахни меня сегодня.       — Та-ак, хватит обжиматься, — командует Генка, беря Ивана под руку с одной стороны. Артём тут же пристраивается к другой руке. — А то всё веселье пропустим, а я не люблю, когда веселятся без меня.       Иван тем временем оглядывается по сторонам — он почти единственный, кто пришёл сегодня без костюма, остальные же завсегдатаи клуба постарались на славу: красавицы и чудовища, наложницы и пираты, диснеевские принцессы всех видов и размеров, вселенная «Marvel» в полном составе — выбирай, не прогадаешь.       — Вот, Ванечка, — укоризненно вздыхает Генка. — Вот так и бывает — как в той сказке… «А король-то голый».       — Будешь бубнить, останешься без сопровождения, — как бы между прочим замечает Иван, но Самойленко ещё крепче прижимается к его руке:       — Ага, щас, ты в ответе за тех, кого приручил. Терпи, май дарлинг.       Терпеть приходится недолго — гений Самойленко имеет оглушительный успех — его тут же утаскивают на танцпол, где он уже вовсю крутит своей маленькой и аккуратной попкой, чуть ли ни выглядывающей из-под короткой юбочки. А вокруг него, вплотную, отталкивая друг друга, стараясь обратить на себя внимание, вся королевская конница, вся королевская рать и мифические существа вместе взятые.       — Я уже так возбуждён, — шепот Артёма близко, обжигает горячим дыханием. — Тебе нравится мой хвостик? Он каждую минуту напоминает мне о том, что мы с тобой устроим после карнавала. Как мы поедем к тебе, и ты будешь любить свою лисичку всю ночь.       Лисичка, значит.       Вот такая она — жизнь.       Ты мечтаешь о звезде с неба, а жизнь предлагает тебе лисичку.       Вместо звезды.       Лучше лисичка в руках, чем звезда в небе?       Жизнь любит придумывать новые пословицы и лишать тебя иллюзий.       Надо работать с тем, что есть. Надо твёрдо стоять на ногах, а не мечтать долететь до Солнца. Можно сжечь крылья и шваркнуться о землю с такой силой, что уже больше ничего и никогда не захочется.       И поэтому Иван в ответ на заманчивый шёпот Артёма согласно кивает.       Лисичка, так лисичка. Кто что заслужил, кому какие карты выпали, кто-то родился на Бали, а кто-то в условиях Крайнего Севера. Колесо Сансары, мать его.       Сегодня можно расслабиться — отпустить себя, Волошин специально поехал в клуб не на машине, чтобы, наконец-то, попытаться не думать ни о чём. И да, чем сильнее он будет пьян, тем легче он сможет поверить, что забыл одного и готов перейти черту с другим.       — Решил набухаться? — прерывающийся голос Самойленко кричит под ухом, а сам он с чуть смазавшейся косметикой на лице машет бармену. — Сладкий, мне как всегда.       Генку тут знают, Генку любят, помнят его вкусы и предпочтения.       — А где твоя лисичка-сестричка? — Спрашивает он.       Волошин кивает в сторону, где Артём томно извивается под музыку, не обращая ни на кого внимания. Но Самойленко уже неинтересно.       — Ваня-я-я, ты меня, если что не теряй. Я тако-о-ого мужика встретил, готов хоть сейчас под венец.       — Тебе не надоело? — Иван опрокидывает в себя очередную порцию виски. — Если бы ты каждый раз приводил свои слова в действие, тебя бы арестовать пришлось бы за многомужие. Аферист.       — Нет, Ванька, это такой мужик, ты не понимаешь. Он знаешь кто? — И Генка вплотную прижимается к уху Волошина. — Ванька, он Бэтмен.       — Охуенно, — Иван хохочет до навернувшихся в глазах слёз.       Тут Самойленко тянет друга за рукав и протяжно стонет:       — Ох, бля-я-ядь.       Иван поворачивается вслед за Генкиным взглядом и замирает. Никакие диснеевские принцессы, никакие наложницы, феи, зайчики и белочки вместе взятые не сравнятся сейчас с тем, что он видит чуть поодаль от центра танцпола. Да, это тоже женский образ, пышная юбка, чуть выше колен — на ум приходит дурацкое слово «кринолин» — Иван представления не имеет, как выглядит кринолин, и не уверен, что это оно и есть. Да, из-под юбки тоже капрон, но не сеточкой, а простой обычный, белого цвета. Да, лицо тоже накрашено — и ресницы, и губы. Но если Генка в таком образе практически неотличим от девчонки, то тот, кто танцует сейчас невдалеке, на девчонку совсем не похож. И именно поэтому он производит такое двоякое впечатление — надуманный женский образ, который так не соответствует тому, кто пытается под него подстроиться.       Растрёпанные русые волосы прилипли к мокрому лбу, а парень в женских тряпках кажется актёром на сцене собственного театра, где роль не его, случайно ему досталась.       Песня заканчивается, и парень, открыв глаза и не вглядываясь в тех, кто перед ним сейчас, отирает пот со лба и идёт в сторону туалетов.       — Я сейчас, — быстро и отрывисто бросает Иван Генке и почти бегом бросается вслед удаляющемуся.       В туалете как обычно своя жизнь — постоянно кто-то тусуется. Иван замирает около двери и смотрит в упор на подошедшего к раковине парня. Даже в этом гротескном образе он так красив, что дух захватывает. И именно эта гротескность заставляет сердце набирать всё более сумасшедшие обороты.       — Ты на мне дыру протрёшь, — Ян смотрит на него через зеркальную поверхность. — Следишь за мной?       — Делать мне больше нечего, — дыхание тяжелеет, и Иван, не давая себе времени на размышления, хватает Яна за плечо и толкает к ближайшей кабинке.       — Эй-эй, полегче, терминатор, — шипит тот, но Волошин уже щёлкает задвижкой и тут же вгрызается в горячие, тут же раскрывшиеся под его напором, губы.       Чёртовы юбки… ну нафига… Иван путается в них — ненавистный многослойный подол никак не хочет задираться — мысленно плюется и опускается на колени.       — Тут же грязно, — смеётся сверху Ян и тянет его обратно. — Поднимись, ну же, вот дурак какой.       Волошин позволяет поднять себя и смотрит в лицо Яна — на его рот, со смазавшейся вбок помадой, в его глаза с поплывшей вокруг тушью — и тело скручивает таким невыносимым желанием, что он не может сдержать стона.       — Я хочу тебя, — глухо говорит он, по-прежнему не отводя взгляда от серо-голубых глаз.       Ян кивает.       — Куда?       — Ко мне.       — Ты на своей?       — Нет. На такси.       Ян снова кивает, и Иван тащит его сквозь толпу к выходу, забыв обо всём, забыв обо всех, сосредоточившись только на одном ощущении — горячей ладони Яна в своей руке.       В такси, и плевать, что там подумает вуайерист-таксист, Волошин гладит руки, ноги хохочущего рядом с ним парня, снова пытается залезть под накрахмаленные юбки. Ян отбивается, шипит на него и снова хохочет. А Ивану окончательно сносит крышу.       Он не помнит, как они добираются до квартиры, он не помнит, как открывает ключом дверь, он не помнит ничего. Единственное ощущение, которое остаётся, так это жаркое и послушное тело под ним, с которого у него так и не хватило выдержки стащить одежду, это обвивающие его поясницу ноги в скатывающихся с них белых чулках, это тягучие стоны, сносящие ум и разум вместе взятые, это сумасшествие, длящееся миллиарды лет. И время — то скручивающееся тугой спиралью, то мгновенно пролетающее по вселенным на сверхзвуковой скорости.