молчание

Лэнс терпеливо сидел на чужой кровати, до боли разминая собственные плечи. Его глаза сильно слезились, жутко хотелось спать. Ноги были крепко привязаны к ножке кровати. Мягко говоря, не очень дружелюбная обстановка. Но, видимо, Иоанну и не нужна была таковая, раз он уже четыре часа где-то проёбывался, оставив парня одного. Нашёл бы его кто-нибудь в этой комнате - точно бы понял всё, как обычно, не так, как должно. Хотя, может, оно действительно было таким, каким казалось на первый взгляд. У помощника в памяти чужое, слегка бледноватое, но счастливое лицо со светлыми голубыми глазами. Джону Сиду было восемнадцать, его тело было вечно в гематомах и ссадинах, а Лэнс устало возвращался со школы домой по пути, где Сид часто прятался от родителей. Был ли Джон счастлив такому постоянному соседству? Сейчас Лэнсу двадцать шесть, и он помнит, с какой радостью парень гладил его по голове, спрашивал о ерунде и яростно не хотел никуда пускать, пока не стемнеет. Надежда на то, что Джон тоже это помнит, была обоснована больше, чем что-либо на этой земле: когда сопротивленцы из тюрьмы экстренно попросили о помощи и ему пришлось выехать за регион Иоанна, его почему-то схватили и отправили назад, прямиком к объёбанному мудаку с известным каждому желанием никогда не отказывать. - Вот и... - молчание. Иоанн стоит, смотрит на уставшего парня, осуждающе глядящего на него в ответ. Ни единого внятного слова сказать он не может. "Почему так долго? - чужие худощавые пальцы говорят на языке жестов. - Хотя, не сказал бы, что рад тебя видеть, Джон". - Сотри это имя, - зло отвечает он, - как мне жаль, что я не успел забыть тебя. Поверх этих воспоминаний легли твои грехи. И ты здесь, чтобы я спас тебя. "Ты знаешь, что спасать тут нужно не меня, надеюсь. Потому что если ты искренне думаешь, что мне это нужно, ты точно сошёл с ума". Сид злится, потому что его такт, его доброе чувство к этому человеку так легко игнорируется. Он подходит, и, всё ещё надеясь, что его поймут, треплет Лэнса по голове. Помощник не понимает, уловка это или этот несчастный Сид действительно сильно тронулся. Его голос кажется слишком приторным, словно у навязчивого менеджера в магазине. Он болезненно, натянуто улыбается, и Иоанн осознаёт, что парень не намерен его принять. Пальцы до боли сжимают чужие волосы, Сид становится на один уровень с помощником, заглядывая ему в глаза. - Ты вырос, Лэнс. Стал другим человеком. Ты потерялся. У тебя было всё, чего не было у меня, но теперь ты видишь, какая между нами разница. Иоанн впивается в чужое плечо губами, медленно переходя к шее. На коже фиолетово-бордовыми пятнами возникают засосы. - Вот здесь, - очерчивая линию на шее, произносит мужчина, - вот здесь я оставлю твой грех, Лэнс. Я найду его в твоих глазах, в твоём теле и душе, и тогда ты снова обретёшь то, чего нет у всех этих грешников. Парень всё яростно силился пнуть Сида, но связанные ноги этому не сопутствовали. Тогда он с силой хватался за чужие плечи, пытаясь отстранить. Явно недовольный таким сопротивлением, Иоанн перехватил чужие руки и мягко их сжал, всё не теряя надежды на то, что его услышат. - Всё твоё счастье стоило лишь немоты, но ты так этим убивался, что забыл, что значит чувствовать себя живым. Я лишь помогу тебе, я избавлю тебя от этого уныния, и тогда ты поймёшь, что был ещё и слеп. Достав нож, Вестник аккуратно разрезал верёвки, после чего предусмотрительно прижал парня к кровати. - Скажи, - обращаясь словно с ребёнком, Иоанн шептал парню на ухо и отпустил его ладони, схватив взамен за локти, - я даже не могу приказать тебе. Я прошу - скажи всего одно слово. "Ты животное, Сид, - глаза у помощника были прищурены, пальцы быстро писали нужные слова, - каждое существо имеет право на достойную жизнь; ты же не имеешь права и на достойный конец". Вестник больно сжал чужие руки, сипло и тихо смеясь. - Гнев, - со скрытой грустью произнёс он, улыбаясь, - ты так скоро нашёл себе приговор, поэтому мы можем приступить прямо сейчас. Иоанн сначала долго целует, прикусывая губы, а затем снова кусает чужую кожу, из принципа причиняя боль. А салаге хотелось бы ничего не чувствовать. Он слишком сильно привык к боли и неприятным ощущениям, чтобы отказываться от них. Тут было что-то другое. Это не гнев. Отупляющая похоть. Но он не знал, чей это грех был в действительности. Лэнс быстрыми шагами шёл за отползающим куда-то назад мужчиной. Иоанн Сид, для кого-нибудь другого, был жалок, но для него - отрезвляюще опасен, потому что в памяти всё ещё парень, вечно побитый и с добрыми глазами, треплет его по голове. "Вот и всё, - его пальцы дрожат, потому что рука почему-то не может вытащить пистолет из кобуры и, наконец, добить его, - вижу по твоему одухотворённому личику, тебе есть что сказать". Сид сначала долго молчит, поэтому помощник наклоняется, чтобы забрать ключ с его шеи, и тот хватает его одной рукой за сжатый кулак, другой - одёргивает ворот рубашки и прикасается к ещё свежим отметинам. - Напиши, - сдерживая собственный стон от свинца в груди, Иоанн готов сидеть так сколько угодно, - напиши, ведь здесь должен быть мой грех. Скажи, что сделаешь. "Гнев" больно саднил на груди Лэнса и, вдруг, он устало и с жалостью взглянул на Сида, садясь на колени и позволяя мужчине наконец лечь. На самом деле, Лэнс испытывал вовсе не похоть. Даже не грех, но его с такой силой желали выставить таковым. Совершенно несвойственная Вестнику, слепая и невидимая. "Да". Пистолет остаётся в кобуре, Джон, как надеялся помощник, понял, что ему поверили.