Кукушка

Мишка почувствовал лёгкое головокружение. Нос был забит, и он не мог нормально дышать. «Домой, непременно домой», — думал мальчик, чувствуя, что вчерашнее купание дорого ему обошлось. Он лежал рядом с Дашей, не смея пошевелиться. Оба прислушивались к разговорам. — Да, всё готово, — послышался голос. — Это единственный путь до Мурманска. — В скольких местах? — Да достаточно, хватило на четыре закладки, взлетит всё на воздух, не сомневайся, там всё отмечено, — послышался ответ, и говорящий кивнул на пакет в своей руке. Мишка пытался вглядеться в лица этих людей, но не мог толком их разобрать. К тому же, он мог бы и ненароком выдать себя. Первый голос говорил по-русски вполне свободно, но с сильным акцентом, второй почти чисто, но… Было в нём что-то странное, какая-то необычная интонация. Мишка логично рассудил, что, если бы эти люди оба были не русскими, они, скорей всего, разговаривали бы на своём языке. Второй голос, на слух, принадлежал человеку молодому. «Долго вы тут ошиваться будете»? — думал Мишка. Что с ним и Дашей будет, если они покажутся? Убьют? Выйти сейчас — это огромный риск, судя по всему, незнакомцы готовили что-то, связанное с диверсией. Неужели железную дорогу заминировали? А в пакете находится карта так называемых «закладок»? Этот человек говорил, что всё взлетит на воздух и намекал, что «там всё отмечено». Наверняка, это диверсанты, заложившие взрывчатку, и один из них должен передать своему руководству карту. Если так подумать, то выходит, так Петрозаводск и другие города Олонецкой губернии превратятся в островки — дальше непроходимая тайга и сплошные болота. Надо во что бы то ни стало заполучить карту. Незнакомцы, между тем, вели беседу. Старший, тот, который говорил с акцентом, попросил у своего спутника закурить. А, когда увидел серебряный портсигар, присвистнул: — Хорошая штука. Где взял? — Отцовский, — хмуро буркнул молодой диверсант, пряча портсигар в карман. — Я не понимаю, — задумчиво произнёс его спутник, выдувая аккуратные колечки дыма, — зачем тебе это всё? — Что всё? — неприязненно спросил молодой. — Ну, вот это, — старший кивнул на пакет, завернутый в газету, — я знаю, почему я сражаюсь против этой власти. Я вообще сражался бы всегда против русских. Россия — враг Финляндии. Только при прежнем режиме сложновато протестовать было, сразу бы в охранку загремел. А новая власть слабая — война опять-таки… А ты сам русский. Молодой. Заболевание имеешь нервное. Затаился бы и жил себе. Авось бы кому пригодился. — Да, я русский! — неожиданно вскрикнул юноша, да так резко, что спрятавшиеся за кустами ребята подскочили на месте, — я русский дворянин! Я русский офицер! Старший диверсант рассмеялся: — Не надо обманывать своих союзников, — произнёс он мягко, — и не дворянин ты, и не офицер. Это ты придумал, чтоб барышень привлекать и своё самолюбие тешить. Придумал, да и сам поверил в выдумку. А папаша твой портсигар, наверняка, у какого-то купчишки украл или в карты выиграл. Так как был он знатный вор и карточный шулер, а никакой не дворянин. — Да как ты смеешь! — молодой человек накинулся на своего спутника, и Мишке показалось, что он сейчас опрокинет его на влажную от растаявшего снега землю, и они покатятся, сцепившись, прямо туда, где спрятались дети. Но этого не случилось. Старший диверсант, легко, как ребёнка, приподнял молодого за отвороты пальто и поставил подальше от себя, а затем брезгливо отряхнул руки. — Карту береги! Не время для глупостей, — сурово приказал он ему, — уж если ты с нами, то должен иметь понимание. Встретимся у старика. Мне тут ещё кое-кого предупредить надо. — Дашка, — шепнул мальчик, — отползи чуть подальше. Так, чтоб не видно было. Ломай ветки, в общем, шуми. Отвлечём, а потом сядем им на хвост. Даше понравилась идея друга. Она шла осторожно, зная, как далеко слышно любые шорохи. Отойдя шагов на сто, она вдруг перешла на бег, из-за чего под её ногами захрустели веточки. — Ой, давай здесь привал устроим! — крикнула она, оглядываясь куда-то в сторону. Пусть думают, что с ней кто-то пришёл. Мишка ещё раз про себя отметил, что Даша не такая уж и глупышка, какой кажется. Мишка прокрался к кострищу и, свалив в кучу веточки, поджёг, рассчитывая, что кто-то в городе разглядит дым от костра. Вскоре послышались быстрые удаляющиеся шаги расходящихся в разные стороны диверсантов. Они, конечно, старались держаться подальше от таких неуместных здесь детских голосов, даже не подозревая, что дети могут последовать за ними. — Неплохо было бы разделиться и проследить за обоими, — прошептал в азарте Мишка. — Ой, ты что! Не оставляй меня, — испугалась Даша. Мишка и сам понимал, что одного из незнакомцев придётся упустить, Оставить Дашу преследовать диверсанта в лесу в одиночку невозможно. Поэтому Мишка и Даша, стараясь держать дистанцию, увязались за тем из визитёров, которому второй передал пакет. Детьми всецело завладело любопытство, им хотелось узнать, что там, в пакете этом, действительно ли это карта минирования железной дороги, и Мишка даже на время перестал обращать внимание на одолевающую его простуду. Он подозревал, что тут явно что-то тёмное творится. Петляние по лесу шло где-то час, а может, и два. Солнце уже вышло из-за туч, залив тайгу холодным светом. В тёплой одежде, на солнце стало невыносимо душно, однако Мишке казалось, что становится всё холоднее и холоднее. Ноги его дрожали, лицо стало белее бумаги. До поры Даша не обращала внимания на состояние своего друга, поскольку сама здорово устала. Они уже много вёрст отмахали и страшно проголодались. На счастье, они вышли на окраину какой-то деревни. — Миша! — Даша подтолкнула товарища в бок, от радости, что видит человеческое жильё, она на минуту забыла о преследовании незнакомца, — Мишка, мы пришли! Пойдём, поспрашиваем, может, нас назад отвезут. — Не-не, Дашка, надо у того типа бумагу позаимствовать… Он, вроде, где-то там живёт, смотри, как уверенно туда чешет, и здоровается вон с кем-то… — Мишка махнул рукой вперёд. Вдалеке отчётливо виднелся шпиль радиомачты. Должно быть, здесь есть полустанок. Вот только в какой стороне Петрозаводск? Даша уже было хотела идти к местным с расспросами, как вдруг заметила, что Мишка стал бледным, и теперь уже раскачивался из стороны в сторону. Прикоснувшись к его лбу, девочка в ужасе отпрянула. А человек, за которым они шли, уверенной походкой приближался к длинному деревянному дому, похожему на барак для рабочих. — Мишенька, тебе нельзя дальше за ним идти, ты совсем больной, — заплакала Даша. — Надо, — пробормотал Мишка, — помнишь, что говорила Майя? Мы не должны обращать внимания на свои болезни, если кто-то угрожает нашей революции. Конечно, Даша помнила. Майей звали самую молодую воспитательницу. Вообще-то поговаривали, что на самом деле она не Майя, а Фёкла. Но девушка отказалась от «старорежимного» имени, выбрав себе имя новое — в честь самого главного рабочего праздника — 1 Мая. Майя попала в приют после ранения. Было ей 19 лет. До этого она защищала рабочую власть на фронте. Говорили, что на фронт она ушла по глубокому убеждению, отказавшись от своих родителей, которые эти убеждения не разделяли, и вообще были «угнетатели и эксплуататоры». Большинство беспризорников этих слов не понимали, но то, что Майя отказалась от родителей, представлялось им самой большой глупостью на свете. Все они мечтали иметь хоть каких-нибудь родителей, хоть угнетателей, хоть экслутароров или как там их… Поэтому Майю с первых дней стали негласно считать дурочкой. Рано повзрослевшие беспризорники смотрели на её молодой запал снисходительно, но беззлобно. Мая была невредная. Свой приход на должность воспитательницы она отметила тем, что сняла в столовой со стены висевшую там с незапамятных времён картинку, на которой румяная улыбающаяся девочка держала на подносе пухлые пирожки. Внизу старорежимной вязью была сделана надпись «Приятного аппетита». Ничего плохого в этой картинке не было. Даше она даже нравилась, несмотря на то, что была совсем выгоревшая, так как румяная девочка напоминала ей дом и соседку Люсю, с которой она играла, когда была совсем малышкой. Майя, сдёрнув румяную девочку с пирожками с гвоздя, с чувством произнесла: — Какая гадость! На освободившееся место новая воспитательница тут же повесила портрет Карла Маркса в деревянной рамочке. Дядька был бородатый и смотрел вдаль. Никаких пирожков у него не было, но это, возможно, и к лучшему, так как есть ненавистную пшёнку, имея перед глазами пирожки, было вдвойне противно. Больше всего дети любили, когда Майя рассказывала про будущий коммунизм. Она говорила о нём так убеждённо, что детям верилось: вот победят наши солдаты белофиннов, установится мир, и на всей Земле произойдёт революция. Рабочие всех стран свергнут помещиков и капиталистов, и наступит коммунизм. Все станут трудиться, возникнет изобилие. Деньги ликвидируют. Все будут заходить в лавки и брать всё, кто, что хочет. Дети будут ходить в красивые школы. Это будут не школы, а дворцы. После занятий все будут играть на разных инструментах, сочинять стихи и петь песни. На этом месте Майя обычно затягивала: — Мы смело в бой пойдём… — За власть Советов, — тоненькими голосами подхватывали дети. Их не смущало то, что потом пелось в песне: «И, как один, умрём в борьбе за это» Им это казалось вполне правильным. Майя рассказывала, что многие её боевые товарищи погибли на фронте. Она называла их смерть «великой жертвой делу революции». — Революция — это счастье для всех людей, — говорила Майя, — поэтому наши одиночные маленькие жизни ничего не значат по сравнению со всеобщим счастьем. Мы должны быть рады отдать жизнь во имя революции. И не только жизнь! Всё, что у нас есть, мы должны ей отдать! Это будет наша революционная жертва. Майя и сама следовала этим призывам. Она ходила в старой, прожжённой в нескольких местах солдатской шинели и выношенном старушечьем платке, видимо, полагая, что и её шапка тоже может пригодиться революции. Разговоры с Маей назывались мудрёно: политчас. Женька, живущая в приюте почти всю свою жизнь, рассказывала Даше, что раньше, до появления Майи, никаких политчасов у них не было. Даше нравилось слушать про коммунизм. Она представляла, как наступил коммунизм, и на следующее утро они с Мишкой и Женей входят в лавку, а там уже изобилие. И они берут полные охапки свежих булок, колбас, конфет и бананов. Что такое бананы, Даша не знала, так как не видела их никогда в жизни. Но старшие дети, которые ещё помнили прежнюю жизнь в городе, рассказывали, что это вкусные, сладкие фрукты. И Даша представляла бананы — огромные, круглые, золотистые, невероятно сладкие и сочные… Часто дети задавали Майе вопросы о том, когда же это изобилие наступит, или какими в точности будут школы при коммунизме, Майя охотно отвечала, добавляя всё больше подробностей. Мишка во время политчасов всегда молчал и казался незаинтересованным. Кто бы мог подумать, что он так внимательно её слушал и так проникся её словами о «революционной жертве»! Майя пришла в приют в августе. А в декабре, перед самым новым годом она умерла от воспаления лёгких, что для большинства воспитанников стало совершеннейшей неожиданностью и большим ударом. Ещё в воскресенье она дежурила по столовой и только слегка покашливала, а уже в четверг во двор приюта низенькая пегая лошадка ввозила на телеге сосновый некрашеный гроб. Многие дети плакали. Несмотря на первоначальное насмешливое отношение, они успели полюбить Майю. Традицию политчасов попыталась продолжить сама заведующая, но говорила она что-то неинтересное, дети скучали, да и сама она тяготилась этой обязанностью. Разговоры о грядущем коммунизме и мировой революции ушли в прошлое. А теперь вот оказалось, что в душе Мишки они пустили глубокие корни. Глянув с сомнением на пылающее жаром лицо друга, Даша сказала: — Хорошо, я знаю, как узнать, где именно живёт этот человек. Она и правда знала. Вспомнив своё деревенское детство, она подумала о том, что в этой деревне тоже есть дети. А дети знают всё. — Ты посиди здесь, я быстро! — Даша торопливо сгребла в кучку сломанные ветки, усадила на них Мишку и побежала к деревне, вслед за незнакомцем. У барака она, как и надеялась, увидела замотанного поверх тулупчика материным платком карапуза, который с важным видом бил палкой по воде в только что оттаявшей луже посреди улицы. — А знаешь ли ты, кто тот дядька? — спросила Даша, указывая в спину удаляющегося предполагаемого диверсанта. — Ну знаю, — равнодушно протянул он. — А, спорим, что не знаешь! — Конечно, знаю. Это Аркашка припадочный, — рассудительно ответил мальчик, продолжая своё занятие. — Правильно. А вот, где он живёт, ты точно не знаешь, — подзадорила малыша Даша. — А вот и знаю. Он в бараке железнодорожном живёт. Он сортировщиком на станции работает. Только на работу сейчас не ходит. Припадки у него. — А спорим, ты не знаешь… — начала Даша, но мальчик вдруг плаксиво её прервал: — Не хочу я с тобой спорить! Что пристала? — Да я ничего, просто так… Играй себе, — Даша отошла от мальчишки и приблизилась к бараку. В нём было два входа. Интересующий её человек как раз вошёл в первый. Выждав некоторое время, Даша тоже потянула на себя оббитую грязным войлоком дверь. Внутри было темно и пахло так отвратительно, что Даша в первый момент чуть не закашлялась. Этот запах смеси прокисшей еды, перегара и старой махорки забивался в горло и не давал спокойно дышать. Постепенно глаза привыкли к полутьме, и Даша увидела, что она стоит у подножия старой деревянной лестницы. По обе стороны приоткрытые двери, а наверху слышится какая-то возня. Сообразив, что незнакомец поднялся по лестнице на второй этаж, девочка последовала за ним. Никогда раньше она не делала ничего подобного, но мысли об оставленном на опушке леса больном Мишке, о так рано умершей, но такой убеждённой в успехе дела революции Майе подгоняли её. Лестница невыносимо скрипела. Даша убеждала себя, что ничего страшного не произойдёт, если даже её здесь заметят, она просто скажет, что заблудилась, вот и всё. Но ноги её предательски дрожали, а сердце, казалось, бьётся где-то в горле. Верхняя лестничная площадка, когда Даша туда поднялась, была уже пуста. В приоткрытую дверь она увидела длиннющий коридор, по бокам которого располагались двери. На некоторых из них висели большие висячие замки. Под стенами стояли сундуки и тяжёлые шкафы, низкий потолок в коридоре местами провисал. В конце коридора у одной из дверей возился тот, кого мальчик назвал «Аркашка-припадочный». Даша посчитала двери, и, заметив, в какую из них вошёл этот человек, уже хотела идти обратно, как увидела, что навстречу ей по лестнице поднимается толстая женщина в клеёнчатом переднике с пустым тазом в руках. — Ты кто такая? — удивилась тётка, глядя на девочку с подозрением. — Я просто заблудилась, — пискнула Даша давно заготовленную фразу, которая прозвучала совсем неубедительно. — А не ты ли, голубушка, — вкрадчиво спросила тётка, — простыню у меня сегодня спёрла? Только я бельё вывесила, глядь — а простыни уже нет! А ну отвечай, мерзавка, где простыня?! Женщина неожиданно схватила Дашу за ухо, но девочка в последний момент извернулась и рванулась вниз по скрипучей лестнице, выбив из рук тётки таз. Даша неслась, как ветер, а таз звенел позади, ударяясь о ступеньки. Тётка поначалу ринулась в погоню, но споткнувшись о свой таз, приземлилась на нижней площадке лестницы. Даша обежала дом, а потом какими-то грязными огородами пробралась к тому месту, где оставила Мишку. Он сидел на той же куче сырых веток и дрожал, обхватив руками колени. — Как ты здесь? — кинулась к нему Даша, — а я всё разведала! Ой, да ты весь дрожишь! — Д-да… З-замёрз… — Господи! Пошли, пошли быстрее! Ей пришлось поддерживать его за руку, чтобы он не упал по пути. Мысли о том, что Мишка серьёзно болен, находили своё полное подтверждение. Сюда бы врача, но откуда ему тут взяться? — Эй, ребята, вы откуда здесь? — раздался сзади чей-то сиповатый голос. Даша обернулась и увидела перед собой мужчину средних лет, судя по всему, местного жителя. — Мы с братом заблудились и только сейчас вышли к вам. А он ещё и простыл! Помогите нам! Крестьянин понимающе кивнул и, скрывшись на некоторое время за воротами, вскоре показался вместе с женой. — Ну, проходите уж. Проголодались, поди… Заморите червяка, а там уж посмотрим, что с вами делать. «Так, перекусим и уйдём, — думал Мишка. — Они нас точно участковому сдадут, и мы уже ничего не успеем выведать». Не показывая, однако, виду, мальчик вошёл вслед за Дашей внутрь.