Нежные шипы

      Болезнь виконта оказалась несколько серьезней, нежели предполагалось. Его организм был ослаблен, а внутренний мир, восприятие, атрофированы. Медленно увядающая роза, которую срезали и оставили без воды под непреклонными палящими лучами — это все он — Эрен. Больше месяца проведя в постели, мальчишка пропустил поездку в пансион, что и не сильно-то его огорчило. Еще один месяц ушел на оправку, полное восстановление. За этот час отношения с матерью, а также с Кушель, снова ставшей частой гостьей в особняке Йегеров, более-менее наладились. Хоть порой за столом во время трапезы и возникала неловкая тишина, косые взгляды уже не изрезали плоть до кости, а внутри не напевалась тревожная песенка полым голосом. Кажется, период затишья наступил, но вот только... Как бы замечательно все ни шло, Эрена не покидали смутные думы, ведь Аккерман до сих пор не прислал весточки. Да и как он сие сделает посреди моря — почтового голубя отправит, что ли?       Пропитанная иронией улыбка самоуспокоения проступала на посеревшем лице с погасшими глазами — верно, вокруг Ривая плещутся волны, вдали кричат чайки... Возможно, он написал письмо, что сейчас лежит в его каюте под небольшой, сбитой подушкой, ждет прибытия судна на военно-морскую базу. Йегер готов терпеть, сколько бы ни довелось. И только от этого уже становилось светлее в сумрачной душе, плачущей от воспоминаний острия шипов — они ничто, по сравнению с последними секундами на перроне.       С наступлением весны виконту все же довелось покинуть родительское гнездо. А он, как ни странно, не противился воле матери, ибо его больше ничего не держало дома. Смена обстановки обещала облегчить подсознание, разбавить рутину грядущих дней. Новые люди, знакомства, преподаватели и, наконец, друзья — жизнь возвращалась в тело, разбегалась по венам и жилам. Впрочем, стоило закрыть глаза, как вся тужба возвращалась, взваливалась на плечи и грудь, не позволяя вольно вздохнуть. Теперь мальчишка мог забыть о послании от любимого, так как Риваю точно никто не скажет где он, Эрен, сейчас находится. Сие отравляло рассудок, тем не менее не убивало.       Интересно, как долго еще накапливался бы яд, пока растянувшаяся плева не лопнула по швам? Между тем очередной депрессии не судилось взять бразды правления над Йегером в свои руки — в светлых и солнечных коридорах учебного заведения объявилась одна, весьма впечатляющая, личность. ***

Спустя два года и четыре месяца

      Море набирает насыщенных красок, заимствует их у синего неба, лишенного белых ватных комочков. Волны игриво бьются о стальной борт и пенятся, а ветер жжет кожу, иссушает ее.       Ривай вышел на грот-мачту, обойдя шкафут. Он сдал вахту, успел позавтракать и много чего обдумать. В принципе, как бы не были разнообразны его дни службы, полны опасности и непредвиденности, мысли молодого человека сопутствовали малолетнему стервецу, напоминающему дневной бриз, рвущийся за пределы раскаленного побережья: вольный, непокорный, пахнущий солью и водорослями.       Здесь дни утекают подобно воде, обращаются в месяцы без ответов на вопрос, заданный самому себе: как там зеленоглазое чудо? Да, оно как-то не совсем подходящий час для любви, ежели каждая минута может стать последней — пограничная зона всегда бурлящий котел. Если верить в потусторонние силы, то, поди, над всей поверхностью моря парят прозрачные дымки погибших во время шторма, боевых действий или при нападении на торговые суда современных пиратов. Должно быть, здесь витает и дух отца Аккермана, наблюдающего за своим сыном, в печали переклонившимся через борт. Как же все непредопределено. Необычно созерцать личность, собранную из крупиц противоположностей, взятых у, так сказать, создателей: одержимость отца и спокойствие матери; грубость черты против изящности; пылкость и хладость; отвага вопреки рассудительности. Однако все это подчинено одному человеку, желающему быть самим собой. Смешно звучит. И все же: что есть за гранью живого мира? Как бы то ни было, Ривай не желает этого познавать: он не готов безвозмездно отдаться морю; он не похож на своего обезумевшего отца и знает, что на суше есть человек, коий будет очень горевать, ежели с ним случится какая-нибудь беда. Посему, наверное, дня не прошло, дабы Аккерман не внес в свое мысленное послание Эрену хотя бы одно слово. Строки его ложатся складно, ломая смиренность в душе. И послезавтра он наконец-то сойдет на берег, отправит все свои чувства, замурованные в конверт с печаткой, Зоэ, которая доставит любовное послание прямиком в руки его застенчивому бесстыднику. А после будет еще одна весточка, и еще одна, и еще… Зимой и весной, летом и осенью — ожидание заветного повествования о высоком чувстве, таком как любовь, скрасит любой пасмурный день. Но, пожалуй, Эрену все-таки маленько грустно, что практически за три года к нему пришло всего пять писем. Тем не менее, как и Ривай, он был доволен хотя бы этими крохами, ибо уже не испытывал такого одиночества, которое точило его первые недели. Или все же то была обида, нынче отступившая, однако не ушедшая?       Вскоре на горизонте распустилось солнце. Волны оживились пуще прежнего. Аккерман обернулся к лучам, когда его мысли о послезавтрашнем прибытии к суше перекочевали от Йегера к незаменимой подруге — верно, не существует столько слов благодарности, сколько заслужила сия сумасшедшая. Ханджи, исполняющая роль гонца, не считала свою миссию зазорной или тяжелой. Путешествие из одного конца Элдии в другой не составляло труда для кареглазой, ибо это являлось ее работой. Леди занималась различными делами, исследованиями и помогала отцу, коий стал просто невыносим после внезапной кончины своей супруги, матери Зоэ. Оттого его взрослая дочурка и петляла меж городами, только бы не сидеть дома да слушать нотации. Что касалось просьбы Аккермана, то здесь Ханджи сама согласилась помочь. Ее маршрут особо не менялся: раз в полгода она отправлялась на окраину Парадиза, дабы лично проконтролировать доставку медикаментов в госпиталя вблизи портов — военное положение обязывало ее род помогать нуждающимся, исходя из собственных убеждений. Так, перед отъездом за стены Марии, Ханджи всегда заскакивала к Йегеру, забирала у него письмо и отправлялась в путь. Избитая дорога отнимала много сил и времени леди, в принципе, как и водная гладь у графа. Преодолевая расстояние, женщина осознавала, что встреча могла и не состоятся своевременно. Потому она гостила в небольшом военном городке, ожидая прибытия крейсера. За все пять раз корабль приходил с опозданием в неделю, хоть, помнится, однажды был чуть ли не в месяц. Благо Зоэ параллельно держали и трудности с делами отца, так что винить Аккермана ей не судилось.       Вот и сейчас, спустя отмеренный срок, Ханджи должна была добраться облюбованного ей места, встретиться с Риваем. Но что-то пошло не так. Битва за просторы разожглась, полностью поглотив синее море. ***       Теперь затертые до дыр письма хаотично разбросаны по тумбочке. Напротив, на кровати, изогнувшись всем телом, лежит виконт. Он не плачет, не рыдает, не смеется от безумия — эмоций попросту нет. Как нет и веры, что в гробу, готовящемуся опуститься в яму, находится Ривай. Для него это все нелепая ложь.       Серость и невзрачность весеннего дня. Все происходит как во сне. В отягощенном сыростью и туманом воздухе бегают безликие силуэты в черном. Где-то слышится шепот, откуда-то женский плач. Эрен ступал медленно, опасаясь кого-либо задеть, ненароком толкнуть. Вот он уже взобрался по ступеням и вошел в храм. Сдавалось, что с первым шагом в Божий дом на юношу стали давить все стены и потолки, украшенные резными панелями и сложным расписным орнаментом. Огромные окна не впускали достаточное количество света в строение, довершая его унылость.       Много, однако, людей собралось. Ведь сегодня, помимо Аккермана, в мир иной отправят еще нескольких сыновей знатных семей. Пастор уже приготовил библию, держит ее в руке с намотанными через пальцы четками. Он услужливо кивает каждому родителю, находящемуся около гроба, дабы те отошли и заняли свои места на лавках.       Гул и шелест стих — процессия была начата, а Эрен все так же продолжал стоять у высоких, тяжелых дверей, не решаясь ни подойти ближе, ни присесть где-нибудь с краю. Он недоверчиво глядел в сторону деревянной крышки заколоченного гроба, обставленного розами, выращенными в домашней оранжерее Аккерманов. Если бы только Ривай знал, что опекался цветами, коие так скоро станут украшением его последнего пути.       — Как же так? Этого не может быть! — сквозь зубы просипел виконт, когда пастор разрешил родным подойти и проститься с покойными. В этот момент Йегер взглянул на свою мать, сжимающую плечи Кушель, которая протянула к нему руку. Женщина так умоляюще смотрела, так безмолвно звала... Впрочем, Эрен прочел по ее лицу только то, что она приняла смерть своего дитя, убеждена в том, что на белоснежной подушке, под воздушным покрывалом, лежит не кто иной, как Ривай.       — Нет... Нет! — схватившись за голову, вскрикнул виконт. Отступая назад, он стискивал пряди своих волос и повторял «нет», запрещая себе сказать «да». Как бы то ни было, юноша не видел тело любимого, не опознавал его. Потому и отказался верить, что этот, оплакиваемый маркизой мужчина, Аккерман. Между тем убитая горем Кушель неосознанно вызвала у Эрена нервный срыв: бедолаге примерещилось, будто бы женщина хотела отнять у него надежду, вырвать все его утешительные думы, заменившие собой действительность. Но он не позволит этого сделать.       Йегер выбежал на улицу. Протискиваясь в толпе, парень почувствовал как ему не хватает воздуха, как почва теряется под его ногами. Тем не менее он продолжал пробираться, пока не услышал песнь колокола. Народ всполошился и тут же замер. Тишина окутала площадь и только слышался перезвон и взволнованное биение крыльев голубей. Эрен зажал уши, жаждая заглушить все звуки вокруг. Однако издалека раздались и другие — колокольни Митры передавали свои отголоски, тоску и скорбь. Здесь, на последних ударах, тяжелых, затяжных, юный виконт рухнул наземь — лишился чувств.