Звон столового прибора за накрытым на одного человека столом — сегодня Кушель обедала сама. Это давало возможность еще раз обдумать предложение Закклия о продаже ему особняка Аккерман, ибо налоги возрастали, и вряд ли маркиза была в состоянии оплатить все счета. А возможно, ей стоит принять второе — предложение руки и сердца? Спустя столько лет верности покойному мужу, она вынуждена нарушить свою клятву, и сие не может не печалить.
Время берет свое.
На грустной ноте размышлений послышался хлопок входной двери, а затем странные шаги в сопровождении краткого стука. Кушель обернулась и вскочила с места. Неужто ее постигла та же участь, что когда-то Карлу? Она сошла с ума?
— Ривай? — голос дрожал, как и все тело, обрушившееся, только призраку стоило подойти ближе и отозваться.
— Мама... — подхватив бесчувственное тело женщины, черноволосый аккуратно потащил его в гостиную, желая уложить на диване.
***
Дым. Жар. Гарь. Стальные листы борта выгибались, раскрывали отверстия в прошивке, подобно распускающимся бутонам. Несмотря на железную дисциплину, большая часть экипажа поддалась панике. Молодые парни — нет, это были еще дети, только окончившие колледж — кто кричал, кто метался, кто исполнял приказ и подготавливал орудия. Запах смазки и каленного металла. Наши линейные крейсера дербанили издалека. С таким хаосом мы попросту не могли дать отпор, как и не могли уступить врагу водное поле битвы, ведь мы были составляющей быстроходного крыла авангарда флота Элдии. Но когда за линкором противника стало видно и броненосные крейсера, капитан все же отдал приказ отступать, ибо следовало увеличить расстояние между кораблями. План атаки провалился, а рисковать, не имея ни малейшего шанса не то что на победу, а даже на удачу — равносильно самоубийству. Если подумать, то нам оставалось надеяться только на минную линию, лишившуюся позади — только это могло спасти нас.
Уцелевшие офицеры, и я в их числе, принялись за командование каждый своим орудийным расчетом или тем, что от него осталось. Задача состояла в самом простейшем: мы должны были ответить огнем на огонь. Читая про себя молитву, не внимая корчащимся от боли, переступая обгорелые, или же растерзанные взрывами тела, я шел под прикрытием бортового залпа к своим людям, готовящим артиллерию. Враг так и продолжал палить, но благо вздымал в небо лишь тяжелые, пенные брызги, встающие между нами стеной. При очередном таком промахе, меня чуть не смыло за борт волной. Правда, сперва хорошенько ударило головой о рубку. Лишь чудом меня успел схватить один из матросов... До сих пор вижу его облегченную улыбку. Молодой парень даже не подозревал, что через минуту лишится головы и омоет своей кровью палубу, которую еще утром так тщательно драил.
Итак, капитан отдал приказ — все заняли свои позиции. Место наводчика досталось мне, еще двое моих парней взяли на себя обязанности погибших товарищей: сказать проще — один подавал снаряд, второй заряжал орудие. Первый выстрел не принес желаемого, разве что обезвредил одну башню и проредил ряды матросов. Совершенно неудивительно, что линкор продолжал уверенно рассекать взбунтовавшее море. Вторая попытка — цель была намечена точно: и расстояние, и угол позволяли попасть именно в адмиральскую рубку противника. Зажав уши, я с надеждой крикнул: «Пли!»
Звук пушек калибра 305-мм будто слился. Сначала прокатился звонкой луной, а после глухо ударил в кровоточащие уши, создав вакуум, сквозь который прорезался неприятный писк. Последнее, что я помнил, как летел куда-то вниз. Боль.
Жизнь до войны стала недосягаема для меня. Я ничего не помнил о себе, не знал. Очнувшись в госпитале на окраине забытого богами острова, точно новорожденный, я ничего не мог сказать о случившемся.
Как только мне дозволилось раскрыть глаза, то я сразу столкнулся с мутным образом, нависшим надо мной. Губы незнакомки шевелились, но голоса слышно не было — частичная потеря слуха не позволяла растолковать говор. Желая спросить, что произошло, я попытался произнести вопрос, как ощутил мгновенную боль, сковавшую все лицо. От этого я дернулся сильнее, что есть мочи жаждая прикоснуться к стянутой мышце, но не смог. Рука рванулась вперед, а затем в ней проснулись все притихшие нервы. Что я увидел — так это бинты. И если бы только на руках... Все мое тело было обернуто в белые ленты, пропитывающиеся кровью и гноем. Многочисленные переломы, открытые раны, ожоги — со всем этим я был готов смириться. Если бы только главный вопрос не остался без ответа — кто же я есть? Сотни безымянных калек, и я среди них. Ни документов, ни знаков отличия — ничего. А одежда, что была на мне, расплавилась подобно воску свечи и смешалась с такой же растаявшей кожей. Обожженные, закопченные огарки клочков отнюдь не помогли. Разве такое бывает — ты не помнишь, а тебя не знают? Как так?
Первые недели две я даже пошевелиться не мог, только в уме загибал пальцы, считая дни. В бесконечной, казалось, палате, я лежал практически у самого окна. Свет бил и беспощадно резал глаза, не давая возможности хорошо осмотреться. Да и в пасмурный день это тоже не удавалось. Я был разбит морально. Мое тело походило на кусок гниющего мяса. И этот запах... Перевязки каждый раз что-нибудь да срывали, заставляя выступать кровь на очищенных местах. Постоянные боли настолько досаждали и выбивали из сил, что мне не хватало ни времени, ни желания думать о своем прошлом.
Так, в мучениях души и плоти, прошло три месяца. Кости потихоньку срослись, опухоль сползла, но легче не стало. Вскорости часть бинтов покинула руки и ноги. Окаймленные белыми, стягивающими змейками, розовые пятна новой кожи разбегались узором от кистей к предплечью, так же выглядела и грудь, и одна сторона лица, которое украшали еще и рубцы. Теперь мной можно было пугать непослушных детишек на ночь. Чувствуя себя уродом, я особо не хотел заводить дружбы с соседями по койке. Да и ко мне никто тоже не спешил лезть.
Скучно, конечно, было поначалу только лежать, созерцая потолок, а через время сидеть у окна... Но последнее радовало уже больше — кости ноги срослись правильно и я не утратил возможности ходить. Что правда, встал я не сразу, ибо мышцы очень ослабли, а боли при движении отбирали остатки охотки бороться за жизнь. Трус, слабак, никчемное отродье — все, что приходило на ум, я гневно изливал на себя и продолжал делать попытки, снова и снова.
С бегущими днями скованность мышц уменьшалась, как и напряженность. Но вот только не натянутость размышлений. Осознавая, что ничего не вспомню самостоятельно, я принялся ходить от одного калеки ко второму. Надежда, вспыхнувшая во мне так резко, тут же начала угасать. Фамилии и имена раненных мне ничего не говорили, как и наименования кораблей, на коих они служили. Бесполезная затея. Возможно, меня узнал бы кто-нибудь из офицерского состава? Но, ясно дело, что людей при звании госпитализировали и перевезли в лучший госпиталь Рагако, а то и в Стохес отправили. Здесь же, недалеко от порта, в разваливающемся строении, остались только матросы. Это безденежье или слишком тяжелое состояние не позволило им заиметь нормальные условия? Спасибо, хоть медицинский персонал ответственно исполнял свою работу и не издевался над беспомощными.
Сколько недель прошло еще? Эх, сбился со счета. Между тем последние почерневшие листы сорвались с ветвей. Я смотрел в окно, наблюдая за плавным танцем первых снежинок. Эти кристаллики напомнили мне что-то, точнее, кого-то. Я четко видел образ юноши, смотрящего прямо на меня и почему-то плачущего. Знаемся ли мы с ним? Дымка исчезла, а вот черты лица запечатлелись в уме. И ночью, когда я улегся отдыхать, увидел странный сон. Господи, неужто я был таким? Нет, все это лишь фантазия, шутки разума. Но как назло, видение желало донести свою правоту.
После того случая ко мне стал являться лик неизвестного мальчишки. И я уже не возражал своему сумасшествию. Эта тень больного подсознания постоянно что-нибудь да рассказывала о моем прошлом, раскрывала тайны. Однако когда я пытался спросить его о чем-то сам, юноша покидал меня одного, в смятении.
Так прошел месяц. С каждым разом лица во снах становились более четкими, силуэты приобретали очертания. Теперь я путешествовал не среди насыщенных пятен, заграждающих размытым контуром дорогу в неизвестность, а мог различить бальные танцы...
«— Виконт, с вами не хотят танцевать, ибо вы наступаете даме на ноги, — в ехидной усмешке произнес сиплый мужской голос.
— Как вижу, Милорд, у вас нет таких проблем, — сложа руки на груди, ответил шатен. Весь его вид кричал о том, что он обижен на стоящего перед ним человека. — Прошу, будьте так любезны, покинуть мою комнату.
Виконт отвернулся к окну, бросив неоднозначный взгляд. Он будто чего-то ждал. Чего же?
Рука в белой перчатке легла на ручку двери, нажав и приоткрыв щелку, что в ту же секунду шумно затворилась. Твердый и быстрый шаг. Уверенный и резкий маневр — мальчишка повален на постель, задыхаясь от касаний и поцелуев в шею. Глаза его полны слез, скатывающихся на покрывало, а пальцы зарываются в волосы любовника...»
К утру сон позабылся, как зачастую и происходило. Чувство пустоты было необъяснимо велико, что чудилось, будто метель разгулялась внутри меня, холодея и щекоча нервы. «Виконт...» — точно эхом раздалось в голове.
«Черт! Этот паршивец — виконт? С кем это он? Этот мужчина... это я? Это воспоминание или фантазия?» — И здесь, на сих мыслях, мне вспомнились изумрудные глаза, роняющие слезы. Мальчишка прикоснулся — теперь я понял — к моим щекам теплыми ладонями и поцеловал в лоб. Губы его настолько жги мою холодную кожу, что даже страшно стало — кто из нас жив, а кто?..
«Нет!»
Я встряхнул головой, желая прогнать сон, но мое лицо так и продолжали держать в ладонях. Мне пришлось наблюдать за тем, как лик юноши заискрил белым светом, бьющим изнутри него, а затем, как он начал медленно рассеиваться, разлетаясь, точно снежинки за окном — снежинки, как в ночном парке, перед последними, проведенными вместе часами; как на перроне, когда он провожал меня...
«Да кто ты, черт возьми?!»
Очнулся я будучи привязан к койке по рукам и ногам. Рядом находилась медсестра, читающая какую-то книжку. Заметив, что я пришел в себя, девушка оставила свое занятие и переключилась на меня. Оказалось, нервный срыв в нынешнем состоянии — это вполне ожидаемое явление. Однако все же я поставил половину персонала на дыбы. Интересно, что я кричал? Не выдал ли свою сущность? Если никто не перешептывается, могу ли я считать, что все в порядке? Должно быть, я стал задавать слишком много вопросов, говорить о том, что вспомнил. Но все впустую, и до добра не довело — меня признали сумасшедшим.
Несколько дней налеганий на снотворное да успокоительное, и сны покинули меня. Досадно, ибо я не хотел этого. В кои-то веки я чувствовал себя нужным, пусть и фантому из тьмы. С наступлением ночи, смотря на отражение пламени свечи, я пытался сосредоточиться на воспоминаниях. Между тем все сводилось к одному — мальчишке, что покинул мои видения. Кроме как титула я больше ничего о нем не знал, в принципе, как и о себе. Попытка за попыткой. Казалось, будто я стою где-то посреди чего-то пустого, в полной черноте, один. Боясь заблудиться, не решался сделать шаг вперед. Может, такое непонятное воздействие оказывало лекарство? Настойка из мандрагоры — забавная штука, стирающая память, а с ней и боль, порождающая видения... Проверить сие я мог только одним способом — хитрить и не принимать порошки да водицу, угнетающие мой разум. Я начал чаять на необъяснимое и потустороннее, когда в полной мере соображал, что именно лекарства и породили прозрачную материю, окутывающую меня и затягивающую в водоворот канувших лет. Но желание добиться правды стало выше: смогу ли я освободиться от сущности, привязавшейся ко мне благодаря корешку загадочного растения?
Раздражительность поборола апатию, но я старался сдерживать себя. Невзирая на то, что изменений в голове не наблюдалось, чей-то голос мне постоянно нашептывал — «держись». И вот, через столь длительный срок, я вновь узрел прекрасный лик. Впрочем, лучше бы не видел. Лицо юноши больше не выражало иных эмоций, кроме как разочарования, уныния, скорби. Зеленые глаза смотрели сквозь, губы роняли причитания. Этот его загнанный вид перекликался с моей душой. Сердце обливалось кровью.
«Я должен все вспомнить... Обязан!» — кулаки сжали простыню до побеления кожи на костяшках.
«— Сегодня ты так нетерпелив... Что случилось?
— Хочу запечатлеть вас, граф, дабы было что вспомнить после вашей смерти... Смерти. Смерти...»
Свет, как всегда, бил прямо в лицо. В палате все еще спали крепким сном. В коридорах разносились шаги медицинского персонала. Я подорвался, захлебнувшись втянутым воздухом — как так?
«Не могу же я быть мертвым, на самом-то деле. Бред, да и только».
Встав с постели и ощутив босыми ногами студеный пол, я подошел к расписанному морозом окну. Сквозь лед пробивался алый рассвет: такой нежный, ласковый, но обжигающий холодом.
«Пора уже прийти в себя, собраться и все вспомнить. Возможно, у главврача имеется список имен из судового журнала?»
Воодушевленный как никогда, я решил поторопить события и узнать правду. Кто же мог подумать... Черт побери, у меня было столько вопросов, но, увы, не ответов.
Однажды, совсем случайно, я заметил невысокий силуэт девушки в черном. Хоть ее лицо и скрывала вуаль, все же чувствовалось, что она смотрела именно на меня. Это все нынешнее уродство или, быть может, сия госпожа знала меня? Спустя некоторое время незнакомка вновь объявилась. Каждый раз она приостанавливалась у двери в палату, бросала кроткий взгляд и уходила. Это не могло не нагонять подозрений, всякие беспокойные мысли. И вот, когда леди пришла в очередной раз, я столкнулся с ней в коридоре. Тем не менее ничего не вышло — девушка обошла меня и вошла в кабинет главного врача Пиксиса. Пребывая в недоумении, я решился подслушать их беседу с усачом, желая выяснить кто она и зачем приходит.
С безразличием на лице я подпирал стену у двери кабинета, строя вид, что просто дожидаюсь своей очереди. Сквозь толщу преграды доносились лишь обрывки, не имеющие особого значения. Как вдруг речь зашла о списке раненых моряков. А ведь Дот клялся в том, что у него нет документов и в его госпитале только безродные и безымянные людишки. Что же за тайна объединяла этих двоих?
Услышав приближающиеся шаги по ту сторону, я быстро отпрянул от стены и прошел дальше по коридору. У меня была возможность понаблюдать за столь частой гостьей издалека, увидеть ее немногословную беседу со старшей медсестрой Рене, той самой девицей, беспрестанно заверяющей меня в том, что в моей голове засели чужие рассказы, чужие воспоминания, никак не связанные со мной. Что я просто захотел стать частью этих повествований и неосознанно забрал роль у давно упокоившегося с миром графа Аккермана.
Что касалось незнакомки — на миг мне показалось, будто я уже видел эту миниатюрную леди в своем сне. Действительно ли это было так?
Отныне на повестке грядущих дней у меня стояло разузнать о списке с именами и выяснить кем является призрак из прошлого. На тот момент я даже не имел понятия, что будет сделать легче. Так вот весь вечер и ночь прошли в взвешивании за и против. А во время утреннего осмотра запланированное имело место воплотиться в реальность, к сожалению, весьма неприглядную.
Сразу после посещения Дотом нашей палаты, я направился в четко заданном направлении. Усачу предстояло еще много работы, так что времени было предостаточно. Дождавшись, пока сестры разойдутся по своим делам, я проник в кабинет, закрыв за собой дверь. В принципе, особых трудов отыскать журнал среди прочих бумажек в ящике стола не составило. Тяжелее всего было читать тысячи имен с пометками в графе «мертв». Я пытался уловить что-то знакомое, жадно очерчивая каждую букву каждого имени. «Фрида». Это наименование корабля сразу бросилось мне в глаза — уверен, я служил именно на нем. Руки дрожали как никогда, листки переворачивались медленно и казалось, что они прилипают к пальцам через слой бинтов. Не может быть — никого живого! Фрида пала и унесла за собой сотни душ.
Шум и рев, крики и взрывы — звуки ожили в моей голове. Тело будто окутало пламя, и я подсознанием вернулся в последние минуты своего утраченного бытия.
«— Пли».
Обмен выстрелами. Снаряд врага прилетел прямиком в рубку, второй зацепил и мой расчет. Я же был сброшен волной на горящую палубу. Форма тотчас вспыхнула на мне оранжевыми языками, охватившими все, к чему только смогли добраться. А потом все потемнело, легкие стали набираться водой. Я вспомнил — кто-то столкнул меня в море. Но как так выходит? Непонятно.
От увиденного мне стало дурно, в голове все спуталось — капитан-лейтенант Аккерман действительно погиб. Его тело опознали через несколько дней в стенах этого госпиталя и еще через столько же схоронили.
Спрятав записи обратно, мне довелось поспешить и сделать недопустимое движение, тем самым пустить кровь из еле прижившей раны. Вновь пришло острое ощущение боли и обиды. Ловкости теперь мне явно не хватало, и это очень грустно наблюдать. Ведь кожа рвется по швам на небольшие лоскутки, подобно вконец изношенной тряпке. Но это не так досаждает, как неприятное чувство опустошенности. На фоне этой пусты постепенно пробудились злость, а с ней какая-то неуверенность. Безграничная слабость завладела телом, и я, вместо того, чтоб выйти из кабинета прочь, оперся руками о стол. Хотелось, так и не вспомнив, позабыть обо всем и просто дать волю эмоциям, слезам безвыходности — за что? Почему?
«— Эм... Что вы здесь делаете?» — послышалось за спиной. Пиксис, как нарочно, пришел сегодня с осмотра раньше, чем обычно. Он знал, что к нему наведаются гости, не иначе. Я не видел смысла врать, потому сказал все свои соображения по поводу врачебной этики мужчине прямо в лоб. Гнев нарастал с невероятной скоростью, но все же не захлестнул. Меня что-то остановило, указав на всю ту благосклонность и терпеливость лекарей, вытянувших меня с того света. Да и откуда Дот мог знать меня, даже имея на руках документ. Вполне вероятно, что я от рождения был мороком каким-то, ежели все созерцают с недоумением в мою сторону.
«— Приношу свои извинения. Понимаю, звучит это нелепо».
— Не нужно, я ведь и в самом-то деле соврал, — кивнул мужчина. — Мне очень жаль, что так вышло».
Старик изъяснялся загадками, утомляющими мозг бессмысленными фразами. Он не высказывал предположений, не строил догадок и не выдвигал теорий — только пустые, утекающие сквозь пальцы, подобно воде, слова. Знаток своего ремесла успокоил мятеж во мне, даровал покой и надежду на то, что в скором часе я получу все интересующие меня ответы, нужно лишь немного подождать. И я почему-то согласился с подобным мнением мужчины.
Рассуждая о своем поведении дни и ночи напролет, я отрекся от имени усопшего, ища настоящего себя. Ежели того мужчину опознали родные и похоронили, то я и вправду никак не могу быть им. Мне захотелось вырвать все то, что тлело в моем мозгу. Но только марево мальчишки не давало мне этого сделать. Между делом я незаметно начал задумываться о прежнем характере — сомневаюсь, что мягкость и уступчивость были мне присущи. Впрочем, сейчас иное положение. И, если на то пошло, нынешний характер играет во благо.
С тех пор, как я начал копошиться в своем прошлом, кому-либо из больных было запрещено со мной говорить — я в край стал изгоем. Несомненно, все это проделки Рене. Даже создавалось впечатление, что Пиксис в этих стенах ничего не значит и здесь правит кто угодно, только не он. Да, я был загнан в тупик — потерялся, как малое дитя. Но вдруг ко мне пришла помощь оттуда, откуда я ее вовсе не ждал. Сначала это была просто беседа, а опосля поддержка, приведшая меня к развязке запутанного клубка…
Также, помимо постоянных дум, я взялся рисовать.
Как-то утром, при осмотре, Дот тайно принес мне карандаш и несколько листков бумаги — видите ли это благоприятно влияет на восстановление памяти: записи, пометки, зарисовки, даты и имена. Первый день прошел в бесполезном прожигании желтой бумажки взглядом, на второй —запечатлелись точки от заточенного грифеля, ударяющегося в разные места. А потом серые крапинки соединились: большие глаза, взъерошенные волосы, пухлые губы... Это был портрет мальчишки из сна, велевшего дать ему имя Эрен. И так пошло-поехало. Я стал зависим от шороха бумаги и шарканья остро подточенного карандаша. Каждый штрих открывал мне что-то новое, линии вырисовывали чудные картинки, пусть неаккуратные и кривые. Лица людей, их образы, теперь отпечатывались не только в уме.
Что же о той девушке в вуали — Пиксис поведал мне только ту часть истории, которую ему было позволено. Хоть это все смотрелось весьма странно, ибо он сам завел тему о госпоже.
Как всем известно, знать часто брала на попечение какие-либо институты, театры, а также госпитали и тому подобное. Вот и здесь все то же. При той самой битве, лишившей меня нормального существования, с корабля «Олимпия» в ближайший госпиталь Марии, среди раненых был доставлен сын герцога Шульца. Персона известная во всей Элдии. Дня не прошло, как на пороге палаты стоял отец парня и его молодая супруга. Они забрали графа Гюнтера с собой в Митру, а в благодарность за оказание надлежащей помощи, взялись спонсировать отстройку обветшалого западного крыла госпиталя.
В данный момент только в этих стенах могут дать страждущему и кров на ночь, и горбушку хлеба на завтрак. Но сим не обошлось — Миледи тайно затребовала еще кое-что у Пиксиса, взамен на дополнительную плату.
Наверное, даже самый большой невежда догадался бы о том, что доктор обеспокоен настойчивостью графини, ее просьбой и, соответственно, благодарностью за ее выполнение. Стоит ли жизнь человека столько, сколько старик получает на благо госпиталя? Один против сотни — выбор очевиден, хоть и отнюдь не справедлив. Тем не менее мужчина всеми силами старался натолкнуть меня на путь истинный, указать на врага. И пусть он обманщик и где-то лицемер — я все равно уважаю его.
Так вот — все изменилось в один ничем не примечательный день. Я, как всегда, сидел у окна и рисовал портреты минувшего, когда на горизонте объявилась уж слишком чудная личность. Она громко вещала о чем-то Доту, бурно жестикулируя. Может, именно это и поспособствовало тому, что я обратил на нее внимание. Женщина, впрочем, тоже обернулась, встретившись с моим недобрым взглядом. С ее лица мигом сошли улыбка и задор, а большие карие глаза округлились. Незнакомка смотрела на меня так, будто встретила призрака. Как потом оказалось, так оно и было. В тот момент я мог поклясться, что она перевела все свои темы на вопросы обо мне, и это немного смутило Пиксиса, пошатнуло его уверенность. Он не мог отказать этой леди точно так же, как не мог отказать и загадочной графине. Вызов судьбе был брошен.
Высокая шатенка с горбатым носом подошла ближе. Она смотрела на меня таким пронизывающим взглядом, что становилось не по себе. Первая ее просьба была — посмотреть на мои рисунки. Я, не имея ничего против, в свою очередь, стал наблюдать за реакцией женщины, когда она принялась листать черно-белые зарисовки. Чудачка молча смотрела то на меня, то на мое убогое творение, а после произнесла свое имя — Ханджи, Леди Ханджи Зоэ.
Это еще одно семейство, оказывающее помощь госпиталю за стеной Мария, только уже медикаментами. И сегодня женщина привезла как раз таки новую партию лекарств. Да, все могло закончиться на этом, если бы она не остановилась у открытой двери и не заметила мужчину, сидящего у окна, мечтательно рисующего что-то. К счастью, я сидел будучи повернут уцелевшей стороной лица, что не позволило Ханджи усомниться в увиденном. Услышав от доктора мою подкорректированную историю, она незамедлительно проследовала в палату.
Зоэ звала меня по имени, которое было мне совсем чужим: по имени из проклятого списка, лежащего в ящике Пиксиса — капитан-лейтенант Ривай Аккерман с пометкой в графе напротив — погиб. Тем не менее это не удивило меня, ведь недаром та миловидная леди являлась в гости к врачу каждый месяц, будто контролировала его язык, рвущийся выложить всю правду о проворачивающейся у всех за спиной махинации. Вот только как мы с ней были связаны?
Второй вопрос был о парне, изображенном на нескольких рисунках подряд. Сказать о том, что он является ко мне в виде дымки или во сне, я не мог — поди, странно звучало бы. Имя, однако, все же назвал.
«— Я не знаю, кто это. Но сдается мне, что ему очень бы пошло имя Эрен».
«— Эрен, значит... — шатенка заправила за ухо упавшую на глаза каштановую прядь и обреченно улыбнулась. — А что было бы, если ты встретился с ним вживую?»
Эти слова сломали во мне что-то. Время остановило течение и звуки. Дьявол! Этот мальчишка и вправду существует? Выходит, все то — не больное воображение? Не ложные воспоминания? Я не сумасшедший? Ах, нет, все же полоумный, так как покорно дал согласие на несуществующие безумие, пока не обезумел в действительности.
«Говорите, что в моей голове засели чужие воспоминания, никак не связанные со мной?»
Видимо, я настолько глупо смотрелся со стороны, что Зоэ, накрыв мою кисть своей, стала рассказывать о моей жизни. Она выдавала историю с таким азартом и запалом, что порой чудилось, будто ведала о себе. А я слушал и вспоминал те недостающие кусочки мозаики и связующие. Действительно, общение с этой ненормальной особой дало положительный эффект. Вот только огорчали два момента: мои собственные похороны и болезнь Эрена. Мальчишка, оказывается, очень тяжело воспринял известие о моей смерти и теперь сам находился на грани.
На следующий день Ханджи принесла письмо, которое должна была отдать мне еще год назад, но обстоятельства не позволили. С тех пор она повсюду носит послание с собой в качестве наказания и напоминания. Я взволнованно принял конверт, что находился под восковой печатью с гербом поверх — значится, его не вскрывали. Строки явно были ответом и загоняли меня в угол.
«Милорд, я признаю свою ошибку. Теперь, когда между нами такое расстояние... Это моя вина. Я не хочу обременять вас своими чувствами, в столь трудное время, хочу лишь сказать, что молюсь за благополучный исход, за то, чтобы война не имела места быть. Желаю нашей скорой встречи, Ривай, жду вашего возвращения.
Э.»
Видя глазами одни слова, в уме я слышал другие. Одно из немногих посланий, но написанное еще ребенком, а не повзрослевшим и познавшим настоящее разочарование человеком.
«Я боюсь, дабы у вас не возникло трудностей из-за нашей переписки. Но все же молю Господа, чтоб он дал нам свидеться как можно скорее.
Каждую ночь, перед сном, я гляжу в окно. На звездном небе виднеется луна — такая бледная, такая одинокая. Смешно ли, но я представляю, что это вы, Милорд. В нашу первую встречу, после долгих лет, я понял, что вы всегда находились рядом со мной. Подобно этой луне, освещали мой путь, точно вели той тропой, которая вскоре переплелась с вашей. Вы разбили мое понимание мира и любви. Отныне я, как вы — странник в ночном небе, желающий скрасить одиночество любимого тысячами светящихся огоньков. Прошу, даже невзирая на тучи и туманы, не скрывайтесь от меня.
Э.»
Это звучало так по-детски, так наивно, что мне даже стало немного жаль глупца. Его надежды и мечты — они настоящие, кочующие из года в год. Вне всякого сомнения, теперешние мысли повзрослели вместе с ним, но остались неизменны. Здесь-то костерок желания и вспыхнул — неужто я вновь влюбился в это глупое создание? Нет, я его любил всегда, хоть и не признавал сего. Однако теперь все не так и я уже не тот. Впрочем, плевать мне хотелось на правила и законы.
