Нежные шипы

      Ханджи все же решила заехать домой, дабы привести себя в порядок, а уже после отправиться к Смиту. Пенная, горячая ванна пришлась в самый раз. Все ноющие косточки вставали на свои места, легонько потрескивало в суставах. Женщина нежилась в обилие чудного и мягкого медового аромата, и от этой сладости клонило в сон. Но помня об обещании, она не смогла оставить все дела на потом.       Нехотя покидая воду, Ханджи жалобно заскулила — тело настолько расслабилось, что попросту отказывалось подчиняться командам мозга. Потому прислуге было приказано подать крепкий кофе, умеющий ободрить по-настоящему.       По завершении всех процедур, Леди изогнула бровь и посмотрела в зеркало — все замечательно: нет ни дорожной пыли на коже, ни соломы в волосах. Струящееся, изумрудного цвета с черным корсетом платье покинуло шкаф и уже красовалось на женщине, подводившей глаза хной. Вот и все — сборы подошли к концу.       Городская площадь небывало переполнена людьми. Оно и не удивительно, ибо сегодня воскресный день и в некоторых пансионах положенный выходной. Девушки и юноши сбились группами, делятся свежими новостями, историями и прочим, произошедшим за неделю. Вокруг внушительных размеров фонтана бегают дети важно прохаживающихся разношерстных господ, да и парк пестрит гуляющими не меньше.       Ханджи почувствовала себя точно на рынке пригорода во время осенней ярмарки. Но, увы, здесь хоть и многолюдно, все же относительно тихо и спокойно. Лучше, поди, звучало бы — чинно и благородно. Усмехнувшись про себя, женщина возобновила движение в сторону пышного строения ратгауза, как вдруг перед ней выскочил ребенок. Избалованный господин не желал подчиняться новой гувернантке и чуть ли не плевался в ее сторону. Зоэ схватила беглеца за руку и притормозила его, испуская ртом шипение:       — Чш-ш, далеко собрался? — пальцы шатенки прошлись по золотавой голове мальца, а потом вздернули конопатый нос. Вскоре подбежала и запыхавшаяся нянька сего негодника — сдается, ей не видать покоя и с этим воспитанником.       — Леди Ханджи? Ох, благодарю вас за помощь, — поравнявшись, женщина признала в своей спасительнице давнюю знакомую. А та, в свою очередь, была удивлена неожиданной встрече.       — Имир? Смотрю, у тебя новый подопечный? — передавая мальчугана под шефство гувернантки, улыбнулась Зоэ и тут же отвлеклась на показавшийся вдали кэб Смита. Мысли немного спутались, тем не менее главным словам из повествования Имир не удалось обойти слух.       — Йегеры больше не нуждаются в моих услугах. Да и все это время держали только из-за Эрена, — шатенка искривила стан, обняв свои плечи. — А теперь, коль он умер... — по острой скуле грубого лица скатилась слезинка.       Вместе с виконтом, как эгоистично сейчас сие не прозвучало бы, гувернантка лишилась смысла и своего существования: Имир больше не может наблюдать глаз и улыбки своей Хистории. Но, по крайней мере, они обе живы и здоровы, чего не скажешь о Милорде, оставшемся навечно юным и прекрасным.       — Что?! — вскрикнула леди, зажав рот. Она не могла поверить в правдивость слов стоящей напротив. Однако подобными вещами не шутят.       Дальше Ханджи уже ничего не воспринимала — все вокруг нее застыло и больше не интересовало, как и Ривая, узнавшего горькую весть. Женщина сразу подумала о своем друге, о его состоянии и действиях. Следовало поспешить.       На территории площади извоз запрещался, поймать кэб можно было за специально отстроенными ступенями, к которым вели аллеи, разбегающиеся от фонтана лучами. Но никто не запрещал ездить верхом на лошадях констеблям.       Отчаянная выходка, когда Зоэ подбежала к мужчине в форме и начала нести какую-то неразбериху, терзаясь в панике. Это заставило офицера встать из седла, дабы привести госпожу в чувства. Впрочем, доверчивый бедолага был одурачен — только подошва высоких сапог констебля коснулась брусчатки, как леди в мгновение ока вскочила на его лошадь и, пришпорив округлые бока благородного животного, с места рванула в сторону центральной улицы. Ханджи не внимала крику служивого позади, чужим пересудам и даже не обратила внимания на изумленного таковой выходкой леди Эрвина, к которому, между прочим, она выбила встречу через своего нерадивого отца. ***       Аккерман, должно быть, ничего не видела и ничего не слышала, кроме как сына. На ее лице застыла безумная улыбка, а из глаз вольно бежали слезы. Кушель все еще не могла прийти в себя — перед ней ее сын. Женщина оглаживала правую щеку Ривая, чистую и неповрежденную, не понимая, кого же она оплакивала все это время — кто же тот бедолага? Но больше беспокоило даже не это.       Маркиза улыбнулась сквозь слезы:       — Как я могла не почувствовать, что ты жив, — судорожный вздох. — Только Эрен не верил, все ждал тебя, надеялся что ты придешь... — Кушель припала к груди сына и горько заплакала. У стоящей рядом Нанабе затряслись коленки от волнения, ибо она понимала к чему ведет госпожа, а та, между тем, продолжила. Миледи просила прощения за все свои ошибки, за все свои слова и слепые действия, словно находилась на исповеди. А Ривай слушал, перебирая волосы матери тонкими пальцами, чувствуя дрожь ее тела.       — Все в прошлом. Я, наверное, никогда не был так счастлив, как сейчас — вернувшись домой.       Однако женщина не успокаивалась, твердила одно и то же. Аккерман не мог понять, что мать хочет ему сказать, за что еще так рьяно просит прощения.       Это такова цена за спасение? Жизнь за жизнь? Нанабе пыталась помочь хозяйке прийти в себя, когда граф молчал, потупившись в одну точку расфокусированным взглядом. Почему все так произошло? «Эрен ждал тебя, — откликнулось внутри, — но вдруг наступил момент, вынудивший его добровольно проститься со своей надеждой, так как он устал и больше не мог питать иллюзий».       Ничего не думая, ничего не делая, ничего не выражая — мужчина застыл в той позе, в которой и пребывал. Отсутствие эмоций не такое как всегда.       «Умер, называя твое имя».       Когда застывшее тело неподвижно, и даже грудь не вздымает рубашки, то вокруг все рушится, как и внутри. В глубине души, где теплилось чаяние, теперь бушует пламя, выжигающее, обращающее все в прах.       До конца дней, впрочем, так не досидеть. У Аккермана больше нет веры и чтобы он не сделал — уже не имеет для него значения.       Отстранив мать от себя и поцеловав ее в лоб, Ривай встал и направился в сад. В этом году из всевозможных сортов роз расцвел только один. Выстоявший лютые морозы, он вопреки всему раскрыл свои желтые бутоны. Аккерман подошел к солнечному кусту и коснулся махровых лепестков, тихонько опустив пальцы на стебель. Позабыв о шипах, а может, это было сделано намеренно, он сжал ладонь в кулак, стискивая в ней зеленую ножку розы.       «Боли нет. Ничего нет».       Безразлично посмотрев на выступившие алые капли на ладони, Ривай крикнул Олуо, дабы тот принес садовые ножницы. И вот, срезая стебель за стеблем, граф будто изрезал свою плоть, вспоминая все значимые моменты своей жизни и тут же искореняя их. Однако желтые бабочки не спешили разлетаться, а смирно ожидали своей дальнейшей участи.       Когда Ривай закончил с перевоплощением сада, он неохотно взглянул на разбросанные цветы — перед глазами встала их первая с Эреном ночь, проведенная на покрывале из шипов.       — Тебе нравилась эта роза, не так ли, Эрен? — просипел мужчина и встал на колени возле убитых им цветков Папилона. Брови выгнулись, а веки прикрылись, отпуская слезу. Дав волю голосу, Ривай позволил себе закричать, выпуская весь воздух из легких и сжимая колючие стебли все сильней и сильней. Кушель, не желающая мешать сыну оплакивать утрату, лишь зажала ладонями уши и, тоже плача, сползла по стене на деревянный пол веранды. Слушать дикий вой ей было куда невыносимей, нежели опускать гроб со своим, как она тогда думала, мальчиком в землю — сейчас Кушель видит и чувствует всю боль Ривая.       И вот, вновь затишье. Мужчина утер слезы, точно их и не было. Собрав все цветы, он решительно ступил на аллею, по-змеиному извивающуюся вплоть до выхода из сада. А дальше, не дожидаясь кучера, Аккерман принял вожжи. Словно в бреду, он гнал лошадей, питая иллюзию, что все то — обман, что Эрен до сих пор ждет его, как всегда, стоя у окна. Но, подъехав к особняку Йегеров, черноволосый обнаружил свою запасную дверь в опочивальню любимого зашторенной.       Телом прошлась дрожь — что теперь? Мужчина опустил голову, подбородком упершись в грудь. Ноги и руки налились свинцом, делая движение невозможным. Однако, до поры до времени. Легкий ветерок пронес шелест деревьев, песню птиц, задел лежащее рядом розы со свежим и стойким ароматом. И среди всего этого Аккерман услышал такой родной голос, манящий за собой.       Все-таки болезнь графа не прошла и он действительно был безумен. Видимо, ушиб головы, в принципе, как и эмоциональное потрясение, отложили свой след на психическом состоянии. Пиксис говорил об этом, предупреждал, но разве слов достаточно? Не исключено, что, если бы не последние события, вполне возможно, ничего подобного не произошло, ибо, опять же, ничего бы не предшествовало обострению болезни.       Аккерман взял охапку роз и двинулся к воротам. Во дворе был лишь Ханнес, подметающий аллеи. Старик стоял спиной к вошедшему, потому, когда услышал шаги, обернулся. В ужасе перекрестившись раза три, он стал отступал назад, молитвой прогоняя представшего перед ним беса. Но вот только нечисть не исчезала, а напротив, подходила ближе. И только когда теплая, лишенная когтей рука накрыла его кисть, Ханнес поверил в реальность происходящего.       — Ваше Сиятельство, это вы? — всматриваясь и не до конца признавая графа, уточняя спросил садовник, накрыв пальцы господина второй рукой. Немало повидав на своем веку, Ханнес не полагал, что его еще может что-то испугать, повергнуть в шок. Досадная ошибка.       — Где Эрен? Я хочу знать где его могила, — спокойное обращение графа вызвало у старика плохое предчувствие и дрожь в поджилках. И тем не менее не имело смысла отнекиваться, запрещать визит господину, желающему почтить своего друга.       Так как от склепа был еще один ключ, о существовании которого не знали даже Григорий с Карлой, Ханнес проводил лорда к усыпальнице, а после, зажегши огонь в жаровне, чтоб осветить полумрак, оставил его там одного. Ривай, колеблясь, ступил через порог. В этих холодных каменных стенах, возведенных в самой дальней части сада, и лежал его возлюбленный. Желтые мотыльки выпорхнули из исколотых рук с присохшей кровью, разметались по выложенным серыми камням, залитым узором, падающим из маленького окошка с изображением ангелов: Григорий взял на себя большой грех, соврав священнослужителям о намеренном отравлении, сказав о нечаянной передозировке препарата по незнанию побочного эффекта. Потому его мальчик был отпет и похоронен по всем правилам и обычаям, как положено.       Аккерман сделал еще один шаг. Вытянутая рука прошлась по гробнице с вырезьбленными на ней узорами и цветами, покрытой дорогой тканью с вышитым на ней семейным гербом. Но это не то — хочется прикоснуться к телу, и пусть оно уже выпотрошено и пропитано растворами, лишь пустая оболочка.       Ривай осмотрелся: кроме небольшой лавки у стены, пары ваз со свежими цветами и железной жаровни, что ее каждый вечер разжигал Ханнес, после ухода графини, больше ничего не было. Прекрасно понимая, что голыми руками залитую плиту, под которой стоит гроб, не сдвинуть, мужчина все равно сорвал лежащую поверх ткань, бросил ее на пол. Дальше он всеми силами попытался сдвинуть тяжелую крышку саркофага, но, ясно дело, затея бессмысленна. А вот только шум, что был создан опрокинувшейся лавкой, привлек внимание Ханнеса, который поспешил проверить, как там господин. Старик испугался еще больше, когда, затаившись у дальнего куста спиреи, присмотрелся и увидел Аккермана, пытающегося добраться до гроба виконта. Ничего не соображая, рабочий побежал к Карле, дабы оповестить ее о происходящем.       Между тем, пока старый садовник хромал с ноги на ногу к хозяевам, к усадьбе подъехала и Кушель. Она словно предчувствовала нечто плохое, грозящее ее сыну. Так обе Миледи и Григорий встретились на ведущей в сад аллее. Графиня отреагировала бурно и нервно — ее взбесила выходка Ривая, потому маркиза поплатилась за свое обезумевшее дитя.       — Карла! — умоляющий взгляд утративших цвет из-за постоянных слез очей — очей, говорящих все, вместо лишних и ненужных слов.       — Прочь с дороги! — шатенка вырвала свою руку из хвата маркизы и оттолкнула ее, что та упала на землю. Даже не посмотрев на до недавнего подругу, женщина продолжила спешную ходьбу, когда Григорий, прошипев на грубость супруги, подал Аккерман руку, помог встать. Времени отряхивать платье не было, Кушель поблагодарила лорда за помощь и побежала вслед за графиней, прихрамывая на одну ногу.       Ривай как раз сидел у саркофага. Возле него валялся отбитый кусок украшения, что раньше были крыльями ангела. Мужчина бился лбом о слегка шероховатую поверхность, что уже содрала кожу и побила плоть мелкими красными точечками. Услышав звуки приближающихся шагов, он встрепенулся и встал на ровные ноги, желая достойно встретить своего врага. Брови нахмурились, кулаки сжались.       Карла шла уверенно. Помимо злости на наглость Ривая, позволившего себе бесцеремонно войти в склеп, да еще и разрушить часть плиты, леди охватила зависть и чувство несправедливости — ее сын мертв, когда этот совратитель жив.       — Это все твоя вина, Аккерман! — в ярости крикнула графиня, остановившись перед открытой настежь массивной деревянной дверью с коваными прутьями. — Он умер из-за тебя... Уходи, немедленно!       Черноволосый молчал. Сколько можно подчиняться каждому попавшемуся? Да — его опекали, да — беспокоились, хотели для него всего лучшего... А любили ли по-настоящему? Знали, чего желал он? Заботила кого-либо его точка зрения? И каждый раз, опуская голову, скрипя зубами, Ривай выполнял то, чего от него требовали, чего ожидали.       «Довольно!»       — Не перекладывайте всю ответственность на меня, Миледи. Я уже однажды сглупил, когда отдал Эрена вам, но сейчас вы не сможете отнять его.       Казалось, подобного спокойствия, твердости в своих словах и поступках Аккерман еще не испытывал. Тем не менее он стоял, будучи напряжен каждой мышцей, что слышался треск жил.       «Уступать? Такого понятия больше не существует».       Григорий прошел мимо жены и вошел в склеп под пристальное созерцание черноволосого. Йегер положил одну руку на разбитый угол плиты, вторую — на плечо Ривая. А дальше, глубоко вздохнув, сжал пальцы, точно хотел добраться до костей устроившего беспорядок. Мужчины понимали друг друга без лишних речей. Горе их не взрастило ненависти, а та не затмила разум и сострадание.       Гриша кивнул Аккерману в сторону выхода, но тот отказался, несмотря на мирный настрой лорда. Здесь и произошел раскол, повлекший за собой последствия. Доктор сильнее сжал чужое плечо и потянул на себя. Ривай вроде бы поддался, сделал несколько шагов, как вдруг, со всей силы, толкнул графа вперед. Тот так и вылетел из склепа, растянувшись по газону. Следом за этим послышался скрип двери, затворившей проход. Йегер ловко подхватился и бросился к двери, став тянуть ее на себя. Не исключено, что у него бы вышло, если бы Ривай не опрокинул ту самую жаровню, поддев ее тонкую часть под ручку. Из-за подобной неосмотрительности угли полетели на подтянутую ранее лавочку, вскрытую морилкой, когда тонкая ткань, расстилавшаяся по полу, уже затлелась, а после с легкостью вспыхнула. Огонь распространился по родовом гербе, съедая переплетенные инициалы семейства, жаля и впиваясь острыми зубами и в ноги отступающего назад Аккермана.       — Значит, ты этого хочешь, Эрен?       Йегер ничего не мог сделать с дверьми, из-под которых начали вырываться оранжевые языки. Металлическая ручка нагрелась и свободно могла заклеймить ладонь своим узором. Все слуги сбежались на крик и вопль маркизы, схватившей себя за волосы и на коленях ползающей по траве. В панике и дыму ничего не было понятно: кто кого оттягивал, кто кого успокаивал и кто таскал воду, стараясь если не потушить, то хотя бы предотвратить распространение огня. Когда же весь ужас закончился — пожар притих, а наполовину выгоревшие двери позволили убрать раскаленную ножку жаровни — прислуга залила водой оставшиеся небольшие очаги, расчищая путь доктору.       Григорий не ошибся, ибо с самого начала предвидел печальный исход. Переступая огарки, мужчина подошел к лежащему на полу, возле возвышающегося саркофага, графу — мертв.       Бледное лицо закопчено, испачкано черными разводами, волос разит напитавшимся дымом, а также небольшая багровая лужица, впитывающаяся в каменную кладку. Скорее всего, Аккерман задохнулся, а может, ударился виском, когда им овладело головокружение от нехватки кислорода и он упал. Ведь даже невооруженным глазом видно, что тело относительно цело — огонь повредил только ступни и часть одежды, не добираясь до колен.       Да, когда огонь усилился, выжигая кислород, отравляя гарью и запахом горящей плоти, Ривай почувствовал тяжесть в груди. Атрофированные нервы и сознание не давали сердцу остановиться от боли. Но вот только новая волна приступа и кашля сдавила горло, зазвенела в ушах и повалила шатающееся тело на пол, ударяя его об угол виском. Быстрая смерть? Нет, падение было не смертельным — Ривай, до последнего будучи в сознании и пытаясь вновь подняться, задохнулся. ***       Свет луны падал на покрытые копотью стены и пол. На этом же полу лежали обгоревшие розы. На изувеченных лепестках блестели слезы. Кушель потеряла своего сына во второй раз, и теперь уже окончательно. Такова жизнь — Ривая не одолел враг, позволив выжить, а родные люди погубили в один миг.