Цветы Дьявола

      Не сразу, но Дин узнал это место: один из бесчисленного множества съёмных домов, которые их семье довелось сменить. Кажется, это было где-то в Иллинойсе. Или в Вайоминге? Впрочем, так ли важно, откуда этот коридор, тонущий в полумраке, диван с продырявленной обивкой, дурацкие обои с узором в виде виноградной лозы, если всё это теперь — лишь смутное воспоминание? Воспоминание, обернувшееся новым сном.       Не делай вид, будто забыл.       Он круто развернулся, ударился бедром о высокую подставку для обуви, но не увидел главного: того, кто только что бесцеремонно шептал на ухо. Нет, не иллюзия: существо сейчас здесь. Внутри его воспоминания.       Отец был на охоте, а сам Дин только вернулся из супермаркета и не успел даже разобрать покупки, когда задался вопросом, почему брат его не встречает. Да, он уже не был той мелочью, которая с индейским кличем кидалась потрошить сумки в поисках любимых хлопьев, и всё-таки он мог бы хоть как-то выдать своё присутствие. Тогда Дин не думал о том, что может увидеть нечто, для его глаз не предназначенное. Думал больше, что Сэмми решил без разрешения смотаться погулять, несмотря на запрет, или того хуже — какая-нибудь дрянь напала на него. Что поделать, профессии, особенно такие опасные, как профессия охотника, накладывают определённый отпечаток.       — Ты помнишь. Не прикидывайся.       Уже осознавая бесполезность этого действия, он огляделся. Нет, призрак, кем бы он ни был, не притаился за углом гардероба или в глубине коридора. Силясь оттянуть неизбежное, Дин скрестил руки на груди.       — Предположим, помню. И что? Давай лучше о тебе поговорим. Хоть что-то новое.       Говорить о себе призрак не пожелал. Да, глупо было надеяться на пространное интервью. Теперь, когда воспоминания обрели чёткость, Дин вовсе не собирался следовать предначертанному сценарию и с размаху плюхнулся на диван, надеясь хоть так разрушить стройную последовательность сна. Но нет, даже не скрипнули пружины, а затем послышался тихий смех:       — Ты не проснёшься, пока не дойдёшь до конца.       Ну, попытаться стоило.       В тот день он, стараясь не шуметь, направился к их общей комнате. Из-за приоткрытой двери пробивалась полоска света — знак, что брат, по крайней мере, дома. Дин просто заглянул — убедиться, что всё в порядке…       Сэмми сидел на стуле спиной к двери; было сложно разглядеть, чем именно он занят. Сначала Дин заметил только ритмичные движения острого локтя. Осознание пришло в момент, когда Сэм шире развёл колени и шумно, прерывисто вздохнул.       Вспоминать об этом снова… сейчас… чёрт подери. Одно дело — понимать, что младшему уже шестнадцать и в его-то возрасте дрочить до дымящихся ладоней за отсутствием девушки — это нормально. Другое — увидеть. Услышать.       Тогда, по-настоящему, он осторожно прикрыл дверь и ушёл на кухню разбирать покупки.       Сейчас, во сне, продолжал смотреть, силясь проснуться.       — Вспомни, о чём ты на самом деле подумал тогда. Чего захотел и чего испугался…       — Что молоко испортится, пока будет валяться в прихожей, — нервно огрызнулся Дин. Он надеялся, что этот разговор привлечёт внимание воображаемого Сэма, и сон прервётся.       Что было хуже всего, та самая мысль, короткой вспышкой взорвавшаяся в мозгу в тот день, сейчас разрасталась, пускала корни. Та, которую он так старательно гнал от себя ещё много дней после.       Я хочу дотронуться до тебя.       Ещё не изучивший толком собственное тело, не знающий, где наверняка будет приятнее, Сэмми неловко ёрзал на стуле, Он чуть отклонился в сторону, как нарочно, открывая вид на сжатую ладонь, скользящую вверх и вниз по крепко стоящему члену. С искусанных губ сорвался стон; Дин закрыл глаза, стараясь выровнять дыхание. Не думать, ни в коем случае не думать о том, что он мог бы войти сейчас, нет, не чтобы прекратить это и спугнуть, а чтобы положить свою ладонь поверх его, направить движения. Хотелось прижаться сзади, приласкать; они тогда были почти одного роста, было бы так удобно пристроиться между его ягодиц, мокро целовать шею и вздрагивающие плечи…       — Зачем ты это делаешь? — Дин не привык умолять о чём-то, но сейчас с досадой заметил в собственном севшем голосе нотку мольбы. Призрак стоял совсем рядом, за плечом, достаточно реальный, чтобы ощущать его присутствие.       — Я помогаю влюблённым обрести друг друга. Тем, кто давно любил и желал, но боялся это признать. Разве это плохо?       Даже сквозь сомкнутые веки Дин продолжал слышать, и это было хуже всего. Заглушить эти звуки. Он не должен этого помнить.       — Хороша помощь, учитывая финал. Ты убиваешь их.       Воздух всколыхнулся — и последним, что он услышал в круговороте болезненного сна, был шёпот:       — На моих руках нет крови. Я не убийца.       Дин открыл глаза.       Сейчас, после недавнего сна, он был готов проклясть собственное равнодушие к чёртовой двуспальной кровати. Одно дело — просыпаться со стояком в гордом одиночестве, и совсем другое — когда обнаруживаешь себя обнимающим спящего младшего брата. Когда твоя рука лежит поперёк его живота, опасно близко к паху, а член гордо упирается в бедро.       Почти в панике Дин отшатнулся и кинулся в ванную, под явно грозящий стать постоянным спасителем ледяной душ. Его трясло — от недавнего сна, от мыслей, что бы подумал Сэм, если бы всё-таки проснулся, и от злости. Говорят, мёртвые не способны лгать — а что тогда слова об отсутствии крови на руках, как не явная ложь? Те, кто поддался внушению, неделю спустя умирают в огне, по слишком одинаковому сценарию, чтобы верить в случайное совпадение.       Уже направляясь обратно, Дин заметил розу. Проклятую розу, лежавшую на прикроватной тумбочке и, вопреки всем законам, совершенно не желающую вянуть.       Он сжал чёртов цветок до побелевших костяшек. Призрак привязан к нему, верно? Ну так он избавится от всех этих долбаных роз, завершит то, что должно было свершиться ещё при пожаре в поместье. Не заботясь защитой для собственных рук, он схватил спичку, чиркнул ею, поднося к тёмным лепесткам.       — Давай. Гори. Гори, чтоб тебя!       Спичка прогорела до конца и обожгла пальцы, но на цветке не появилось ни одной подпалины. Не собираясь так легко сдаваться, Дин помчался во двор, туда, где в багажнике ждала запасная канистра бензина. Нет ещё такого проклятия, которое устояло бы перед очищением огнём, бормотал он про себя, когда над мусорным баком, куда он швырнул горящую розу, поднимался дым.       Она осталась лежать невредимой среди тлеющих углей.       — Чёрт подери, чёрт, чёрт! — Дин пнул пресловутый бак и сморщился от боли: надо же, даже не заметил, что выбежал на улицу босиком… Он отряхнул цветок от пепла и жадно всмотрелся, надеясь увидеть хоть малейшее повреждение. Нет. Ни следа. Дрянная штука выглядела так, словно побывала в прохладной ванне, а не среди бушующего пламени. Впрочем, стоит ли удивляться? Если кусты уцелели во время пожара…       Ничего. Он придумает, что делать. Обязательно найдёт выход. Вот только перестанет болеть голова — наверное, наглотался дыма…       Уже на пороге номера он остановился в смутном беспокойстве. Картина недавнего сна вспыхнула с новой силой. Дин стиснул зубы, вновь и вновь повторяя про себя, что сон вовсе не обязательно означает потаённые желания из глубины подсознания. Особенно тот, в котором с тобой разговаривают преследуемые призраки.       Где-то в его голове до сих пор звучал смех — что странно, теперь он понимал, что скорее женский, чем мужской.       Семена были в твоей душе всегда. Я лишь даю им прорасти.