Цветы Дьявола

      Сэмми снова, как накануне, стоял перед ним на коленях, и это было последней точкой, в которой совпадали события реальности и сна. Потому что брат никогда не позволил бы себе развести его ноги и наклониться ещё ниже, потереться щекой о ширинку.       А сам Дин никогда бы себе не позволил, довольно щурясь, вычерчивать кончиками пальцев щекотные узоры на его виске, щеке, шее. Никогда не стал бы подобное негласно поощрять, приглашая зайти ещё дальше.       Но именно это делали их воображаемые копии из сна, не видя и не замечая ничего, кроме друг друга. Закусив губу, настоящий Дин наблюдал за тем, как другой он запускает руку под рубашку Сэма, а другой — тянется к пряжке собственного ремня.       Быть наблюдателем оказалось ничуть не легче, чем непосредственным участником. Когда воображаемый Сэм, раскрасневшийся, в одних расстёгнутых джинсах, потянул вниз бельё любовника, Дин закрыл лицо ладонями. Шальная мысль, что ему идёт быть таким, что он не отказался бы — всего раз — попробовать по-настоящему, срочно нуждалась в заглушении. Как и частое дыхание, и влажные звуки поцелуев — на всё это нельзя обращать внимание. Сосредоточься. Вдох-выдох…       Какое счастье, что всегда можно отвернуться. Пусть воображаемые копии творят что хотят: Дин знает, что именно здесь настоящее.       — Беатрис! Слушайте, хватит валять дурака. Я хочу помочь вам. Слышите?       Эхо разнеслось в той тёмной пустоте, в которой тонули, искажаясь, стены номера. Отголоски его слышались ещё с минуту; затем всё стихло. А, может, и нет, всего лишь было заглушено бессвязным ласковым шёпотом и негромкими стонами. Воображаемый он, пристроившись на боку, гладил брата по обнажённой груди и животу, лишь изредка опуская руки ниже, но и этого хватило, чтобы с силой прикусить губу. Словно всё происходило наяву, рот наполнился вкусом железа.       — Беатрис! — он позвал снова, но та не откликалась. Вот же упрямая дамочка! Могла бы хоть посмеяться для приличия, а не делать вид, что её здесь не стояло.       Безо всякой на то причины он вдруг вспомнил, как накануне окрестил миссис Паттерсон именем покойной матери. А если…       Прежде чем мысль оформилась до конца, Дин выкрикнул другое имя:       — Патриция!       Звук тотчас заглох, словно темнота поперхнулась; оборвались и голоса его с Сэмом воображаемых копий. Призрачная гостья возникла за его плечом — осязаемая, почти живая. И на этот раз, когда он обернулся, девушка ещё стояла там, чуть склонив набок слишком крупную для худенького тела голову. Прямые каштановые волосы растрепались, под серыми глазами залегли тёмные круги. Сперва показалось, что и кожа у неё болезненно-серая и сливается цветом со старомодным платьем, и лишь затем Дин сообразил, что вся её фигура покрыта слоем пепла.       — Патриция. Я хочу тебе помочь.       Девушка молчала. Сколько же ей было лет, когда случился пожар? Она была младше Малькольма, это точно, но насколько? Выглядит где-то на четырнадцать…       — Расскажи, что тебе нужно.       — Что мне нужно?..       Дин кивнул:       — Твоё неоконченное дело. То, что держит тебя здесь и не позволяет уйти. Я знаю… ты не хочешь ничего плохого. Но не все семьи такие, как твоя. Понимаешь? Я люблю Сэма. Но мне не обязательно с ним спать, чтобы это показать.       Он говорил всё подряд, боясь, что мимолётный контакт будет разорван. Но Патриция не спешила уходить, лишь пристально смотрела, отчего становилось действительно не по себе. А точно ли эта версия была верной? Точно ли можно верить тому, что она не совершила ни одного убийства? Если она — не заблудший дух, а жаждущий мести…       — Я знаю. Ты защищаешь его от всего, даже от себя. Вот только ты никогда не задумываешься, чего хочет он.       Лёгкое движение её руки — и вновь Дин увидел со стороны их последний разговор. То, какой затаённой надеждой горели глаза брата. Как отчаянно тот сжимал его руку… Силясь избавиться от подозрения, он тряхнул головой:       — Да брось. Он вообще по девушкам, и никогда бы не…       — Девушки — это одно. Ты для него — совсем другое. Без остальных он сможет обойтись, даже если будет очень больно. Но без тебя — не выдержит.       Другие воспоминания — о всех днях, проведённых бок о бок с ним — пролетели в одно мгновение, и вся щемящая нежность, с которой Дин заботился о брате, отозвалась ноющей болью в сердце.       — Мне казалось, только я без него не смогу.       Странно, что ни говори, быть таким откровенным с чёртовым призраком. С другой стороны, это всё ещё лучше, чем платить психотерапевту. Если так подумать, у призрачной психотерапии куча достоинств: например, никто не решит, что ты свихнулся, если примешься рассказывать о совместной охоте на демонов…       Патриция грустно усмехнулась:       — Ты не врёшь. Наконец-то. Я думала, ты снова будешь врать — мне и себе.       Вспомнив, что он здесь не ради прояснения собственных чувств, Дин как можно небрежнее скрестил руки на груди:       — Может, ты тоже ответишь мне? Я хочу кое-что спросить, — она сделала шаг назад, в темноту, но не исчезла; он торопливо закончил — Не бойся! Я хочу узнать, что случилось тогда в вашем доме. В день, когда всё загорелось. Я верю, что ты не убивала, но кто-то это делал и продолжает — возможно, это тот же человек, что…       «… Что убил тебя», — Дин не сказал этого вслух, но фраза прозвучала сама, подхваченная вездесущим эхом. Жутковато.       Она произнесла всего одно слово:       Смотри.       А затем то, что было сейчас его реальностью, смялось и съёжилось, как театральная декорация, обнажающая теперь закулисье. Дин — нет, Патриция, глазами которой он смотрел — старательно подстригала кустарник. Одно неловкое движение — и ветка хрустнула под её рукой; лицо обожгла пощёчина:       — Я так долго выращивала эти розы! Ты могла бы быть хоть немного осторожнее…       Она не смотрела на продолжающую на все лады ругать её неуклюжесть мать — её взгляд приковывал юноша у парковой беседки. Их черты были во многом схожи, но, если Патриция выглядела растрёпанным воробьём, этот смахивал на птицу покрупнее. Из тех, у которых есть острые клюв и когти.       «Малькольм», — вместе с этим именем в груди поднялась и опала волна мучительной нежности.       — Ты любила его? — шёпотом спросил Дин, но картина уже сменилась. Патриция, спрятавшись за портьерой, наблюдала за явно не предназначенным для её глаз зрелищем: Малькольм с совсем другой, слишком мягкой улыбкой целовал руки юноши, почти совсем мальчика. Не зная, как выглядит третий ребёнок Коулменов, Дин отчего-то сразу понял: это не посторонний юноша, а младший брат Малькольма и Патриции. Теперь его затопили горечь девушки, её обида… и зависть.       «Они были вместе. Я была не нужна. Но я хотела с ними».       Воспоминания Патриции как будто существовали единовременно — между ними не было границы и перехода. Беатрис Коулмен, равнодушно обмахиваясь веером с цветочным узором, смотрела сверху вниз на собственную дочь — до тех пор, пока та не заговорила. Дин, не разбирая слов, чувствовал суть — и по спине бежали мурашки. Она рассказала матери. Она хотела, чтобы младшего увезли как можно дальше…       Снова — пощёчина.       — Если это правда… Довольно с меня! Пусть убирается прочь — он уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои поступки. Я не позволю ему испортить жизнь собственного брата!       «Она хотела, чтобы Малькольм ушёл. Я была виновата. Я…»       Юноша, чьё лицо не выражало грусти — скорее, раздражение и обиду — стоял, положив руку ей на плечо, и внимательно слушал. Чуть не плача, Патриция отчаянно вцепилась в его рубашку:       — Прости меня! Я не должна была так… Но вы всегда были вдвоём! Без меня! Я тебя так люблю… Я не хотела!       Малькольм дотронулся до её щеки, стирая слёзы:       — Вырасти поскорее. Когда вы будете старше и матушка больше не сможет вам указывать, я заберу вас обоих. Мы уедем как можно дальше, туда, где нас никто не знает — и будем жить так, как хотим.       — Хочу сейчас, — Патриция упрямо шмыгнула носом; её старший брат медленно провёл рукой по её волосам, по спине, заходя чуть дальше, чем было бы дозволено родственнику.       — Сейчас я могу сделать только вот так… — приподняв её голову за подбородок, Малькольм поцеловал сестру — в тот же миг, когда распахнулась дверь комнаты.       В тревожно взметнувшемся пламени свечей Дин хорошо разглядел потрясённое лицо Беатрис Коулмен.       — Мама, я объясню. Я…       Она вышла, не сказав ни слова — а затем всё потонуло среди огня и дыма. Дин закрыл лицо от летящих искр, но всё уже исчезло. Он стоял у дверей их номера в мотеле, а Патриция с интересом, точно необычную картину, разглядывала то, что происходило за его спиной. Даже не оборачиваясь, он хорошо представлял, чем именно сейчас заняты их с Сэмом копии.       — Я хочу поговорить с ней.       Сейчас Патриция — побледневшая, съёжившаяся и слишком живая для той, кто умер сто лет назад — уже не казалось врагом. Испуганная, потерянная девочка. Дин и раньше порой встречал таких призраков, тех, кто не имел дурных намерений, но не мог уйти, сдерживаемый слишком сильным желанием.       — Я не хочу уходить, но, наверное, могла бы… если бы знала наверняка. Если бы мама ответила. Ты сможешь отвести меня к ней?       — Постараюсь. Ещё не знаю, как, но что-нибудь придумаю, не в первый раз.       Девушка сдержанно кивнула. С ума сойти — и это та, кому нужно сказать «спасибо» за последние безумные ночи… Дин попытался проснуться, но натолкнулся на неожиданную преграду. В спину прошелестел шёпот Патриции:       — Выход один. И ты его знаешь.       Безусловно, он знал — и от того, что он сейчас собирался сделать, сердце тревожно сжалось.       Сэм, теперь в одиночестве, сидел на краю кровати. Не дав себе времени на раздумья, Дин приблизился и провёл вдоль его шеи, по напряжённому плечу, дальше, до запястья. Поцеловать в губы не хватало смелости, пусть даже во сне, и он лишь прижал его ладонь к своей щеке.       — Я тебя не оставлю. Никогда.       Поцелуй, смазанный и неловкий, всё же случился — не по его инициативе. Воображаемый Сэм и на этот раз первым потянулся к нему, до боли вцепился в волосы на затылке.       Это было… приятно.       Сон кончился. Дин, вскочив с кровати, торопливо записал возникшую мысль в блокнот — боялся забыть в процессе сброса напряжения. Телу было всё равно, во сне или наяву к нему так томно прижимались. По крайней мере, одной конкретной части этого тела.       На пути к ледяному душу возникло неожиданное препятствие: дверь. Запертая дверь ванной комнаты, из-под которой пробивалась тонкая полоска света. Дин постоял с минуту, но брат не спешил открывать. Проклятье, чего он так долго? Собрался сам оккупировать душ? Тогда почему не слышно шума воды? Что он там…       Следовало бы окликнуть. Поторопить. Но вместо этого Дин прижался ухом к двери и замер, сам не зная, чего ждёт.       Шумный вздох с той стороны отозвался головокружением и стремительно нарастающей тяжестью в паху.       Его Сэмми… там, за дверью… Дин зажал рот, боясь выдать своё присутствие, спугнуть. Он не мог видеть, что именно делает брат, но воображение, подстёгиваемое шорохом снимаемой одежды и сдерживаемыми стонами, безо всякого влияния извне рисовало крайне возбуждающие картины.       Чувство стыда твердило что-то о том, что подобной хернёй нормально заниматься разве что перевозбуждённому подростку. В смысле, дрочить, зажимая рот свободной рукой, чтобы случайно не услышал тот, оказаться с кем в одной постели уже не казалось самым страшным кошмаром в жизни. Дин был не из тех, кто безоговорочно доверял призракам, но в голове ещё звенели слова Патриции.        Она даже не намекала — прямым текстом утверждала, что Сэмми любит его.       Если это правда… ох.       Он мог бы открыть чёртову дверь сейчас — и кто знает, чем бы это закончилось. Возможно, они бы устроили тест-драйв пресловутой двуспальной кровати.       Сэмми спал — и увидел что-то во сне? Что-то, что сейчас занимало его мысли, заставляло издавать негромкие, но такие потрясающие стоны. Или… или наблюдал за ним, спящим? Кровь стремительно отхлынула от головы: слишком ярко вспыхнула в сознании мысль, что младший брат мог начать на постели, рядом с ним, и уйти в ванную уже после — когда пришёл страх, что Дин проснётся, заметит.       До боли прикусив ребро ладони, Дин спустил себе в руку. Низкий хрип всё-таки вырвался, к тому же он слишком навалился плечом на дверь — и та предательски скрипнула. Отрезвлённый, он метнулся к кровати: сейчас, когда в висках ещё стучало, а по телу разливалась ватная слабость, меньше всего хотелось объясняться. Все демоны этого мира, в этом чёртовом номере вообще есть салфетки?!       Когда Сэм вышел из ванной, Дин выглядел почти прилично, если не считать взъерошенных волос и мутного взгляда. Он что-то услышал? Понял? Ладно, сейчас это не имело особого значения.       — Это была не Беатрис, а Патриция. Дочь. Тот призрак, что приходит в моих снах.       Сэм растерянно кивнул, как будто и не слушал. Да, через несколько минут после разрядки тяжело думать о работе…       — Но я кое-что понял. Мёртвые не могут так откровенно лгать — это по части демонов. Патриция говорила, что на её руках нет крови, но пожары кто-то устраивал. Кто? И тут я понял. Вот, даже записал…       Дин, надеясь, что брат не станет отмечать хрипотцу в его голосе, протянул ему листок, вырванный из блокнота. Надпись неровным, быстрым почерком гласила:       «Их двое».