Мой хозяин Кречет

Анри едва рот не открыл от изумления. Ну надо же, его мелкий шпендель умел ерепениться! Да еще когда его собираются выпороть по самое не балуйся, и он этого боится так, что коленки подводит. Анри-то думал, Илон только тихий саботаж устраивать умеет, когда ведет себя так, будто ни правил, ни верхних и старших не существует. Вот, например, прямо в глаза глядя или вопросы задавая некстати. И даже не думал считать это недостатком, Анри был слишком влюблен, чтобы видеть в Илоне хоть какие-нибудь недостатки. А теперь у него разом все встало еще сильнее, чем раньше, едва он увидел, что его котеночек может шипеть и царапаться. И он немедленно перетянул Илона шлепалкой поперек задницы от души, от переизбытка чувств. – Я тебе сказал не заставлять меня ждать! – сообщил Анри очень твердо, даже сурово, но беззлобно. Слишком уж он радовался этой строптивости, чтобы всерьез злиться. Ее хотелось окоротить, по-хозяйски твердо. И он продолжил: по бедрам два, по заднице один, по бедрам два и по заднице один. Ритм, который задумал заранее, который ему очень нравился. Который позволял отлупить Илона как следует, не покалечив. – Боишься или нет, теряешься или нет, понимаешь или нет – не заставляй хозяина ждать! Не знаешь – спроси! Наедине я спрашивать разрешил! И не тяни! И не медли! Когда! Хозяин! Желает! Тебя! Повоспитывать! Хочет! И ждет! – потому что, плешивая кошка его задери, когда Илон мялся и тянул, робел и лепетал, его хотелось скрутить и поволочь, а от этого – совсем невыносимо начинало хотеться трахнуть. А трахнуть было нельзя, поэтому хотелось сильнее выпороть. И у Анри начинала крыша ехать ото всего этого, когда он вот так вот… робел. И сейчас Анри его лупил потому, что Илон ему слишком нравился. Так сильно, что невозможно терпеть. За это лупил – больше, чем за что-либо еще. Малой вскрикивал, стонал, дергался и хрипловато ответил на поучение: – Я понял, хозяин Анри. Простите! – Закончу урок – прощу! – почти рыкнул на него Анри, который уже разошелся. И садистское исступление от хорошей порки, и невыносимо горячее нереализованное желание мешались в нем в кипучий взрывной коктейль. – На людях – молчи! Не давай другим повода усомниться в твоем хозяине! Пусть знают, что ты послушный! Пусть знают, что твой хозяин хорош! Наедине – говори! Хозяин все скажет! Куда шмотки положить, в какую позу стать! Чем отлупить тебя собирается – тоже! Хочешь знать – спроси! Когда мы одни! Во всех этих словах не было ничего такого, если бы они просто болтали, эта речь звучала бы спокойно и рассудительно. Как рассказ препода на уроке. Но только не сейчас. Не сейчас, когда следовал удар за ударом шлепалки, которые Анри, памятуя о вчерашнем, невольно считал. Шестнадцать – по заднице, которая так аппетитно вздрагивает, розовеет еще сильнее, а вчерашние полосы от удочки багровеют. Восхитительная картина! Семнадцать, восемнадцать – по бедрам, тоже розовеющим, будто Илон смущается и ими тоже, смущается так изумительно стоящего между этих самых бедер члена, сильно и крепко. Оттого, что Анри с ним вытворяет. Хочет вытворять, будет вытворять. Девятнадцать! Двадцать! Не меньше, чем вчера, всыпет. Он обещал! И ото всего этого скопом каждое слово Анри звучало с такой страстью, будто он не правила поведения рассказывал, а угрожал пороть еще сильнее. И трахнуть потом прямо между этих тощих выпоротых ягодиц. Потому что это было ровно то, что стояло за словами: я тебя хочу так, что зубы сводит, хочу пороть и трахать, ты самый соблазнительный невозможный маленький мазохист! И я за тебя волнуюсь, ерепенистый и наивный придурок! Боюсь, что ты нарвешься со своими закидонами! Поэтому все закидоны – оставь для хозяина наедине! Только не заставляй его ждать! Не заставляй! Ждать! Когда он и так едва выдерживает! Двадцать четыре! И двадцать пять! – Уоу! – Илон взвыл, – Я запомнил, хозяин! И принялся надсадно скулить, отчего Анри немедленно напугался, что все-таки переборщил в порыве страсти. И чего-нибудь там своему мелкому слишком отбил. Или перепугал сильнее, чем собирался. – Ну все уже, все, на сегодня все, – успокаивающе сказал Анри, потрепав Илона по волосам той же рукой, которой только что за них хватал. – Верю, что запомнил. Верю. Так что все уже. Ты в порядке, мелкий? – он постарался не выдать голосом своих переживаний. Да чего там переживаний, почти паники. От мысли о том, что с Илоном может плохо быть, у Анри все внутри переворачивалось. И он уже думал о том, чтобы оставить его на ближайшие три дня в покое. И судорожно вспоминал, точно ли он все лекарства из своей комнаты сюда в тумбочку перетащил.