Новая жизнь

      Грантер сидел во дворе здания почты, откуда отходили междугородние дилижансы, и с облегчением думал, что уже через пару часов они с Анжольрасом покинут Париж. И таким образом, мрачные предсказания Леба не оправдаются. Все, что могло бы напомнить Анжольрасу о его прошлом останется позади, они начнут новую жизнь в Лионе. Больше никаких разговоров о политике, никаких республик и прав человека. Реньо – человек искусства, он не допустит, чтобы в его присутствии размышляли о столь скучных мирских вещах.       До отправления было еще около часа, Грантер скучающе наблюдал за тем, как извозчики уводят кормить лошадей и как до блеска начищаются дилижансы перед отъездом. Анжольрас упорно не желал садиться на скамейку с ним рядом и бесцельно слонялся из стороны в сторону, словно наслаждаясь тем, что наконец вырвался на свободу. И Грантер был счастлив наблюдать, как его прекрасный белокурый бог меряет шагами почтовый двор, рассматривая все вокруг, словно ребенок.       Постепенно подходили и другие пассажиры. Рядом с Грантером на скамейку опустилась пара средних лет, вовлекая его в разговор о погоде. Мадам жаловалась своему супругу на то, что она не перенесет несколько дней в пути при такой жаре, и молила бога о дожде. Ее муж вполне обоснованно отвечал ей, что дождь размоет дороги и тогда путешествие станет невозможным и им придется пережидать непогоду в каком-нибудь богом забытом захолустье. Он привлек Грантера к себе в свидетели, и тот вежливо закивал, пытаясь убедить его жену, что в их случае жаркая погода все же предпочтительнее. Он отвлекся буквально на пару минут, но когда вновь обратил взгляд на почтовый двор, то Анжольраса там уже не было. Но Грантер все же успел заметить, как мелькнула его золотоволосая голова среди дилижансов, и тут же бросился за ним, чувствуя, как внутри закипает злость, смешивающаяся с беспокойством. В конце концов, самостоятельность Анжольраса становилась просто невыносимой.       – Антуан! – крикнул ему запыхавшийся Грантер, почти нагоняя его под аркой, выходившей на городскую площадь, переполненную людьми. Очевидно, именно возбужденно ревущая толпа и пленила Анжольраса, который хотел хоть краем глаза взглянуть на то, что там происходит.       Грантер зря рассчитывал, что его своенравный Аполлон остановится, услышав его крик. Тот, наоборот, лишь ускорил шаг, удостоив своего излишне бдительного опекуна раздраженным взглядом через плечо и обещанием вернуться до отправления дилижанса.       Грантер выбежал на площадь. Толпа людей теперь окружала его со всех сторон, и он быстро потерял Анжольраса из виду. Вне себя от злости и беспокойства, он выкрикивал его имя, которое впрочем тонуло в людском гуле, и искал глазами его фигуру, но не видел ничего кроме спин незнакомцев.       Толпа напирала со всех сторон, и Грантер уже с трудом мог прокладывать себе путь через нее. И видя тщетность всех своих попыток отыскать Анжольраса, он наконец сдался, приходя к выводу, что, возможно, он действительно слишком усердствует в своей опеке. В конце концов, пытаться полностью оградить Анжольраса от внешнего мира – просто смешно. Запретить ему делать то, что он хочет, – просто бесполезно. Никчемный пьяница, встающий на пути у богоподобного лидера революции, всколыхнувшей весь Париж, – сюжет достойный карикатуры.       Поэтому Грантер смиренно присоединился к столпищу зевак, решив просто посмотреть, что же так заинтересовало всех этих людей и Анжольраса с ними заодно. В конце концов, время до отправления у них действительно еще оставалось.       – По какому поводу весь шум? – спросил он стоящего рядом с ним мужчину в соломенной шляпе.       – Преступников казнить будут.       Только сейчас Грантер обратил внимание на темный силуэт гильотины, едва виднеющийся из-за сотен голов, стоящих перед ним людей. Странно было то, что раньше ее на этой площади не было. Очевидно, с момента июньского восстания количество этих смертоносных устройств в Париже резко возросло.       «Ладно», – решил Грантер, – «если Анжольрас так жаждет лицезреть, как вершит свое правое дело мадам Гильотен, то пусть смотрит. Ему только на пользу пойдет. Может, видя как скатываются с кровавого помоста чужие головы, он наконец задумается о необходимости беречь собственную». И с этими мыслями он успокоился и вместе со всей толпой терпеливо стал ожидать приближения повозки приговоренных, которая вскоре действительно вывернула из-за угла.       Грантеру его рост не позволял разглядеть всех пассажиров этого страшного транспортного средства, но он все же отчетливо видел одного молодого человека, ехавшего в ней стоя. Несмотря на связанные руки, на разбитое лицо и спутанные волосы, осанка приговоренного к смерти была полна достоинства и величия, а в его лице светилась эта ужасающе прекрасная вера, которую Грантер так часто видел в глазах Анжольраса. И в этот момент он все понял с ужасающей ясностью: на казнь везли не убийц, не воров, не мошенников, а чертовых революционеров, таких же, какими были они, «Друзья азбуки». Грантер подумал, что если бы их тогда не убили на баррикаде, а схватили и предали суду, то Анжольрас бы ехал на этой телеге точно также стоя, гордо окидывая взглядом толпу зевак. Ветер бы развевал его прекрасные золотые кудри, солнце бы светило так же ярко и в нем не было бы ни тени страха, только вера, прекрасная вера на его прекрасном лице. И казалось бы, что он идет не на казнь, а бросается в последний бой. Комбефер бы, наверное, сидел, внизу, спокойно и с достоинством принимая судьбу, как всегда с философской улыбкой на губах. И он держал бы за руку Жоли, наверняка, бледного от страха, но все же намеренного не показать этого и умереть с достоинством.       Скорее всего, для казни всех «Друзей азбуки» понадобилось бы две повозки. На второй красовался бы Курфейрак, он бы тоже ехал стоя, как и Анжольрас, но в нем бы не было этого мраморного величия, нет. В нем бы был огонь, страсть. Он бы поднимал в небо кулак и кричал о свободной Франции, о великом будущем, о том, что вслед за ними придут другие и встанут под революционные знамена. Наверное, Жан Прувер тоже бы встал рядом с ним, на ходу сочиняя оды о республике и их собственном героизме. Но у их повозки непременно сломалось бы колесо, потому что внизу сидел Боссюэ, которому всегда не везло. И в этот момент Баорель бы заливисто засмеялся.       Это была страшная картина, но все же Грантер почему-то улыбнулся, думая о своих погибших друзьях. Улыбка сквозь слезы. Они все были такими разными, все были такими родными. Были. Их больше нет. Всех, кроме Анжольраса.       Вспоминая о нем, Грантер встрепенулся и пришел в себя. Ему нужно было как можно быстрее найти его и увести отсюда. Грантер пробирался сквозь толпу, бешено ища глазами своего золотоволосого Аполлона, а в голове страшным эхом отдавались слова Леба: «Любая мелочь, связанная с его прошлой жизнью, будет наталкивать его на воспоминания. Книги, которые он раньше читал, места, в которых раньше бывал, лица, которые видел, – все! Абсолютно все! Ты не убережешь его от воспоминаний! Весь Париж, все его улицы, скверы и дома будут против тебя!» И Грантер с ужасом понимал, что едва ли могло быть нечто более отрезвляющее для памяти Анжольраса, чем развертывающаяся сейчас перед его глазами казнь революционеров.       – Антуан! – закричал он, в отчаянии расталкивая околдованных жестоким зрелищем зевак. И небеса, очевидно, все же сжалились над ним, потому что Грантер наконец увидел Анжольраса. Не веря своему счастью, он с максимально возможной скоростью направился в его сторону, не отрывая взгляда от его лица, выражение которого пугало. Анжольрас смотрел вперед, на повозку, широко раскрытыми глазами, будто находясь под каким-то страшным гипнозом. А сам Грантер сейчас словно играл наперегонки с его прошлым, и он должен увести Анжольраса отсюда, как можно быстрее, обгоняя сжимающееся вокруг него кольцо воспоминаний.       И вдруг произошло нечто страшное. Приговоренный к смерти революционер поднял в воздух кулак и закричал:       – Да здравствует республика! Грантер видел, как в этот момент Анжольрас вздрогнул, как приоткрылись его губы: будто следуя неведомому ему инстинкту прошлой жизни, он хотел крикнуть своему двойнику то же самое в ответ. И вдруг его лицо искажала вспышка то ли страха, то ли боли, – Грантеру сложно было разобрать это смешение эмоций, – но уже сам факт того, что каменное лицо его бога дрогнуло, говорил о многом. Он видел, как Анжольрас развернулся, беспорядочно нащупывая путь сквозь толпу, и очевидно, пытаясь убежать от этого места, испуганный внезапно нахлынувшими на него чувствами и, возможно, даже обрывками воспоминаний. И эта паника, исказившая его мраморное лицо, лицо человека, который, казалось, никогда и ничего не боялся, заставила похолодеть и самого Грантера.       – Антуан! – крикнул он, наконец все же хватая того за руку. Анжольрас обернулся, и по его лицу было видно, как он несказанно рад сейчас видеть своего спасителя, от пристального надзора которого так пытался избавиться еще пару минут назад.       – Пойдем, – Грантер потянул его за собой, уверенно находя выход из толпы и не отпуская его руку, пока они не оказались в тени почтовой арки. Там он остановился, давая Анжольрасу отдышаться и немного прийти в себя.       – Что произошло, Антуан? – спросил он, как можно мягче. Ему нужно было получить ответ на этот вопрос. Просто жизненно необходимо. Он уже догадался, что это зрелище заставило Анжольраса что-то вспомнить. В его голове должны были всплыть какие-то страшные мучительные картинки из прошлого, иначе бы он не был так напуган. Но Грантеру нужно было знать наверняка, что это были за воспоминания и насколько они отчетливы.       – Я не знаю, – выдохнул Анжольрас, прислоняясь лбом к холодной кирпичной стене. – Наверное, я перегрелся на солнце или действительно пока не до конца оправился от ран, но мне показалось…       Он вдруг замолчал, и Грантер нетерпеливо спросил:       – Что показалось, Антуан?       – Что… что… я даже не знаю, как это объяснить… что я слышал этот крик раньше, видел это раньше… и очень близко, очень отчетливо. Мне показалось, что я уже видел казнь этого человека. И так много крови было, что я, не поверишь, будто чувствовал ее запах. Так странно. Откуда мне знать, как пахнет кровь…       Грантер чувствовал, как сердце сжимается от боли с каждым последующим словом.       – Только там была не гильотина, а ружья. Залпы ружей. Я слышал их издалека. И слышал их оглушающе близко, – Анжольрас нервно выдохнул, на секунду останавливая поток своей речи. – Наверное, у меня в голове просто соединились выдумка и воспоминания. Ты же говоришь, что в меня стреляли. Наверное, это предчувствие чужой смерти что-то всколыхнуло во мне. Эта жара просто так странно на меня действует, – прошептал он. По его лицу действительно катились капли пота, но скорее не от жары, а от эмоционального напряжения.       – Если ты плохо себя чувствуешь, мы можем выехать позже, – сказал Грантер, желая хоть как-то облегчить его страдания и в то же время мысленно благодаря бога за то, что Анжольрас посчитал свои истинные воспоминания не более чем болезненной фантазией, вызванной июльской духотой.       – Нет. Все в порядке. Мне уже лучше.       Грантер окинул его недоверчивым взглядом, но ему самому хотелось покинуть Париж как можно быстрее, поэтому он не стал спорить и сделал вид, что поверил его словам.       Во время самой поездки они почти не разговаривали. Грантер вскоре оказался вовлечен в беседу со своими утренними знакомыми, которые оказались с ними в одном дилижансе. Анжольрас же молча смотрел в окно, и оставалось только гадать, какие мысли проносятся в его голове.       Утомленные долгой дорогой, под вечер они наконец остановились в какой-то маленькой деревушке на ночлег, давая отдых и лошадям, и себе. За ужином Анжольрас продолжал молчать и почти не ел, впрочем и Грантер тоже скорее налегал на вино, а не на еду.       – Ты нормально себя чувствуешь? Еще два дня пути. Перенесешь? – спросил он, прежде чем потушить свечу и забраться в постель.       – Да, – ответил Анжольрас уже без тени того раздражения, с которым он обычно относился к этой навязчивой заботе. Очевидно, он до сих пор не мог простить себе свою утреннюю слабость и эту такую несвойственную ему панику, вызванной зрелищем повозки смертников.       – Хорошо.       Грантер потушил свечу, забираясь в кровать. Утомленный напряженным днем и убаюкиваемый парами вина в своей голове, он заснул очень быстро, несмотря на скрип соседней кровати Анжольраса, который, напротив, мучительно долго не мог забыться спасительным сном. В конце концов, посреди ночи он встал с постели, подходя к тазу для умывания, чтобы сполоснуть свое пылающее лицо. Его шаги заставили Грантера проснуться. Несколько секунд он с беспокойством всматривался в фигуру Анжольраса, в странной позе нависшего над жестяным тазом, упираясь рукой в стену. Грантер слышал, как капли воды, стекающие с его волос и лица падали вниз, завороженно смотрел на его стройный силуэт, освещенный лунным светом, и думал о том, что должен сказать ему что-то, успокоить его, но в то же время понимал, что вряд ли это в его силах.       Но ситуация становилось невыносимой. И под аккомпанемент скрипа пружин Грантер наконец все же поднялся с кровати, и Анжольрас вздрогнул от неожиданности, поворачиваясь к нему.       – Я разбудил тебя. Прости.       Но Грантер лишь тряхнул головой, показывая, что извинения здесь излишни.       – Что происходит, Антуан?       – Ничего.       – Я могу как-то тебе помочь?       Анжольрас несколько секунд всматривался в его лицо. Они оба теперь стояли в полосе лунного света, и хорошо видели друг друга. Грантер отчетливо уловил сомнение, скользнувшее по прекрасному лицу его собеседника, но Анжольрас все же ответил ему:       – Да.       – Скажи мне как. Я сделаю все, что в моих силах.       На секунду сжав губы суровой линией, Анжольрас сказал:       – Расскажи мне все. Мне нужна правда о моем прошлом.       И Грантеру показалось, что тот отдает ему приказ на своей невидимой баррикаде. Инстинктивно он уже готов был подчиниться своему лидеру, даже больше, своему богу. Власть Анжольраса над ним была слишком сильна. Но любовь к нему была еще сильнее. Грантер видел, как он страдает от того, что не может вспомнить собственное прошлое, – и это разрывало его сердце. Но все же был уверен, что Анжольрас будет страдать еще больше, если узнает правду.       – Я не могу, – выдохнул Грантер, разворачиваясь, но тут же почувствовал сильную хватку руки на своем плече, снова оказываясь лицом к лицу со своим прекрасным Аполлоном.       – Расскажи. Пожалуйста. Ты же видишь, что я схожу с ума от этой неизвестности. Мне видятся странные вещи. И бред смешивается с реальностью. Я не знаю, каким из этих странных картинок в моей голове верить, а каким нет. Не могу различить грань между смутными воспоминаниями и болезненными фантазиями. Пожалуйста, Николас. Мне так нужна правда, – Анжольрас уже не приказывал, а умолял, а Грантер думал о том, что более ужасной пытки судьба не могла ему придумать. Он чувствовал, что бессилен сделать что-либо. Он должен был заставлять страдать самого дорогого ему человека на свете, чтобы оградить того от еще больших мук и от ненависти к самому себе. «Лучше ненавидь меня, Аполлон», – думал Грантер, мучительно избегая его взгляда.       – Если ты не рассказываешь мне о моем прошлом, потому что жалеешь меня, то куда более жестоко скрывать от меня правду! – выкрикнул теряющий терпение Анжольрас, будто читая его мысли. Но из этой битвы Грантеру было необходимо выйти победителем. Отчаяние придало ему сил и, скидывая со своего плеча руку Анжольраса, он наконец решительно посмотрел ему в глаза.       – Мы заканчиваем этот разговор сейчас и больше не возвращаемся к нему, – сказал он с твердостью, о которой и не подозревал в себе самом. – Каким бы ни было твое прошлое, оно мертво. И ты, ты, каким ты был, тоже мертв. Прими это за знак судьбы. Живи настоящим. Не оглядывайся назад. Поверь, за твоей спиной осталось зрелище не из приятных. И благодари судьбу за то, что ты этого не помнишь! – выкрикнул он наконец. Понимая, что и так сказал слишком много, Грантер замолчал.       Анжольрас несколько секунд молча смотрел на него, пораженный его словами или же, скорее, тем жаром, с которым он все это говорил, а затем задумчиво сказал:       – Значит, я ошибался… Ты не виноват в случившимся. Это касается лишь меня…       – Я сказал, мы закончили с этим! – раздраженно крикнул Грантер, резко встряхивая его за здоровое плечо и в следующую секунду сам же удивляясь собственной дерзости.       – Я все равно узнаю, – упрямо вздернул подбородок Анжольрас.       – Никогда!       – Позволь последний вопрос прежде, чем мы навсегда закроем эту тему? – и не дожидаясь согласия со стороны своего собеседника, Анжольрас его задал: – Почему ты так заботишься обо мне, если это касается только меня? Если это связано с опасностью? Если нам приходится бежать?       – Потому что мы друзья, – ответил Грантер облегченно. Он готовился к худшему, а на этот вопрос ответ напрашивался сам собой.       – Но мы слишком разные, – недоверчиво протянул Анжольрас.       – У тебя есть какие-то свои предположения? – раздраженно отозвался Грантер.       – Нет, – поспешил ответить тот, почему-то отводя взгляд.       – Тогда в чем проблема?       Анжольрас пожал плечами, не отвечая ничего.       – Ложись спать, Антуан. Завтра долгая дорога.       – Отсутствие достоверных сведений о моем прошлом не дает мне заснуть, – упрямо возразил тот, и Грантер вновь вскипел.       – Я сказал, мы закончили с этим! Анжольрас, я не шучу! – раздраженно крикнул он, забываясь и по давней привычке называя его по фамилии. Брови Анжольраса взметнулись вверх в удивлении, но, тем не менее, он все же направился к кровати.       – Только осознание того, что ты делаешь это из неимоверно глупой, но все же искренней заботы обо мне, уберегает тебя от моей ненависти, Грантер, – сказал его Аполлон напоследок, забираясь под одеяло и в отместку называя его точно так же по фамилии. Анжольрас и не догадывался о том, какой болью отдалось в душе его друга осознание того, что они вновь отошли от имен.       – Лучше ненавидь меня, чем себя, – пробормотал Грантер в подушку. Еще какое-то время он напряженно вслушивался в скрип соседней кровати, но тот вскоре прекратился – Анжольрас все же заснул. И Грантер наконец и сам с облегчением позволил себе закрыть глаза.