40
20 апреля 2018 г. в 21:56
Грантер пил. Много пил. Ему казалось, что еще никогда в жизни его организм не был отравлен алкоголем настолько, как сейчас.
Это была попытка забыться. Неудачная попытка, поскольку каждая капля жгучей жидкости лишь усиливала его боль. И он бродил по пустой квартире, начиная слышать голос Анжольраса. И ему казалось, что он видит его самого, чувствует его прикосновения, слышит его шаги из-за двери. Были ли это сны, видения, пьяные галлюцинации – Грантер не знал. Он перестал отдавать отчет своим мыслям, своим словам, поступками, всей своей жизни. Часы, дни, недели смешались в его голове. Анжольрас оставил ему практически все деньги, предназначенные для нужд школы – но школы больше не было. Анжольрас ушел, и Грантер нещадно пропивал злополучные франки, будто думал, что когда они закончатся, исчезнет и боль.
Он бросил работу, все заказы и целыми днями слонялся по городу, по кабакам или по пустой квартире. Анжольрас взял с собой лишь самое необходимое и почти все его вещи так и лежали на своих местах – книги, одежда, недописанные письма... Грантер думал их сжечь, но у него не поднялась рука. И одновременно у него в груди теплилась безумная надежда, что Анжольрас вернется. Если не за ним, то хотя бы за вещами. И поэтому он так боялся покидать квартиру надолго, боясь пропустить его приход. И всегда проверял, на месте ли его книги, так ли сложена в шкафу его одежда. Но Анжольрас все не приходил, а его вещи лежали нетронутыми на своих местах….
Грантер думал, что Анжольрас уехал в Париж. Это было бы логичнее всего. Там были его родители. Возможно, какие-то знакомые, о которых Грантер не знал, но о которых сейчас вспомнил сам Анжольрас. И наверняка, ему хотелось навестить могилы друзей. Хотя были ли у них могилы? В этом Грантер не был уверен. Но он все равно думал, что Анжольрас вернулся в Париж. И все равно ждал его прихода каждый день, сидя в пустой квартире. И все равно вглядывался в лица прохожих на улицах Лиона, надеясь случайно встретить его.
Грантер вообще часто проигрывал в голове их встречу. Ему казалось, что Анжольрас должен его простить. И его уход, его ненависть казались ему теперь дикой несправедливостью. И он совсем этого не понимал. Он вспоминал, насколько им было хорошо вдвоем и, даже если Анжольрас все вспомнил, он же не мог одновременно забыть те два года, что они были вместе? И как ни странно, именно сейчас с его уходом Грантер вдруг поверил в то, что в момент этого сладкого короткого счастья Анжольрас действительно его любил, действительно считал его достойным и равным себе. Потому что Грантер таким и был, точнее, стал. Ради Анжольраса. Грантер изменился ради него. Он больше не был тем бесполезным пьяницей, которого Анжольрас знал когда-то, они вместе трудились на благо общего дела – так почему Анжольрас забыл об этом, вспоминая свое прошлое? Да, он, конечно, имел право ненавидеть его за обман, за то, что Грантер скрывал правду… Но разве не мог Анжольрас поставить себя на его место и понять, что он искренне старался сделать как лучше? И Грантеру было горько и обидно, что Анжольрас не может понять, не может простить и быть снисходительным к нему. И ему казалось, что в своей суровой справедливости Анжольрас был к нему совершенно несправедлив.
И Грантеру хотелось, нет, Грантеру нужно было, чтобы рядом была Бланш. Бланш была бы на его стороне. Бланш всегда прощала. А ему нужно было сейчас именно прощение. Не чертова справедливость Анжольраса, а то самое милосердие, которому он пытался научиться у нее. Но все сошло на нет… И сам Грантер не видел в себе сил что-либо изменить. Анжольрас его ненавидел. Анжольрас не захотел даже выслушать его. Не захотел понять. И что Грантер мог теперь? Лишь пить и проклинать свою судьбу. И снова превращаться в того жалкого никчемного пьяницу, которого Анжольрас так презирал.
Но даже его презрение было для Грантера еще не самым страшным. Самое страшное заключалось в том, что Анжольрас по-прежнему считал спасение собственной жизни ошибкой. Он сам это сказал ему в лицо. И от осознания этого Грантера бросало в дрожь. И если собственные обиды и страдания он мог заглушить алкоголем, то мысль о том, что Анжольрас ненавидит не его, а себя в первую очередь, не давала ему покоя и преследовала его неустанно. И Грантер сходил с ума от собственного бессилия. Ему вспоминались слова Анжольраса о том, что он приговорил себя, и ему казалось, что тот может совершить какую-нибудь глупость. И он боялся, он страшно боялся за него, но сделать ничего не мог. И ему оставалось лишь молиться, уповая на благоразумие самого Анжольраса и внимательность его родителей и друзей, тех, кто был с ним сейчас рядом, в то время как сам Грантер приблизиться к нему больше не мог.
Так проходили дни, которым Грантер уже давно потерял счет. Он пил, сходил с ума, слонялся по квартире, прислушивался к шагам на лестнице и путался в воспоминаниях и собственных видениях. Пока однажды он не услышал стук в дверь.
Грантер встрепенулся, прислушался. Стук повторился вновь. Тихий и неуверенный.
Грантер был пьян. Он не прекращал этот бесконечный запой с момента ухода Анжольраса несколько дней назад. Возможно, этот стук в дверь был лишь еще одной его пьяной галлюцинацией. Возможно, стучалась домовладелица. Но будь это домовладелица, то она непременно бы назвала его имя и стучала бы более настойчиво. Будь это его галлюцинация, то стук, скорее всего, тут же бы прекратился. Но он продолжался. Настойчиво продолжался, пусть и был слабым и негромким. Видимо, кто-то все же очень хотел его увидеть.
«Анжольрас! Это Анжольрас!» – тут же мелькнуло в голове у Грантера. И его сознание слишком мутило от алкоголя, чтобы он мог подумать о том, что у Анжольраса, вероятнее всего, остались ключи, и стучать бы ему не понадобилось. И стук у Анжольраса был другой, сильный и уверенный.
Но Грантер был слишком пьян, чтобы задуматься об этом. Он верил, что за дверью стоит Анжольрас. Который все понял. Который его простил. И вернулся, чтобы сказать ему об этом. И полный жалких надежд, Грантер, шатаясь, направился к двери. Он распахнул ее, глупо отвратительно улыбаясь. Но улыбка тут же сползла с его губ, и он вздрогнул от неожиданности и стыда, прожегшего его, несмотря на все его маловменяемое состояние.
Перед ним стоял не Анжольрас. Даже перед Анжольрасом Грантеру было бы менее стыдно, менее горько предстать в подобном виде.
На пороге стояла Клодия. Маленькая Клодия в легком стареньком пальтишке. Она нервно сжимала крохотные ладошки и испуганно смотрела на него своими большими детскими глазами. И Грантер закрыл ладонью лицо не в силах переносить этот взгляд, служивший ему немым укором. Напоминанием о том, как низко он пал.
– Клодия, – прохрипел он ее имя, превозмогая стыд и собирая воедино остатки сознания. Но его голос, его вид, очевидно, испугали девочку настолько, что она резко отпрянула от протянутой ей руки, приглашавшей ее войти, и, развернувшись, быстро побежала по лестнице вниз. Грантер выскочил было за ней, но ноги держали его плохо. К тому же медленно, но он все же сообразил, что если кинется ее догонять, то испугает еще больше. Его вида, его заплывшего багрового лица и так было достаточно.
Грантер вернулся в комнату, захлопывая за собой дверь и в бессилии сползая на пол.
Клодия… Зачем она приходила? Так странно и так горько было видеть ее сейчас. В ней было напоминание о той счастливой жизни, которой никогда уже не будет. И Грантер ведь совсем забыл о Клодии, к своему стыду. Анжольрас, всегда Анжольрас затмевал его сознание и, казалось, что в его жизни не оставалось места ничему другому. Он потерял Анжольраса, все кончено, он его потерял, и с этим необходимо смириться. Но означало ли это, что он потерял все? И если он не может помочь Анжольрасу и Анжольрас не хочет принять его помощь, то значит ли это, что он не может помочь никому?
И к своему стыду, лишь только сейчас с появлением Клодии Грантер впервые задумался о том, что стало с гаменами. Он помнил, как испуганно они столпились маленькой группкой, глядя на последствия пожара. Что с ними теперь? Они вернулись на улицы? В несчастливые семьи? Будь Бланш жива, она бы этого не допустила. Будь Анжольрас прежним, он бы не допустил этого тоже. Но Бланш нет. Анжольрас, кажется, ненавидит и презирает все, что произошло с ними за эти два года… И вообще Анжольрас, наверняка, в Париже оплакивает павших на баррикаде. И остается один лишь Грантер. Кроме него, больше некому позаботиться о гаменах. А он жалко валяется на полу собственной квартиры целыми днями, напиваясь до полного забытья.
Образ Клодии вновь встал перед его глазами. Зачем она приходила? Возможно, чтобы просто увидеть его? Возможно, ей была нужна его помощь? Или она до сих пор не могла оправиться от страшных событий пожара? Как бы то ни было, она пришла к нему, она нуждалась в нем… И в каком виде он предстал перед ней?
Грантер закрыл лицо руками, испытывая крайнюю степень отвращения к себе. Он ненавидел себя. Ненавидел. За то, что пал так низко. За то, что позволил себе перечеркнуть все то хорошее, что он смог сделать со своей никчемной жизнью благодаря Анжольрасу, благодаря Бланш, благодаря детям и особенно Клодии.
Он ненавидел себя, но в этом была польза. В этот день он больше не выпил ни капли. И пережив жесточайшее похмелье на следующее утро, ближе к вечеру он встал с постели, привел в порядок квартиру, привел в порядок себя, сбрил отросшую щетину и впервые за несколько дней сменил одежду.
Он не мог сказать, что чувствует себя лучше или что боль от ухода Анжольраса отступила. Нет. Эта страшная агония отчаяния продолжала сжигать его изнутри и он по-прежнему чувствовал удушающую пустоту в душе. Но в то же время приход Клодии был для него чем-то вроде одинокой звезды, вспыхнувшей в темноте непроглядной ночи. Тьма в его душе не расступилась волшебным образом, но, по крайней мере, в нем появилась надежда. Призрачна и далекая, но все же. И его жизнь, потерявшая всякий смысл с уходом Анжольраса, вдруг наполнилась новым значением с приходом Клодии. Она искала его зачем-то, она нуждалась в нем – Грантер это знал.
И он должен был ее найти.