***
В этом мире нечего делать — каждый думает именно так рано или поздно. Те, кто знал, каким был мир до вируса, страдают от собственных воспоминаний каждый божий день; а те, кто толком не помнит о нём, мечтают о заветном идеале. Казалось бы, проще забыть, сойти с ума или совершить суицид. Не правда ли? Если реальность настолько ужасна, что желания жить совсем не остаётся, то что делать в таком случае? Когда у тебя даже нет того, ради кого стоит жить; когда никому особо ты и не нужен; когда всё неистово выводит из себя и заветная мысль о какой-либо иллюзии или сне является спасение, что стоит делать? Ранее ясное небо вновь затягивает тучами. Пасмурная погода как никогда прежде подходит к атмосфере, что нависает над каждым в течении последних десяти лет. Одинокие капли падают с неба, порыв ветра порождает сквозняк, что проносится через весь второй этаж, заставляя дверь в комнату с громким хлопком захлопнуться. Девушка молча поджимает колени к груди, не размыкая губ. Пустым взглядом сверлит покрашенное белой, теперь уже облупившейся, краской дерево. Безразличие даёт множество плюсов: так и существовать проще, и выживать. Тут и там игнорируешь давление, вначале делаешь вид, что всё в полном порядке, а затем это уже входит в привычку. Спустя несколько дней ты уже не обращаешь внимание на половину вещей, а спустя месяц уже даже не замечаешь их и вовсе. Вот так просто забыть о еде, о зомби за частоколом, о погибших близких. Будто мозг планомерно одолевает деменция, словно у какого-то старика, но в реальности это может быть и похуже. Постепенно погружаясь в состояние меланхолии, легко потерять себя. Так просто, что для этого даже и прикладывать усилия не придётся. Никакой боли. Никаких эмоций. Никаких воспоминаний. Существование в этом мире, долгое ожидание того момента, когда судьба пожелает отправить тебя на тот свет.***
Холод подкрадывался незаметно. Хотелось сохранить остаточное тепло до конца ночи, лишь поэтому она завернулась в плед и вновь прислонила висок к холодному стеклу, сидя на широком подоконнике. Прежние хозяева этого дома теперь казались прекрасными людьми. Хорошая мебель, запасы еды и алкоголя. Книги, старая техника, одежда — абсолютно всё, что в принципе было необходимо трём странникам, пришедшим сюда в поисках временного убежища. Каждый день кто-то из них обязательно мысленно просил всех придуманных людьми ранее богов о том, чтобы этот дом был их пристанищем как можно дольше. Скрип резко вырывает девушку из собственных мыслей, заставляя повернуть голову в сторону двери. Дилан аккуратно заглядывает в комнату, тут же сталкиваясь с твёрдым взглядом Руби. — Не помешаю? — спрашивает только на автомате, но не получает ответа. — Ладно, молчание — знак согласия, — кивает самому себе, заходя в комнату и прикрывая за собой дверь. Медленно движется в сторону окна, не разрывая зрительного контакта с Руби. Она настороженно косится на мерцающий огонёк свечи, что скоро погаснет. Дилан идёт осторожно, ступая так, чтобы ни одна половица не посмела заскрипеть под его ногами. Сейчас глубокая ночь, и, вероятнее всего, Фитц и Тоф спят и видят уже седьмой сон. Руби неосознанно жмётся спиной к стене, поджимая губы. Её бледная кожа резко контрастирует с темнотой вокруг, и будто светится из-за падающего на неё лунного света. Дилан садится на край подоконника, глядя за окно. Дождь стих ещё пару минут назад, тогда он был на кухне и медленно пил воду, стоя у столешницы. Теперь вся округа вновь погрузилась в тишину, не считая далёких завываний голодных тварей. Ещё бы, на километры вокруг больше нету живых, Тоф, Фитц и Руби сами проверяли это. — Как думаешь, они уже ушли далеко? — Дилан знает, что девушка поймёт, кого он имеет в виду. Она поднимает холодные глаза на него, пожимая плечами: — Я не знаю. Они могут быть неподалёку и выжидать жертву, или бездумно идти в совершенно другую сторону — в их действиях отсутствует логика, — честно признаётся, вновь переводя взгляд на лес за окном. — Ну ещё бы, откуда ей там быть? — Дилан растягивает губы в слабой усмешке, заставляя Руби выгнуть брови вверх. — Ну знаешь, мозги гниют, какое тогда нормальное мышление, м? — он ожидает, что она сейчас рассмеётся из-за этой слабой шутки, но Руби лишь кивает, вновь отворачиваясь к окну. Безэмоциональная. Пустая. Вот как он описал бы её. — Ты вообще спишь? — спрашивает, пытаясь нарушить тишину, что слишком раздражает его самого, но никак не девушку рядом. — Да, но мало, — отвечает девушка тихо и спокойно, тем самым заставляя Дилана задать уже другой вопрос: — Почему? — пытается вытянуть из неё хотя бы что-то, напоминающее чувства или собственное мнение о простых вещах. Руби кажется открытой и отзывчивой, но расчётливой и флегматичной. Последние два эпитета можно спокойно отнести к каждому в этом разрушенном мире, но девушка вдобавок ещё и редко говорит правду. Или вообще не говорит её? Хотя, если размышлять логически, то всё же рассказывает многое (или рассказывала) близким. Ведь и Кристоф, и, кажется, Фитц, знают о ней многое. Быть может, она так закрыта в общении с Диланом лишь из-за того, что видит его впервые в жизни и знает меньше недели? Они вновь молчат, лишь тихий вой ветра за окном означает то, что они всё ещё живы. Дилан поджимает губы, глядя на качающуюся листву деревьев. И только лишь спустя несколько секунд тихо спрашивает: — Скольких ты убила? — Руби отклоняется от стекла переводя прищуренный взгляд орехово-зелёных глаз на него: — Какая разница? — Все знают, скольких убили, — спокойно отвечает Дилан, пытаясь скрыть нетерпеливость и нервозность. Ему нужно знать. — Не знаю, — отвечает спустя какое-то время девушка, вновь отворачиваясь к окну. Нет уж, от ответа ты не уйдёшь. — Врёшь, — произносит Дилан, постукивая костяшками пальцев по стеклу. Руби недовольно морщит лоб: — Прекрати и отстань от меня. — Ответь на мой вопрос, — только и повторяет парень, сверля её пристальным взглядом. Руби встречает его с привычной холодностью, вновь поджимая губы. — Честно и ясно, пожалуйста. — Иди к чёрту, Дилан. Я не должна тебе ровным счётом ничего, поэтому убирайся из моей комнаты сейчас же, — ожидает, пока он встанет и направится к двери, хлопнув той напоследок. Так всегда происходит, и её устраивает её собственное превосходство. — Давай, пошёл, — кивает на дверь. — Нет, — тут же слышит ответ Дилана, который смело встречает её взгляд. Руби клонит голову вбок: — Иди к чёртовой матери. В этом доме много места, моя комната — моя, — давит, но в её голосе от слова совсем нет напряжения. Это удивляет. Так не бывает — люди чувствуют гнев, злость, они тяжело сдерживают их. Раздражение всегда выражается в мимике и движениях. А что с ней? — Ладно, — уступает спустя несколько минут их «гляделок» Дилан, вставая с подоконника. Он медленно идёт к двери, замирая на короткий момент и оборачиваясь: — Рано или поздно ты ответишь на мой вопрос, — поворачивает ручку, ступая в коридор и напоследок улавливая тихий голос девушки: — Не дождёшься.***
Частично Фитц и Руби были похожи. Они могли порой казаться одной и той же монетой, или же двумя, которые было очень легко спутать. Два спокойных, меланхоличных, сломленных жизнью человека, что предпочитали проводить время наедине с самим собой, теряясь в мыслях. Только вот в отношении эмоций парень и девушка отличались. Курчавый всегда был нервным, беспокойным, истеричным. Будучи не в состоянии успокоиться ни на секунду, он постоянно делал что-то: читал, конструировал что-то новое, думал, ходил по дому взад-вперёд. Фитц не был поклонником насилия, он не любил оружие, но ненавидел зомби. Он не был хорошим стрелком, но вполне мог стрелять из любого огнестрельного, понимая, что иначе позорно подохнет со скоростью света в этом мире. Его мать умерла, когда ему было пять лет. Его отца по чистой случайности насквозь пронзила арматура, как иронично бы не звучало это в мире, который захватили зомби. Фитц имел прекрасную способность делать вид, будто его и вовсе не было в доме. Его было тяжело заметить, если он молчал, ведь все его движения всегда были хоть и резвыми, но беззвучными. То ли на этом сказалась тяжелая жизнь, то ли собственная скромность, но факт являлся фактом: сколько его знали Руби и Тоф, парень всегда был тише воды и ниже травы. — Чёрт! — тихое восклицание заставило идущего ранее по коридору Дилана резко замереть на месте и прислушаться к шорохам за приоткрытой дверью, которую он прошёл секунду назад. Осторожно вернувшись на несколько шагов назад, он заглянул внутрь комнаты. Посередине, окруженный кучей всякого барахла, схватившись за голову, стоял напряженный курчавый парень, тихо матерясь себе под нос. Дилан с интересом наклонился чуть ниже, оперевшись на дверной проём. Комната была погружена в полумрак, но в принципе достаточное количество света проникало через одно окно в правой стене. Курчавый замер, поставив руки на поясницу и устало переведя дыхание. Молчаливый наблюдатель не хотел показываться, понимая, что Фитц и вовсе пошлёт его куда подальше Руби, ведь, судя по всему, именно его больше всего бесило присутствие Дилана в этом доме. Лишь поэтому, тихо придушив своё любопытство, Дилан прошёл дальше, начав спускаться по лестнице и по дороге встретив хмурого Кристофера. Тот, исподлобья посмотрев на парня, лишь молча кивнул в знак приветствия и направился в погреб. На первом этаже было прохладнее и комфортнее, отчего проводить время здесь Дилану нравилось куда больше, чем на втором или же на чердаке. Как-никак, а здесь ещё вдобавок было и по умолчанию тихо, не считая редких посещений жителями дома кухни. Мягкий диван, на котором всё же успела поспать Руби, был ничем не хуже кровати, поэтому последние две ночи темноволосый спал там с большим удовольствием. Теперь же, плюхнувшись на него, он уставился на потолок с подтёками, который можно было бы и подкрасить белой краской, чтобы выглядел и вовсе очень прилично. Но, остальных особо-то не волновал ремонт, поэтому Дилан тут же опустил идею позвать кого-то и предложить за компанию с ним сделать косметический ремонт. Был полдень, а завтракал он в десять, и им предстоял ещё целый день, в который предстояло слишком мало дел и слишком много свободного времени. Прекрасно, очередной день любимого бездумного существования, которое даже общением разбавить не получится. Потому что грёбанного общения попросту нет.***
Медленно-медленно он идёт во тьму, понимая, что обратного пути нет. Тёплая рука Олли греет собственную, а сиплое дыхание мелкого кое-как, но утешает. Отдалённый звук падающих капель воды заставляет насторожиться и прислушаться к остальным звукам. Что-то из этого шороха может оказаться и простым звуком царапающих железо когтей крыс, что за это время успели прекрасно расплодиться в канализации. Здесь идти безопаснее, тётя говорила именно так. Сюда зомби забредают редко, ведь люди всегда на поверхности. — Всё в порядке, — произносит подросток скорее чтобы успокоить себя, нежели младшего брата. Олли с сомнением косится на него: — Ты уверен, что мы таким образом выйдем из города? — Я надеюсь на это, — произносит темноволосый, не скрывая страха. Дышать становится тяжело, но они продолжают идти. Тяжело. Страшно. Жутко. Но выбора-то нет. Шорох. Рывок справа. Дилан неосознанно дёргает Олли вбок, закрывая собой. Каким ни был бы мир, они вместе. Он будет защищать младшего брата, что бы ни случилось. Пальцы сами жмут на курок, и выстрел следует незамедлительно. Тварь падает с дырой во лбу, но скоро она вновь поднимется и попытается убить детей. — Беги! — кричит черноволосый, озираясь. Если пришла одна, придут и другие. Они срываются с места, начиная бежать. Боль во всём теле не стихает, лёгкие разрывает от боли и недостатка воздуха. В мыслях лишь одно: бежать. Бежать как можно быстрее и как можно дальше, ведь иначе — конец. Обратной дороги нет, ведь их обязательно тогда настигнет неудача. Дилан дёргает руку мелкого, подгоняя. Он выше, он старше, ему проще. А Олли ещё мелкий, но уже познал, что может случиться. Вонь из сточных труб теперь не привлекает их внимания. Дилан на автомате помогает младшему выбраться по нужной лестнице наверх, а затем лезет за ним, подтягиваясь. Вновь хватает вспотевшую руку Олли, тяня за собой. Они бегут, озираясь и боясь посмотреть друг другу в глаза. Сейчас главное — успеть, выжить. Потому что каждый в мире знает, что иначе случится. — Давай, Олли! — произносит Дилан, хватая ртом воздух и пытаясь игнорировать болящие ноги и неистово колотящееся сердце в груди. -Нам осталось ещё чуть-чуть, убежище должно вот-вот показаться. И, заворачивая за поворот, обоим придётся резко затормозить, увидев горящие здания и услышав нечеловеческие крики. Мальчики вновь будут бежать, скрываясь в лесу, и отчаянно надеясь, что кто-то выжил в этом аду. Дилан рывком садится, тут же распахивая глаза. Слишком много воспоминаний, слишком много прошлого. Но именно это делает его человеком. Хренов страх и хреновы чувства. Ощущение того, что безысходность всегда была рядом и никогда не отступала, манипулируя им самим. Не давая вдохнуть, она всё больше и больше сжимала горло, заставляя беспомощного мальчика истерически хватать ртом воздух. Тёпло-карие глаза с зелёными вкраплениями вновь и вновь возникает перед ним будто из ниоткуда, а каждый раз он лишь заглушает их физической болью, сбивая костяшки до крови. — Всё в порядке. Всё в порядке, — повторяет самому себе, пытаясь забыться на эти короткие моменты. Лучше чувствовать. Лучше знать, что всё очень плохо, нежели игнорировать абсолютно всё. Он всё ещё человек, он всё ещё жив. Ради себя. Ради отца. Ради Олли. Дилан останавливается напротив зеркала, разглядывая собственное отражение. Печальные глаза, взлохмаченные волосы, осунувшееся лицо и бледная кожа. Болен и физически, и психологически. Забыть. Забыть. Забыть. Забытьзабытьзабыть Но с каждым днём становится всё хуже, ведь совсем ничего не меняется в его проклятой жизни.