Украшенные мастера рукой

3-6 главы - Пускай забьются легкие твои.

      Нил просыпается в бункере. В его обители. Едва ли открыв глаза, он понимает, что пропал. Сначала он об этом слышит.       - Выглядит не очень... - тянет один голос.       - Джон приказал охранять его, - говорит другой.       - Почему его? Все остальные сами приходят. А этот, бля, еле живой...       - Не нашего ума дело.       - Но почему он, Бэркис? - они продолжают спорить.       Почему я? думает Нил и отключается. И спит. А потом он это чувствует. Сначала просыпаются рецепторы, все тело просыпается, каждая мышца. Он чувствует напряжение, странную потугу, и вот - его глаза распахиваются. Он видит слишком много.       Ему казалось, он парил. Пока облака царапали плечи, и живот, и руки. Пока тело болело, а мозг изнывал в мучительном неверии, что красота умеет терзать. Так верно уничтожать его, так верно искать снисхождения в глазах, а затем рассыпать их, разбивать, разливать на миллионы маленьких луж, загрязняя каждую, и снова смешивать. Чтобы получилось что-то новое, лучшее...       Джон Сид слишком близко - отражение Помощника в его глазах тому доказательство. Нил видит себя, потому что, если не так, то... пиздец. Вот так воздействуют Вестники. Они выбивают воздух из легких, заставляют смотреться в них, словно в зеркало, а затем в определенный момент... любить. Не иначе. Нил дергается, но цепи наручников держат крепко, а Джон ни на миллиметр ни сдвинулся, глаза у него нацелены точно - на грудь. Странно, но он не держит его взглядом, нет, хотя мог бы, черт... Он держит его всем, но не глазами...       - Нам многое предстоит сделать, Помощник, - шепчет он, потому что куда уж громче, я чувствую, как выдыхаемый тобой воздух оседает на губах. Лучше бы ты орал, но подальше от меня, - почему мы не встретились раньше? - он задумчиво качает головой.       - На все воля божья, - тянет Нил, почти не смеется, но губы предательски дергаются, - чтобы ты не умер, - губы трясутся, легкие горят, потому что, ну как иначе? Потому что если не защититься хотя бы этим, он сейчас точно сойдет с ума. Странная попытка рассмеяться, неудачная. Он вполне определенно подавился.       - Ц-ц-ц-ц, - Джон говорит медленно, отдаляясь лишь на секунду, чтобы снова возвратиться с машинкой, - ты главное не отключайся, - просит он, - никто тебя отсюда сейчас не заберет, - а ведь от меня так точно крутилось на языке. Джон не доволен. Он привык говорить то, что хотел. Скрывать от мира - значит скрывать от себя. Он на мгновение не поверил. В то, что внутри, кажется, образовалась новая дыра. Непонятная и темная. Нил смотрит туда и смеется. На деле же, он ее не видит. Он видит только его, Джона, а по сему... Он кладет руку ребром на грудь, и следующие полчаса помощник дергается каждый раз, как игла разрушает часть кожи. Весь ее верхний слой.       Джон рисует цветок. Точно такой же, какой получил Джейкоб, умирая. Потому что творение должно возвращаться к создателю, должно принадлежать ему, так?..       У него для родителей новость. Он думает об этом очищая воду, людей, воздух. Помощника. Получилось.       Все в его мире слишком чистое. Все сияет и слепит.       И Нил Эванс, с его цветом, весь в его цвете, сияет, ослеп. От боли, от красоты. От варварства, с каким была помещена в него обратно та идея, которую он нес.       - Грязь может быть белой, - шепчет Нил, но Джон не дергается. Вместо этого, где-то внутри, вместо него, говорит пустота, она кричит, несется в ответ помощнику и разбивается о сказанное: - ты весь вляпался.       Он бьет его по лицу, и весь следующий час зашивает тому плечо. А татуировка тем временем начинает кровить, гореть. Нилу плохо, его водит из стороны в сторону. А потому Джон приводит Хадсон. Джон думает, что люди умеют скучать друг по другу.       Нил смотрит на нее и одним лишь взглядом шепчет прости, что так поздно, черт. Мы не знали, куда тебя увезли, но теперь я вижу. Теперь я, блять, чувствую. Мы искали, и нашли, бля-я-ять... Джон совсем отпускает его и движется к ней. Плывет, словно рыба, вот-вот бросится, словно птица. Он готов разбить грудь в кровь, как разбил ее Нилу, готов снова и снова биться, лишь бы быть услышанным, лишь бы донести, что он этому рад.       Он в самом расцвете, в своей силе, дышит, живет, убивает. Прекрасный возраст, лучший возраст. Сейчас бы остепениться, осесть. Жениться и завести детей, может быть, устроить свое собственное ранчо. А не коллапс. Не долбанный конец света. Джон проверяет, чтобы машинка работала. Нажимает на кнопку. Он бы мог стать отцом, но вместо этого остался сыном, остался овцой. В Библии говорится: Агнец Божий. Что Отец тебе готовит, Джон? Он омыл твое тело, обколол и сделал Вестником. А ты рад стараться, рад пригодиться. Рад любить.       Машинка загудела и вонзилась в чужую кожу. Нила подкосило и, наконец, вырвало, пока Джон царапал грешница у Хадсон на лбу.       Рад любить.       - Знакомство, - говорит Джон, поднимаясь и отталкивая Хадсон, - должно проходить по-особенному, - та безвольно падает на пол. Нил понимает, не выдержала. Он и сам уже давно на грани.       Сектант улыбается, и тогда его глаза больше ничего не ищут. Он смотрит. Прямо на него.       До сегодня о Джоне Сиде Нил Эванс не знал ничего, кроме имени.