Украшенные мастера рукой

      - Ты моя скорбь, и ты моя лоза, - читает Джон в один из дней, и это каким-то непонятным чудом (от которого хочется блевать) возвращает Нила из его клетки. Нет, не той, где его держат. А той, что он сам себе сотворил. Из соображений о собственной безопасности. Джон ходит с книгой по пыточной (чистилищу - как ты сам его назвал уже много раз), а затем вдруг оказывается рядом, тянется рукой и касается его оголенной шеи. Нил не реагирует. Тогда Сид ведет выше - к губам, к подбородку. Нил пытается укусить, надеясь отхватить палец или два. Нет, он не сошел с ума, он лишь хочет спастись. Хочет окропить эти полы и стены той кровью, которая не дает ему покоя. Джон, конечно же, успевает отстраниться. Смеется, читает: - я пальцы протяну к твоим шипам. - Он водит книгой в воздухе, словно Библией, но это не она. Больше похоже на блокнот или что-то типа того... - Мне больно видеть нелюбовь в глазах. - Он тыкает пальцем в Помощника, а затем рука его опускается, взгляд растворяется, уходит уводит вовнутрь, в себя. Нил бы и последовал, но прутья мешают... - И свой недогоревший прах. - Но он не горит, он тлеет, и Нил готов поставить все, что угодно: тема с огнем для него больная. Джон несется по помещению, словно ветер, его почти не видно, его только чувствуешь, - вдохни как воздух, выпей как стакан. Позволь мне этим воздухом в тебе побыть. - Им только дышишь, а потом задыхаешься: - впитаться в волосы и затереться в кожу... - потом дохнешь: - Пускай забьются легкие твои.       Нил уже давно понял, что с ним не все в порядке. Точнее не так: он особенный.       Что заставляет Джона день ото дня скрывать его на своей базе, в своем личном бункере, куда никому не добраться, даже Джозефу? Он тут на низших уровнях, и на высших основаниях. Его охраняют, как никого до. Его любят, как никого после. Он это чувствует каждой клеткой, каждой фиброй - всем по отдельности, потому что вместе уже ничего не функционирует. Мозг отделился от сердца, а душа на пути к откреплению от тела, потому что если и дальше так пойдет, то... я, блять, пропал.       Джон приводит Хадсон еще всего лишь раз, чтобы надеть на ее шею проволоку, и оплести металлом кожу. А затем слишком долго вставляет в нее сирень. И да, это выглядит красиво, если бы Нил не понимал, к чему такие обряды приводят. Сначала у него все плывет перед глазами, и он видит Ника. Черт, успел соскучиться, Ник старина... Он видит его раскрытую грудину и розовые цветы внутри. В глазах застрял чертов оазис. Кажется, навсегда... - Я убью его, Ник старина. - думает Нил, на деле же - шепчет. И Джон поворачивается. Джон отвлекается.       - Ты ненавидишь все, что видишь, - он подходит к нему и наклоняется, - но... - его взгляд замирает на секунду, прежде чем рвать (потрошить! ты как брат, ублюдок, вы сделали это с ним вместе), - что если я предложу тебе любить? - он ведет руками в воздухе, и Нил видит на них остатки крови и естественной, натуральной розовой краски - от цветов, - хоть немного любви спасет тебя и выведет к свету. Я обещаю.       Нил почти рыдает. Навзрыд. И он жалеет, что не убил того оленя, что только смотрел - он бы хотел сейчас вспороть его брюхо и вытащить сердце. Хотел бы освободить от всего, что того ждет. Потому что он либо будет убит, либо подохнет в этих лесах, где с людьми происходит такое. Где Отец у подножия гор вырывает хребет тем, кто предает их. Он вырывает хребет и оставляет его там, у хребтов гор, ближе к природе, к создателю. Жертва должна быть замечена, говорит он. Его цель высокая, не низменная. Бог говорит с ним, Бог направляет... Но не Бог и даже не Ад сотворил вас, а Земля. Эта гребанная жизнь.       Нил это знает, потому что Джон говорит много. Он не умеет молчать, не умеет оставаться спокойным, он эмоционален, экспрессивен, жив. О да, он слишком жив, чтобы остановиться, чтобы просто прекратить.       Все его истории переполнены яркими деталями.       - Однажды я встретил мальчика, которого тут же возненавидел. Он был весь в синяках, весь побитый, сказал, что это все семья. Что его Отец так воспитывает. Прививает любовь к жизни. И тогда я не понял, почему? Почему этот мальчик настолько слаб, что не может вырваться? Воспротивиться? Сбежать хотя бы? Почему он учится любить жизнь, которая его в ответ лишь ненавидит? Я не понял...       Нил слушает, не понимая тоже, пока до него вдруг не доходит - они про него. Они все про тебя. И на секунду - всего одну - он просовывает пальцы сквозь решетки. Сквозь мысленную преграду - к Джону. Который стоит спиной, облокотившись о стол, и, кажется, дрожит. У него, кажется, давно все функционирует по отдельности. Любовь и ненависть, привязанность и гнев, прошлое и настоящее, то, что он хочет помнить, и тот, кого пытался забыть. Ты не слабый. Ты себе это повторяешь день ото дня, чтобы выжить. Чтобы сразиться снова и снова с тем, кого рискнул оставить позади.       - Почему ты смотрел, как я его убиваю? - его голос тоже не его, и Нил клянется, что не помнит, как его губы размыкались, а язык шевелился. Он не помнит работы голоса, потому что в своей камере, за своими решетками он молчал. Он стих.       Джон поворачивается, его глаза закрыты, и Нил ждет. Нил знает, что ему известно его имя, потому что он о Джейкобе (о ком же еще?). Этот вопрос мучил их слишком долго. И когда Сид открывает глаза, то Нил готов ко всему, но не к молчанию. Он готов ко всему, но не к этому взгляду - там, где внутри бьются астероиды и вдруг становится плевать, от чего случится их обещанный коллапс... Да и случится ли он вообще? Потому что в груди перегретое солнце, в груди разорваны звезды, и он дохнет. От бешеного напряжения его вырубает.       Не понятно, сколько проходит времени. Нил не знает, сколько его вообще нужно на восстановление ровно одной разрушенной вселенной. Но когда он просыпается, дверь его камеры открыта. Дверь комнаты, где его держат, не заперта.       Он сначала не верит. Затем бежит.       Вырубает нескольких охранников по пути и ползет дальше, потому что на большее не хватает сил. Потому что он хочет спастись, а не убить. Не сейчас. В одной из комнат, он находит их - Ангелов. И, клянусь, черт, я пытался им помочь. Они были не настолько загашены. В лесах они совсем уж бешеные. Однако... царапали кожу, стонали. Им было плохо. Возможно, от доз. Возможно, от цветов в крови. Поэтому Нил пошел дальше. Откуда-то в руках взялся нож, и тогда он положился на него. Вскрыл два замка, и вот - последняя дверь оказалась не заперта. Он навалился корпусом, вбежал.       И тут же оказался припечатан к земле. К полу.       - Урок номер два, - послышалось сверху, и Нил чуть не сдох снова, - ты - мой.       - Пошел ты, - он шепчет, почти не угрожает - просит. Потому что ни сил, нихера не осталось, лишь понимание того, что не вырвусь, бля-я... Его мышцы болят, его тело - и не его вовсе. Он не может и пальцем пошевелить, не то чтобы Сида с себя скинуть.       Пока есть возможность, Джон смотрит внимательно, пристально, чтобы запомнить каждую деталь, чтобы как губка впитать весь образ и сохранить его в памяти, в глазах. Эта привычка осталась с детства, из прошлой жизни, когда он мечтал стать художником. Мечтал писать, создавать, созерцать. О да, он любил смотреть на людей со всех их сторон, он любил крутить и вертеть их сам или же заставлял крутиться. Порой Джон не знал, лучше ли трогать труп или же заставить его дергаться, танцевать.       А Нила ему хотелось тронуть. Ему его хотелось сподвигнуть, на что-то настолько же прекрасное, как его желание бежать, вырываться, стремиться...       В объятия Джона.       В следующий раз, когда Нил просыпается, он видит те же стены. Закрытую дверь комнаты, и цветы у стены. Цветы на полу. Цветы повсюду - сирени так много, что все, на что хватает мыслей Помощника, это псих.       Что ты мне готовишь, Джон? Пусть это будет смерть... думает Нил, чувствуя этот запах повсюду.       Кажется, его легкие забиты.