Пока горит мой динамит

      Сначала у меня не было сил даже разлепить веки. Я долго лежала. Попривыкнув к этому чувству, мне, наконец, удалось открыть глаза. По ним тут же ударил свет, и пришлось зажмуриться. Держа перед собой ладонь, преграждая эту яркую какофонию, я увидела Шамала и Реборна в бахилах и белых хламидах-халатах, одетых поверх одежды.       — Чаоссу!       — С пробуждением, Хаято.       Шамал выглядел очень усталым, с синюшными мешками под глазами. Я ухватилась за протянутую руку, едва не отдёргивая её — она показалась мне невероятно горячей. Запах вокруг стоял очень странный. Какие-то тележки на колёсах, кафельный пол, шкафчики со склянками. Было похоже на…       — Боже мой, это что, морг?! — опешила я, замечая металлический стол, на котором я ещё недавно лежала. В теле была отвратительная тяжесть, я с трудом двигала конечностями.       — Похоронное бюро, — поправил меня Реборн.       Шамал погладил меня по руке.       — Хаято, только успокойся, — явно пытаясь успокоить меня, мягко начал он. — Мы действительно находимся в похоронном бюро. Тебя считают умершей.       — Тебя убили, — добавляет Реборн.       Я невольно касаюсь аккуратной дырочки у себя во лбу, и у меня чуть ли не волосы дыбом стоят по всему телу. На мне был мой привычный для тренировок костюм: кроссовки, лосины и свободная футболка. Я всё ещё полусидела-полустояла, опираясь на стол, на котором обычно лежали покойники, и сглотнула.       — То есть, как убили? Я же сейчас с вами говорю…       — Ну да, и ты сейчас мертва. Твою смерть констатировали девять часов назад. Есть даже свидетельство о смерти, — неумолимо говорит Реборн. Шамал всё ещё держит меня за руку, но молчит. — Тебя хотели убить, и я позволил это сделать. Только заменил в винтовке пулю.       — На какую? — тут же спрашиваю я, пытаясь принять тот факт, что я мертва, но жива.       — Пуля Смерти. Я попросил Леона сделать такую, — ответил мне Реборн, поглаживая по спинке своего хамелеона.       — Ну и кому я сдалась, что меня решили убить?       Реборн посмотрел на меня как-то совсем по-доброму, что не сулило ничего хорошего. Шамал раздражённо цокнул.       — Ты когда-то работала на семью Грильо. Недолго, да и не выполнила первую же миссию, — подсказал мне мой опекун.       — А-а. Это те, кто хотели меня заставить подорвать концертный зал, где должен был присутствовать мужик из альянса Вонголы? — припомнила я историю, которую мне девять месяцев назад поведал Шамал. — Но разве их уже не уничтожили?       — Уничтожили, — кивнул Реборн. — Но не тех, кто стоял над ними.       Голова шла кругом. Ещё вот-вот, и меня хватит удар. Хотя я и так мертва, как они сказали.       — И что дальше? — чуть погодя спросила я, когда Шамал помог мне немного пройтись по помещению и осмотреть это жуткое место.       — Ну что дальше? Дальше мы тебя отпоём и похороним. Эй, не смотри так на меня, — Реборн смерил меня насмешливым взглядом, видя, с каким возмущением я смотрю на него. — Не на самом деле, не бойся. Погрузим тебя в подобие анабиоза, показав всем твоё мёртвое тело, а потом при кремации вытащим тебя, заменив твоё тело на другой труп. Этот прах и похороним. А потом я выстрелю в тебя пулей Жизни.       Было и без того холодно, я жалась к тёплому Шамалу нещадно мёрзнув, а после этих слов мне стало ещё хуже.       — Ты, должно быть, шутишь… — прошептала я.       — Вовсе и нет, — Реборн пожал плечами.       — Может, хватит её уже дразнить? Хаято и без того в шоке, — вмешался Шамал.       Я с благодарностью посмотрела на своего опекуна, обнимая его.       — Ладно, закончим пока на этом. Похоронщик скоро придёт.       И прежде чем я успела ещё хоть что-то спросить у Реборна и Шамала, Реборн коснулся меня, что-то со мной сделав, и я впала в какое-то странное состояние, когда видишь всё будто со стороны. Они уложили меня обратно на холодный стол, и я в полном ужасе видела, как они прощаются со мной, накидывая сверху белую простынь, и уходят. Спустя какое-то время в помещение кто-то зашёл. Я слышала, как он переодевается. Послышался шум воды.       — Ну что ж, приступим, — донёсся до меня голос моего мучителя, патологоанатома-похоронщика, и с меня осторожно сняли простынь. — Ох, какая молоденькая. Жалко-то как.       В голове крутились слова, что заткнул бы он свою жалость куда подальше.       Он достал бумажный пакет и принялся снимать с меня мои многочисленные украшения, начав с кулона на цепочке и заканчивая колечками. Туда же отправились и наручные часы, которые я ношу с тех пор, как мне их подарил на День рождения Шамал.       Я ненавидела Реборна каждой своей живой-мёртвой клеточкой тела, пребывая в полнейшем ужасе от происходящего.       С моих ног стянули кроссовки и положили их в бумажный пакет. Он так неприятно шуршал. Никогда не забуду. Затем мужчина поставил его на пол и взял со столика ножницы. Я недоумевала, зачем они ему, но тело было не моё. Ощущение даже хуже, чем когда Мукуро захватывал моё тело.       Мужчина приставил края ножниц к моему рукаву и начал по вертикали от рукава футболки до плеча разрезать ткань, а дальше уже от воротника разрезав её до живота. Таким же образом он расправился с моими лосинами. Мне хотелось реветь навзрыд, но я не могла. Никогда, никогда ещё меня так не унижали. Затем у меня с ног стянули носки. Я осталась лежать в одном белье — трусах и лифчике. Их тоже разрезали. Все мои вещи сложили в этот чёртов бумажный пакет.       Происходящее было просто невыносимо.       Мне под голову подложили какую-то металлическую подушку, и после принялись зашивать дыру во лбу.       Я хотела умолять этого человека отпустить меня. Сказать, что я жива, не мертва. Но этот человек был абсолютно безжалостен.       Мне на шов наложили какую-то мазню, видимо скрывая это чем-то вроде тоналки. А затем через верхнюю губу и ноздри зашили рот. Я ничего не чувствовала, но это было самой настоящей пыткой. Зачем он зашивал мне рот? Неужели трупы открывают потом рот? В глаза вставили линзы.       Я задавалась вопросом, почему мы умираем? Чтобы придать смысл жизни?       Мне не хотелось думать обо всём этом, но ночь была длинна — об этом я узнала из бормотания мужчины, который говорил сам с собой. Меня омыли, положили в мешок с сухим льдом и долго прихорашивали, накладывая макияж, подрумянили, чтобы не выглядела как мертвец. А затем положили мешок в гроб и укрыли сверху покрывалом. Чтобы не было видно весь этот ужас?       Я ненавидела весь мир и не понимала, какого чёрта должна проходить через всё это.       В гроб положили кинжал, монеты и сандалии. Какая-то очередная буддийская чушь, в которой я мало что понимала.       На утро меня передали Шамалу, и вместе с работниками похоронного бюро перевезли куда-то, но из-за закрытых глаз я не видела куда. Пахло цветами и благовониями.       Когда мы буквально на пару минут остались одни, Шамал наклонился ко мне и тихо произнёс:       — Потерпи три дня. Три дня, Хаято. И весь этот ужас прекратится.       Даже если бы я захотела ответить — я бы не смогла просто потому, что мне зашили рот. Но хотелось плакать навзрыд. Шамал погладил меня по щеке через открытую часть гроба, и мне так хотелось сказать ему «спасибо».       За три дня, что я провела в этом помещении, меня кто только не посетил: и одноклассники, и учителя, и работники магазинчика, где я работала, и домовладелец с женой. Особенно больно было, когда пришли ребята.       — Давайте положим к ней… её любимые вещи? — с надрывом предложил Такеши. Я не слышала в его голосе ни капли веселья.       — Да, я принёс коробку с её украшениями, — каким-то мёртвым голосом ответил Цуна.       Со звоном в гроб посыпались мои украшения.       Сердце болело, разрываясь от боли. Хотелось встать и закричать, что я жива, не прощайтесь со мной.       И самым тяжёлым моментом оказывается то, что Цуна остаётся после всех один, попросив выйти даже Шамала. Его пальцы сначала коснулись моей щеки, а затем губ. Что-то упало сверху. Затем ещё и ещё. Я сообразила, что это слёзы.       — Хаято-сан, ну почему?.. — впервые на моей памяти Цуна заплакал. — Почему чтобы полюбить, тебе обязательно нужно, чтобы кто-то из нас умер?.. Почему без этого… никак?.. Почему ты, а не… я?..       Он долго висит на моём гробу, говоря слишком много болезненных и очень пронзительных вещей, которые я бы, может, и хотела услышать, но вовсе не так. Под конец Цуна невесомо целует меня в уголок губ и обещает зайти на следующий день.       Позже заходит Шамал и чем-то шуршит.       — Хаято, терпи. Терпи. Ещё два дня.       На следующий день Цуна снова приходит вместе со всеми и потом остаётся. Вновь я слышу много лишнего о себе: какая я, оказывается, красивая, что у меня невероятные руки, и что второе моё появление перед ним, когда я позвала его за школу, произвело тогда на него сильное впечатление. Позже он прощается и вновь целует меня в уголок губ.       Мне хочется убить Реборна и всех тех, кто вынуждает меня пройти через это.       Шамал заходит ко мне и напивается прямо у моего гроба.       — Терпи, Хаято. И я потерплю.       На Шамала я не злюсь, понимая, как он и сам мучается.       На последний день общего прощания со мной ребята были уж совсем мрачные. Кёко постоянно плакала, говоря, что не хочет завтра на отпевание. Ребята пытаются успокоить её, а мне же хочется проехаться по её лицу.       Когда мы остаёмся вновь наедине, то Цуна признаётся, что после того признания что-то у него в голове перемкнуло. Кёко ему очень нравилась, она как свет, но что-то недосягаемое. А я всегда рядом и со мной так хорошо. Жаль, что он слишком поздно начал это понимать. Когда я думаю, что и хуже быть не может, он снова целует меня в уголок губ и уходит.       Шамал снова напивается, но ничего не говорит.       На следующий день меня везут на отпевание в какой-то храм, и я уже вся извожусь от нетерпения начистить с десяток рож. Когда действие переходит в крематорий, то я уже мысленно ёрзаю по всему гробу. Под всеобщее нытьё меня куда-то повезло, судя по всему к печи крематория. Ненадолго движение прекратилось, а потом подняли крышку гроба и открыли мне глаза, вытащив из них линзы. Реборн стоял надо мной и улыбался, направляя мне в голову пистолет дулом вперёд, и выстрелил.       Жизнь потекла у меня по телу. Я глубоким хрипом втянула воздух полной грудью. Этот чертов анабиоз спал с меня, отзываясь лишь дикой слабостью в теле.       — Полежи пока тут, а я вернусь с Шамалом после похорон, — убирая пистолет, пообещал мне Реборн и ушёл, хлопнул дверью.       Я находилась в какой-то небольшой комнатке, через которую шла дорожка к печи, уходящая через стену. Тут было довольно душно.       Со всё ещё зашитым ртом, страсть как желая закурить, я с трудом выбралась из гроба и на шатающихся ногах сначала сделала шаг, а потом упала, не в силах подняться. Лежать в белом похоронном кимоно было самым неприятным, да и кафельный пол не прибавлял тепла.       Спустя очень долгое время в комнатку зашли Шамал и Реборн. Мой опекун тут же вытащил из кармана ножницы, осторожно подцепил нитку у меня во рту и помог расшить его. Пошевелив челюстью, я сделала парочку пробных звуков, а потом кинулась на Реборна, поливая его водопадами отборного мата и оскорблений.       Отпустило меня не скоро. Злющая, я безумно хотела курить и делать ещё много разных вещей.       — Номер кредитки? — спросила я чуть погодя, протягивая вперёд руку ладонью вверх.       Реборн вопросительно поднял брови.       — Ты должен мне кучу ответов. Видит Бог, меня устроит номер кредитки, а лучше сама кредитка и пин-код к ней.       — Мне казалось, ты намного более дальновидна.       — Это мне казалось, что вы более дальновидны. В случае отказа мои вопросы станут вам гораздо дороже. И без того эти четыре дня были хуже Ада. Даже вспоминать не хочу, — я состроила зверское лицо.       Шамал пихнул Реборна в бок.       — Знаешь, серьёзно. Ты в этот раз перешёл черту.       Вздохнув, Реборн вытащил из-за пазухи кредитку, которую я тут же злобно выхватила у него из пальцев.