***
На поверхности маслянисто-чёрной воды плавали кленовые листья необычайно ярко-красного цвета. По берегу, усеянному пронзительно-зелёной травой, росли чахлые кустарники, а позади них возвышались узловатые, неровные стволы деревьев. Алые, словно бушующий огонь, кленовые листья особенно выделялись на тёмной воде. Ничуть не пожухлые. Ярко-красные. И огромное дерево, почти опрокинутое над водой, ещё держащееся своими мощными, змеящимися корнями за землю, не желая падать. Чудовищный исполин, как минимум, трёх метров в обхвате. Точно отвесная скала. Тёмно-коричневая кора, почти чёрная, и несчётное количество веток, тянущихся к небосводу. Ошеломляющее огромное древо с непроглядной кроной. С востока на ясное небо надвигалась сизая туча. Сказать, что я была ошеломлена — ничего не сказать. Мгновение назад мне и говорить было тяжело, губы не слушались. Да даже думала я в этот момент с трудом. Я в полной мере осознавала: вот она какая, смерть. Всё ещё ощущался такой лютый холод и леденящее чувство одиночества с пониманием, что ты доигралась. Допрыгалась. А теперь… я жива? Но что это за место? Рай? Ад? Но тут мне на плечи легли чьи-то руки. Вздрогнув, я резко обернулась, встречаясь с ясными глазами невероятно прекрасного создания. В первый миг меня покинул дар речи. Я просто смотрела на красивое лицо. Действительно красивое. Понятие красоты всегда было для меня субъективным, как и человеческая «индивидуальность». Мир кажется полным миллионами разных людей, но когда ты узнаешь его получше, выясняется, что они все одинаковы, как доски в заборе. Их от силы-то несколько десятков. Но каждый — индивидуальность, да. Нет ничего такого в том, что твой взгляд на жизнь отличается от взглядов других людей. Это жизнь. Также и с красотой. Не бывает такого красивого человека, которого бы все-все считали красивым. Понятие красоты субъективно. Но… — Дитя, ты не первая так считаешь и думаешь. Не ты первая, не ты последняя, — произнесло это прекрасное создание, продолжая держать меня за плечи своими нежными, такими тёплыми руками. Голос был звонким. Как новенький колокольчик или журчание бьющего из земли ключа. Чистое, ослепительное звучание. В ответ на мои мысли существо отняло руки от моих плеч и отошло в сторону, а я развернула корпус. Передо мной стоял… человек? Женщина. Невозможно было определить, молода она или стара, в одно мгновение её лицо казалось лицом юной девочки, в другое — взрослым, полным жизни человеком, а в третье — старой. Её возраст казался загадкой. На ней была одета длинная белоснежная туника. Неизменно было одно: пронзительная, даже призрачная красота. — Вы, люди, такие смешные! — Журча, точно родниковая вода, полилась речь. Она вскинула руки к лицу и рассмеялась. Её смех растекался по округе. — Кто ты? — сорвалось с моих губ. Эта прекрасная женщина, склонив голову набок, касаясь щёк, смотрела на меня с чарующей улыбкой. Мне бы бояться этого дивного создания, ведь я не знала, где я нахожусь и что происходит, но созерцание этого существа одурманивало. Её просто невозможно бояться. Её не стоит бояться. Она меня любит. Она меня не обидит. — Всё верно, дитя, — одарила меня улыбкой женщина. — Я тебя не обижу. У меня этого и в мыслях нет. Меня даже не пугало то, что она читает мои мысли. Это казалось оправданным. Она имеет на то право, и я не сопротивлялась. — Но кто ты? — вновь спросила я, пытаясь скинуть с себя прекрасное наваждение. — Знаешь, я немного атеист. Не верю в Бога и… — Я не Бог. Что ты, дитя. Ты можешь считать меня сущностью этого мира. Мои сёстры называют себя «мировыми сущностями». — Сущность… мира? — Я смаковала два слова, поворачивая их языком то так, то эдак. Пробуя их на вкус. Анализируя. — Но всё равно ты высшее существо? Так? — Можно и так сказать, но не совсем. Скорее я то, что оставило после себя некое высшее создание, чтобы наблюдать за миром. Она повернулась ко мне своей идеально ровной спиной с покатыми плечиками, складывая руки на талии, и направилась к огромному клёну, с которого на маслянистую водную гладь падали ярко-красные листья. Встав перед исполином, прекраснае создание толкнуло его ладонью. Ствол издал зловещий скрежет, и, наконец-то заваливаясь, древо рухнуло оземь так, что всё задрожало. От увиденного у меня дух перехватило. Издавший предсмертный вопль клён прогремел, как множественные раскаты грома. Будто её это и не заботило, существо взобралось на поваленный ствол и зашагало босыми ступнями по шершавой коре прямо к водной глади. Я последовала за ней, преследуя подобно тени. Поддаваясь нереальной атмосфере этого места. — Представь себе, что есть параллельные вселенные, и у каждой своя сущность, — заговорила она, когда мы присели, свесив ноги вниз. Нам не грозило намокнуть — до того высоко мощный ствол возвышался над водой, держась за берег. — И каждую некое высшее существо сделало разной, как бы играясь. Ну, и вручила им по Вселенной. — Звучит слишком самонадеянно, — подняв высоко брови, отхлёбывая из поданной мне фарфоровой чашечки травяной чай, заметила я. Она заливисто рассмеялась, пряча прекрасное лицо за краями своей чашечки. Между нами лежал поднос с чайничком. — Я тоже так думаю. Потому, что это очень жестоко по отношению к моим сёстрам. Знаешь, — она подобрала под себя колени, и мне стало видно идеально ровненькие женские пальчики, — мне крупно повезло. Одна из моих сестёр не настолько наделена индивидуальностью и заперта в своего рода клетке, проклятая каждую секунду умирать и заново рождаться. Она настолько несчастна, что была вынуждена искать способы вырваться из клетки, сея смуту и разрушения, обрекая одно из своих человеческих воплощений уничтожить её. Правда, этот человек такой забавный! — Послышалось хихиканье. — Он решил провести с ней вечность и узнать, какого это — быть запертым в клетке, и уже на основе собственного опыта вынести ей приговор. Она замолчала, а я, прихлёбывая травяной чай, задумалась. Уж очень мне это кое-кого напоминало. Вот просто в носу свербело от похожести. — Человеческие воплощения? — вместо этого спросила я. — Это как? — Ах, в моём случае это больше формальность. Я могу свободно действовать, и меня наделили безграничной любовью к людям. Я люблю людей, у меня очень конкретная индивидуальность. Человеческие воплощения нужны, чтобы они могли судить сущность мира, когда она делает что-то не так, и её нужно перезапустить, отмотав к её истокам. Их можно назвать десницами Бога. Есть главное воплощение, и другие — остальные. — И этот главный решает, если нужно перезапустить сущность мира? — Да. Если я сделаю что-то не так, то моё главное человеческое воплощение узнает о своей роли. Но я слишком люблю его, и ни за что не хочу огорчать. Именно поэтому я вынуждена снова тебя спасать. — И она почему-то вздохнула. Я чуть не подавилась. Отведя от лица чашечку, я застучала себя по грудине. — Снова? Поставив на поднос чашечку, она всплеснула руками. — Формально, да. Давай я продолжу свой рассказ, и ты всё-всё поймёшь? Видя, что ей не терпится продолжить, и, вообще многое поняв об этом создании, я фыркнула и согласно кивнула, вновь прихлебывая травяного чая. У него был обалденный привкус. Я никогда не пробовала чего-то столь классного. Словно пила нектар… жизни. И тут меня осенило. Я начала догадываться обо всём, что тут происходило. Она тихонько хохотнула в миниатюрный кулачок и продолжила: — Я настолько индивидуальна, что выбрала себе женскую ипостась. Однажды одно из моих главных воплощений, человек, как-то попав ко мне, «увидел перед собой само воплощение женской красоты», как он потом рассказывал своим друзьям. «Оно просто есть, это не конкретное лицо, оно меняется с разных ракурсов, но оно прекрасно! Аж дух захватывает. И от этого существа веет такой нежностью, заботой и любовью, что я, в силу своего скудоумия, не мог не назвать её Афродитой». Это было так мило, так чудесно. Я радовалась, как новорождённое дитя. Мне дали имя человеческой богини! Я не могла его не принять. Меня так позабавила эта человеческая реакция, что я решила вознаградить человека, чтобы он мог воплотить в жизнь свои идеалы, и подарила миру пламя и Три-Ни-Сетте. Я и без того любила человеческий род, но этот конкретный человек мне особенно понравился. Все его потомки также любимы мною. И вот представь, что потомок этого человека, максимально похожий на него, должен погибнуть. На меня уставились бездонные глаза, переполненные безграничным отчаянием. Это существо… Нет, Афродита не должна так смотреть. Она должна быть счастлива. Так нужно. Не знаю, откуда брались эти знания, но я просто знала это. — Мне так нравилось это дитя… Потомок моего любимого Джотто… — Афродита обхватила себя руками, обнимая. — Этот потомок погибает просто потому, что человек, который убережет его от смерти, не пересекается с ним. И я решила поступить максимально эгоистично, максимально по-человечески, стараясь быть похожей на моего любимого Джотто. Я решила вытянуть этого человека из параллельной вселенной, где моя сестра просто махнула на всё рукой и ни во что не вмешивалась. С её молчаливого согласия я забрала душу этого человека и перенесла в свой мир. Человек умер там, в другой вселенной, а я предложила ему жизнь в другом мире, моём, но с одной просьбой. Если честно, то… У него не было выбора. Я бы всё равно насильно воскресила бы этого человека. Я криво улыбнулась. Без понятия, какие там условия мне предложила Афродита, но я согласилась сама. Это было похоже на меня. В моём стиле. Значит, я — Хаято из параллельной вселенной? Надо же, подумать только. Как всё просто-то оказывается. Никаких там расстройств психики. Элементарно, Ватсон, называется. Получается, когда меня спас Шамал, именно тогда меня и подселили в тело погибшего Хаято этого мира? Афродита молча сидела рядышком, как мышка, надгрызая печенье, которое она держала в руках. Я даже и не заметила за раздумьями, что она наколдовала себе съестного. И, судя по тому, как Афродита отводила глаза, она давала мне время на размышления. — И этот человек согласился, попросив только стереть себе все воспоминания, чтобы они не давили? У меня было много, слишком много сожалений? Я погибла как-то слишком печально? — Да, твоя смерть была переполнена сожалениями и ненавистью. — М-м… — подперев щёку кулаком, я замычала, раздумывая о том, о сём. — Тогда понятно, почему я захотела стереть воспоминания. Без понятия, что там случилось, но это нормально хотеть забыть такие вещи, когда начинаешь всё с чистого листа. Сколько мне было, когда я умерла? Я вообще была женщиной или мужчиной? — Ты умерла женщиной, — Афродита натянуто улыбнулась, — двадцати восьми лет. Но после стирания памяти я подкорректировала твою личность, вырезав десять прожитых лет, чтобы тебе было не слишком тяжело адаптироваться среди сверстников тела, в котором ты живёшь. И пол я поменяла. Афродита согласилась на мои условия (а зная себя, там они были зверскими) и стёрла память, оживляя в своём мире. Этот человек — Хаято, я, а Цуна — потомок любимого Афродиты, Джотто, Первого Вонголы, ну и меня подкинули к его потомку. Пока меня всё устраивало. Но все связанное с прошлой жизнью отошло на второй план. Боже! Я же умерла посреди боя! Бедный Цуна! Я умираю второй раз на его руках! Судя по тому, как в чашечке всё не заканчивается живительный травяной чай, которым меня накачивает Афродита, моё бездыханное тело пытаются или пытались оживить Шамал и Цуна. Какой ужас! Да как мне вину загладить? — Я скоро отпущу тебя обратно, но ты продолжай пить, — смилостивилась Афродита. Я послушно прихлебнула из чашечки. — Я так скучаю по Джотто. Единственное, на что я решилась — это оставить его волю в кольце Вонголы, моего подарка, как и частицы душ его друзей и потомков его друга Рикардо. Большего мне не позволено. Даже это — лёгкое нарушение правил. Маслянисто-чёрная водная гладь с плавающими, подобно бумажным корабликам, ярко-красным кленовым листьям. Я смотрела на солнечные блики на подёрнутой рябью поверхности. В мыслях были обрывки фраз, пугающие или переполненные счастьем строки. Но с подавляющего большинства солнечных бликов мой взгляд как-то странно соскальзывал. — В солнечных бликах хранятся правила моей Вселенной. Даже я не могу всего прочесть, а уж ты — и подавно. В одном мире правила написаны на огромном чёрном монолите, в другом их поют птицы, в третьем… Не важно, да? — мягко произнесла Афродита. Я повернула к ней лицо, а она улыбнулась мне. Невероятно прекрасная, невероятно печальная, но мужественно влачащая своё существование в этом мире с маслянисто-чёрной водой и огромным клёном. — Но прошлую жизнь ты не вспомнишь, как по воскрешению не вспомнишь и наш с тобой разговор. Просто мне… — … тебе захотелось поделиться со мной правдой, — закончила за неё я, наконец-то допив травяной чай. Стало видно белое дно фарфоровой чашечки. На моей груди уныло болталась цепочка с золотым кольцом, и я в нём с удивлением узнала так и не надетое Лавиной, биологической матерью Хаято, обручальное кольцо. Хаято, тело которого я ныне занимаю. Кольцо было среди вещей, которые мне достались от владельца тела. По одному из бликов, который я смогла прочесть, «я завтра же, не зная зачем, найду это кольцо среди вещей и надену на безымянный палец левой руки без участия Цуны и кого бы то ни было». Просто посреди хаоса, который устроит Занзас, явившись ко мне домой, я захочу его надеть. Мимолётное решение. — Когда ты вкусишь счастья и упадёшь во тьму отчаяния, — вырвал меня из мыслей звонкий голосок Афродиты, — тогда у тебя будет выбор: встретиться со мной или нет. Жду не дождусь, что же ты выберешь, дитя. Чашечка упала в воду.***
Цуна принимал жестокие вещи, граничащие с утратой, если не со смирением, то с долей мужества. Да, смерть Хаято в инциденте с Лямбдой, разбитые розовые очки и прочие вещи больно били, но он их смиренно принимал со своим обычно скорбно-безэмоциональным лицом и пониманием неизбежности страдания в жизни. После такого жить можно, но как-то особо не хочется. Он сидел, уткнувшись лицом в колени, и внутри у него вертелась раз от раза сцена, где он, сидя над трупом Хаято, лежащим в гробу, вдыхая ароматы благовоний и цветов, причитает: «Хаято-сан! Нет! Я не отпускаю тебя!» В первый день он даже обхватил её лицо ладонями, тем самым стирая с её лица пудру, за что его потом отругал работник похоронного бюро. Свежи были воспоминания и то, как Цуна находился на грани. Да даже месяца ещё не прошло с тех событий. Сегодня сердце Хаято остановилось. Для Цуны повисло молчание, хоть друзья и Шамал первое время пытались до него докричаться. Он даже не понял, что Червелло передали ему соединённое воедино кольцо Урагана, и он теперь сидит, сжимая его в руке. — …на, эй, Цуна! Цуна, блин! Она жива! Да приди ты уже в себя! Жива твоя Хаято! Спаси меня! Вздохнув, Цуна решил показать всем, что он в порядке, но не в порядке, и продемонстрировал свою физиономию, отлепив её от ткани джинсов, собираясь на пальцах объяснить, что не надо его таким абсурдным способом пытаться вытянуть из этого состояния. Но на выходе его ожидало совершенно другое. Среди медиков, прибывших на место, сидел совершенно счастливый Шамал. Хаято, приподнявшись на одном локте и прикрывая обнажённую грудь рукой, что-то яростно говорила Такеши, переходя на личности. Рёхей сидел рядом и просто громко ревел, уткнувшись в ладони. — Савада-доно, Гокудера-доно жива. — К Цуне подсел Базиль, у которого немного припухли уголки глаз. Цуна склонил голову набок, переводя взгляд то на Хаято, то Шамала, то на Такеши, который отбивался от ударов наотмашь. — А-а?.. — Всё, на что его хватило. — Не акай, Цуна! Брат, спасай! Ай! — Такеши, увернувшись, на карачках подполз к Цуне, ухватив его за джинсы и чуть не стягивая их с Цуны — отсутствие ремня очень сказывалось. Сначала Цуна не мог понять, что за лютая дичь вокруг него происходит, потом начинал понимать: его благоверная жива, а значит, можно вспоминать, как там по-человечески дышать, думать, вообще-хоть-что-то-делать. «Но хоть она и живая, но ей явно все ещё нужна медицинская помощь — и вообще, — всё в таком духе», — промелькнуло у него в мыслях, когда он разглядывал не совсем заживлённые раны на теле Хаято. Всё же Рёхею было трудно справиться на «отлично» с первой же попыткой в стрессовой обстановке. Потихоньку выдыхая и совсем-совсем тихонечко шокированно и пришибленно радуясь, Цуна осознал: Хаято жива, ему не нужно думать, как же ему жить дальше. И он так злился на неё, но отложил злость на потом. Как-то оно — злиться на человека, который только что умер, ну не совсем верно. Поэтому злость Цуна отложил на потом. Он и не пытался даже себя успокоить, что он не злится, напротив даже. Просто ему сначала надо хоть как-то оклематься. Разбор полётов можно устроить и позже. Со всем, что накопилось за время битвы, за время смерти… и вообще. Поднявшись с пола, отряхивая задницу, Цуна слегка нервно усмехнулся, встречаясь взглядом с Хаято. — Ты хоть предупреждай, когда в следующий раз умирать будешь, а? Она, поджав губы и передумав говорить, что хотела, натянуто улыбнулась. — Цуна, ты совершенно безжалостный человек, вот, что я тебе скажу! Да не хочу я умирать больше! Третьего раза не будет! Очень эффективно, Цуна… Не очень деликатно, но ОЧЕНЬ эффективно! Я больше никогда-никогда, слышишь? Никогда не умру! Прикрыв глаза, Цуна рассмеялся.