Пока горит мой динамит

      — Эй-эй, братишка! Да ты сегодня в ударе! — рассмеялся Такеши, когда Цуна нанёс серию ударов руками и ногами по макиваре, которую он держал.       — Ку-фу-фу. Скорее он просто отводит душу. Жалкое создание, не правда ли?       Цуна замер, так и не занеся в «лапу» макивары удар. Такеши с еле слышным: «Оу!..» нервно рассмеялся, уже примерно себе представляя, что произойдёт дальше. И Цуна оправдал ожидания. Вытерев тыльной стороной запястья выступивший на лбу пот, он медленно, как на зажёванной плёнке, обернулся.       Мукуро сидел на деревянной веранде, выходящей в сад, и поедал арбуз. Рядом с ним стояла тарелка с нарезанными кусками и сплёванными чёрными косточками. Весь вид Мукуро, греющегося на июльском солнышке, выражал удовольствие.       — Нахлебник, тебе что-то не нравится? — хмуро спросил у него Цуна, потирая пальцы.       — Оя, оя, да что сразу нахлебник-то? — скривился Мукуро, впиваясь зубами в сочную арбузную плоть. — Между прочим, я отрабатываю хлеб, который ем, приглядывая за тобой.       — Но ты ешь арбуз, — заметил Такеши, с улыбкой разглядывая двух парней, между которыми пробегали разряды тока и снопы искр.       — А это не важно, — отмахнулся Мукуро. — Главное, что я отрабатываю свою еду и крышу над головой.       Цуна, смерив своего защитничка довольно прохладным взглядом, решил вернуться к своей тренировке. Если Реборн уехал, то это ещё не значит, что нужно отлынивать. Да, полениться пару дней он себе позволил, просидев за приставками, рубясь в разного рода игры, но беспокойство никуда не делось. Скорее даже наоборот. В последнее время лёгкая обеспокоенность превратилась в лёгкую панику.       «Хаято-сан, да где же ты…» — вместе с именем у себя в мыслях Цуна впечатал кулак в макивару так, что рослого Такеши чуть не отнесло в сторону вместе с несчастной макиварой, а ведь у них была огромная разница и в телосложении, и в росте.       — Цуна, может, я передохну? — морщась, взмолился Такеши. Как бы он не ценил друга, а быть грушей для битья как-то не комильфо даже ему. — Тем более у тебя всё равно дальше отработка на другой макиваре?       — Да, ты прав, — только и ответил ему Цуна, направляясь ближе к забору, где стояла очередная макивара для отработки боевых искусств — компактная металлическая многорычажная с изменяемой сменной системой натяжения. Следующие минут пять только и был слышен скрип рычажков, когда их касались те или иные части тела.       Такеши, вздохнув, пересёк дворик и рухнул на веранду рядом с Мукуро. Мукуро же, покосившись на Такеши, отодвинул от него подальше тарелку с арбузом, наученный горьким опытом.       — Эй, я же ещё ничего не взял! — возмутился Такеши.       — Вот именно, что пока, — фыркнул Мукуро.       Они смотрели на паренька, чья некогда каштановая макушка ныне отливала рыжиной — волосы выгорели на солнце, да и сам он заметно подзагорел и окреп. Сейчас на нём были спортивные шорты, кроссовки и накладки на руки с открытыми пальцами — 6-унциевые перчатки. Реборн подобрал ММА для тренировок Цуны, посчитав, что не прикрепляя подопечного к какой-то одной конкретной школе будет лучше всего. Да и подходило это для его стиля боля, раз Леон выбрал Х-перчатки, как оружие. И вот уже полтора месяца Цуна истязал макивары, отрабатывая на них уже въевшиеся на подкорок техники.       — М-дам, — многозначительно протянул Такеши, снимая с рук крепления «лапы» и кладя на колени. — Когда дело касается Хаято, то Цуна становится немного безумным.       Мукуро перевёл взгляд на Такеши. Его разноцветные глаза смотрели с лёгким прищуром. Ничего не говоря на замечание Такеши, Мукуро поднялся с деревянного пола веранды, подхватил тарелку с резаным арбузом и скрылся в доме. Из кухни послышалось негромкое: «Мама-сан, осталось немного арбуза, отдайте его детям».       Такеши же впился пальцами в макивару, лежащую на его коленях. Хаято пропала почти с неделю назад, а вместе с ней и её опекун доктор Шамал. Если у самой девушки телефон был отключен, то свой Шамал попросту не брал. Куда они уехали, осталось неизвестным.       — Ямамото, извини, — к неожиданности Такеши, произнёс Цуна, оставив бедный снаряд в покое.       — За что? — не понял Такеши, с непониманием глядя на друга с веранды.       Между ними был дворик с ярко-зелёной травой. На соседнем участке скрежетали цикады, то ли крича, то ли плача.       Цуна, тело которого было покрыто испариной, пытался отдышаться, но его взгляд сейчас был неприязненно острым. Таким он становился, когда корил себя за какую-то ошибку.       — Из-за меня тебе пришлось бросить бейсбол, — с сожалением сказал Цуна.       Такеши поднял глаза к лазурному небу, кое-где покрытому облачной пеленой. Солнце светило неистово, жарило и расплавляло мозги.       — В Италии ведь небо абсолютно такое же, ничего не изменится, — улыбнулся Такеши, опуская голову и одаривая Цуну яркой улыбкой. — Я смогу играть в бейсбол и там.       — Но…       — Цуна, — карие глаза Такеши смотрели по-доброму, тепло, — я всё равно не собирался делать карьеру бейсболиста. Хотел перенять дело отца. Не судьба, значит. Жизнь, как игра, у неё свои правила.       Цуна не нашёлся, что ответить, и вернулся к насилию над макиварой.       Такеши смотрел в спину своего друга, и его охватывало тепло, распаляя что-то внутри. Цуна был для него лучшим другом и братом, а Хаято — подругой и очень важной для Цуны девушкой. Отец, Цуёши, как-то сказал Такеши, что сын выбрал себе хорошего патрона, за таким стоит следовать, защищая его. Они как-то это не афишировали, но семья Ямамото брала свои истоки из эпохи Мейдзи и когда-то прислуживала одному феодальному лорду, но время не щадило никого, и они лишились своего господина, став ронинами. Мужчины их семьи всегда мечтали обрести нового хозяина, но ни у кого так и не вышло.       Тот же Цуёши тренировался ради себя, был какое-то время вольным наёмником, а потом открыл свой суши-магазин и решил осесть. Но Такеши был другим. Он выбрал своего патрона, и пусть он не скажет об этом Цуне (по крайней мере, пока), его цель остаётся прежней — обеспечивать благополучие господина и быть на его стороне.       А бейсбол… Всё равно он был лишь хобби, а не смыслом жизни. Можно пережить и без летних соревнований.       — Ничего ты, Цуна, не понимаешь, — прошептал себе под нос Такеши.       Солнце светило ослепительно, глядя на них сверху, с вышины синего небосвода. И это был пятый день без Хаято. Тучи надвигались на них с той стороны, с которой они не ожидали.

***

      Обед проходил шумно, в полном составе. За столом сидела совершенно разношёрстная компания: будущий Дон семьи Вонгола, его хранитель Дождя по левую руку, мать Дона по правую, куча детей, среди которых был хранитель Грозы, нахлебница-женщина-наставника-Дона-и-по-совместительству-сестра-девушки-Дона, и хранитель Тумана. Последний был явно лишним по мнению самого Цуны. Без Мукуро было бы лучше.       — Такеши, а что ты делаешь? — полюбопытствовала между тем Бьянки.       Все обратили внимание на Такеши, и тот неловко улыбнулся. Всё это время он сидел и монотонно натирал на маленькой досочке с какой-то наждачкой непонятный зелёный корень.       — Корень васаби, — ответил ей Такеши и продолжил своё занятие.       — Ох, так это действительно корень васаби! — восхитилась Нана, хлопнув в ладоши.       — Вот же дурак, — фыркнул Ламбо.       — Ламбо, нельзя так говорить! — воскликнула И-Пин.       Цуна особо не вслушивался в их разговор, тот проходил для него больше фоном. Он меланхолично работал палочками, на автомате пережёвывая рис. Почти все триста восемь позиций в его списке любимых блюд занимали европейские блюда, и любви к васаби он не понимал от слова совсем.       Дни сменяли друг друга, времени до церемонии наследования оставалось всё меньше и меньше. Ещё и Реборн уехал, оставив всё на Мукуро, а лучик света во тьме реальности — Хаято, пропал. Исчез, будто прекрасное видение. И всё как-то начало терять смысл.       — Его натирают на маленькой досочке, покрытой шкурой акулы, — продолжал на фоне Такеши.       «А-а, ясно. Это не наждачка, а шкура акулы», — подумал про себя Цуна, отковыривая от куска рыбы мелкий клочок и отправляя его в рот.       — Зачем тебе васаби? — Бьянки склонила голову, выражая своё непонимание.       — Ну, я перемешиваю его с соевым соусом и поливаю этим сырую рыбу. Очень вкусно! Вкус не такой, как у васаби из тюбика. Не сильно острый, скорее даже немного сладкий.       Цуна мазнул взглядом по тарелочке с сашими, которая находилась напротив Такеши, но быстро потерял интерес. Вкус еды почти не чувствовался. Да и есть не очень-то и хотелось. Цуна подозревал, что ещё немного — и он не сможет есть.       Когда Цуна отправлял в рот кусочек маринованного дайкона, перемалывая его челюстями на автомате, чей-то телефон разразился популярным синглом недавно дебютировавшего айдола.       — Бьянки-чан, я же просила выключать телефон во время еды! — нахмурилась Нана.       — Простите, — как обычно, с ничего не выражающим лицом буркнула Бьянки, доставая из кармана юбки телефон. — Это М.М. Она уехала позавчера, так что смогла связаться только сейчас. Часовые пояса другие.       — Только недолго, — нахмурилась Нана, но быстро отвлеклась, когда Ламбо отобрал палочки у Фууты.       Если сперва сердце пропустило удар, надеясь, что это Хаято позвонила Бьянки, то после разбившейся на мелкие осколки надежды Цуна продолжил есть. Когда Бьянки проходила мимо, прикладывая телефон к уху, говоря: «Да ладно тебе. Уверена: всё не так страшно. Не преувеличивай, милая», он как раз прикончил свою порцию.       — Спасибо, было вкусно, — дежурно произнёс Цуна, вставая из-за стола.       — Цу-кун, ты уже поел? — удивилась Нана.       Цуна махнул рукой, поднимая по лестнице вверх — к себе в комнату. Когда звук его шагов стих, и прошло минуты две, с веранды вернулась Бьянки.       — У Хаято-чан всё хорошо? — изменившись в лице, став из ещё мгновение назад радостной вмиг несчастной, даже осунувшейся, спросила Нана.       — Жалуется, что жених — то, что не должно существовать на Земле, — вздохнув, сказала Бьянки.       — Продолжайте молчать об этом. Ему не стоит знать, — подал голос молчавший до этого времени Мукуро, опрокидывая в себя пиалу с мисо-супом.       — Но ведь Цу-кун так любит Хаято-чан… — протянула Нана, но замолчала, когда глаза Мукуро опасливо сверкнули.       Такеши и Бьянки незаметно переглянулись.

***

      Шёл десятый день с момента исчезновения Хаято и Шамала. Цуна, прижимая к груди подушку Хаято, которую он забрал из её квартиры, лежал на своей кровати и разглядывал потолок. Сквозь открытое окно в комнату поступал ночной воздух, сдобренный запахами травы и цветов; сверчки разрывались своими ночными песнопениями, а на фоне где-то вдали кричала птица.       «Я её что, больше никогда не увижу?» — пронеслась в голове шальная мысль.       Без Хаято он словно потерял опору. Мир пошатнулся. Цуна понял, что слишком полагался на Хаято и разучился быть один. Одиночество убивало. Боль от разлуки стала невыносимой. Как Цуна и предполагал, есть он больше не мог. В ужин стоило огромных трудов сдержаться, чтобы его не вывернуло прямо за столом. Он еле-еле нашёл в себе силы быстро закончить трапезу и подняться к себе на этаж, где его благополучно и вывернуло в туалете.       Вкус еды утратил свои оттенки. Тело отторгало еду. Цуна догадался, что это психологическое.       Отложив подушку в сторону, он сполз с кровати, чувствуя лёгкую слабость в ногах. Спустившись на кухню, Цуна налил себе в стакан холодной воды и жадно выпил. Хоть пить он ещё мог. Без воды бы точно не выжил, а так ещё побарахтается.       Сев за наконец-то пустой стол, наслаждаясь ночной тишиной, Цуна вытянул руки. В затемнённой кухне стакан играл множеством граней, ловя отблески цифр с микроволновки.       «Если всё так и продолжится, то новый Дон не доживёт до своего официального посвящения», — усмехнулся Цуна, взбалтывая в стакане воду. И его подозрения не были лишены смысла.       В глубине дома заскрипели половицы. Из одной из комнат на первом этаже вышла Бьянки, зевая на ходу. Увидев сидящего на кухне Цуну, она заметно удивилась. Скрывшись в ванной, через какое-то время Бьянки вновь появилась. Впрочем, Цуне было всё равно. Он уныло взбалтывал в стакане остатки воды.       — Что ты тут делаешь? — сев напротив, задала вопрос Бьянки.       — Не спится.       Цуна опрокинул в себя воду и решил уйти с кухни. Мучиться от бессонницы он сможет и у себя в комнате.       — Стой, — рука Бьянки сжалась на его запястье, и Цуна обернулся, — ты чего такой?       — У вас всё ещё хватает наглости спрашивать подобное? — невесело усмехнулся он.       Бьянки опустила глаза, но руки не отпустила.       — Вы что-то от меня скрываете и просто смотрите на то, как я мучаюсь.       — Это не так, — отрицательно покачала головой Бьянки.       Внутри Цуны полыхнула ярость, хотя совсем недавно его укутывала меланхолия.       — И что же не так? — зло усмехнулся он. — Вы ведь все знаете что-то, так? И ты, и мама, и Ямамото. Даже этот хохлатый пидорас в курсе!       — Хаято просила ничего не говорить тебе…       Цуна, глядя прямо в лицо Бьянки, поднял брови. И он вернулся на стул.       — О чём Хаято-сан просила не говорить?       — Ты не можешь немного подождать и просто довериться ей? — с мольбой спросила Бьянки.       — И сколько мне ждать? — Ярость затухла, как догоревшая свеча. Цуна вновь смотрел на свою собеседницу взглядом дохлой рыбы.       — Какое-то время…       — Значит долго, — кивнул сам себе Цуна. — Где-то до церемонии?       — Наверное. Я не знаю. Это решит Хаято.       Рука Бьянки всё ещё удерживала Цуну за запястье.       — Я могу до этого дня и не дожить, — пожал Цуна плечами с таким видом, будто речь идёт о какой-то обыденности.       — О чём ты? — вмиг нахмурилась Бьянки.       — Я второй день ничего не ем.       — Глупости! Ты же…       — Ем со всеми за столом, ты хотела сказать? — насмешливо закончил за неё Цуна. — Так всё выходит. Меня тошнит от еды. Желудок пуст, если ты об этом. Я ничего не ел, только пью воду.       Бьянки ошарашенно округлила глаза.       — Ты же сейчас всё это говоришь, чтобы напугать меня?       Цуна молча сместил руку Бьянки со своего запястья на живот, и она почувствовала голодные позывы в желудке и то, как он начал вваливаться.       — Я не хотела вставать ни на чью сторону, — вздохнув, Бьянки заговорила. — Благополучие сестры для меня очень важно, но если ты умрёшь, то это сделает её несчастной…       — Так о чём тебя просила молчать Хаято-сан? — с нажимом произнёс Цуна. Его глаза полыхнули пламенем Неба, погружаясь в ало-рыжую дымку.       — Альянс семей хочет выдать её замуж. Жених выбран…       Некогда карие глаза пылали.       — Рассказывай! — Тон Цуны рассеял все сомнения Бьянки, и она рассказала ему всё, чем располагала. О предстоящей помолвке, а затем и свадьбе, и о жутком женихе, с которым столкнулась Хаято.       — А чем, собственно, занят Шамал? — пытаясь переварить услышанное, спросил Цуна.       Бьянки покачала головой, из-за чего её волосы разметало по плечам.       — Не знаю. Она не говорит о Шамале. Подозреваю, что что-то случилось, и она совсем одна.       — Ясно всё с вами, — с этими словами Цуна поднялся из-за стола. — Спасибо, что рассказала. Лучше поздно, чем никогда.       — Не пытайся сбежать, ладно? — взмолилась Бьянки.       Цуна проигнорировал её слова, как и Мукуро, привалившегося к стене у лестницы.

***

      Вразрез с ожиданиями Бьянки Цуна не пытался сбежать ни в тот же день, когда он узнал правду, ни на следующий. Наступила двенадцатая ночь, а затем и тринадцатый день. Цуна тренировался, ел, разговаривал со всеми, что выглядело крайне подозрительно.       И снова Бьянки было совсем не до сна. Раз она решила быть до конца честной и с Цуной, и с Хаято, рассказав правду первому (что её теперь крайне беспокоило!), но она всё ещё чувствовала себя обязанной последней. Поэтому вместо мягкой постели Бьянки проводила ночь в кустах напротив дома семейства Савада в ожидании каких-либо необдуманных попыток побега в Италию с целью их пресечения.       Она почти проклинала тишину и спокойствие Намимори, разбавляемые насекомыми и птицами, в котором могло произойти что угодно абсолютно когда угодно, кроме этой ночи. Не происходило вообще ничего, от чего и так казавшиеся аномально длинными минуты и вовсе растянулись в бесконечность.       — В такой юбке ты определенно застудишь что-нибудь, если досидишь тут до утра, — раздался почти над самым ухом вкрадчивый голос.       Бьянки аж подпрыгнула на месте и резко развернулась на сто восемьдесят градусов, ожидая увидеть кого угодно. Прямо напротив неё стоял Мукуро. С наиболее кислой и многообещающей физиономией, на которую только был способен.       — Это моё дело, — попыталась охладить его Бьянки.       — Нет уж, это дело мое, — не согласился Мукуро. — Видишь ли, меня наняли на совершенно неблагодарную работу сохранять телесную целостность, а также по возможности покой и душевное равновесие одного пета.       — Тогда я не вижу никаких проблем. Я тут как раз для того, чтобы уберечь твоего нового подопечного от целой кучи потенциальных проблем.       — Которые ты ему и устроила. Молчала бы себе в тряпочку, подёргался бы парень, и ничего бы не случилось. А теперь мне и в самом деле придётся приглядывать за ним.       — Я не могла промолчать! — взвилась Бьянки.       Мукуро поигрывал навершием трезубца, которое он держал в правой руке. Глаз опасливо светился красным.       — А потом пришла, чтобы его остановить? У тебя большие проблемы с логикой.       — Тебя это должно меньше всего заботить!       Он покачал головой. Мукуро диву давался, как все эти простофили смогли его победить. В самом деле, жизнь порой несправедлива, и показывает свои выверты, будто хвастаясь.       — Оя, оя… И ты снова ошиблась. — Мукуро направил на неё навершие своего трезубца. — Видишь ли, когда я брался за эту работу, моя революционная идея упокоить подопечного, чтобы сохранить его, столкнулась с огромной стеной непонимания. Но вот идея о том, чтобы упокоить всех тех, кто вселяет в его повседневность беспокойство, критики не встретила. Ты улавливаешь мою мысль?       Бьянки сглотнула. Она отдавала себе отчет в том, что не выстоит против Мукуро в открытом бою. И прекрасно представляла, что будет, разозли она его.       — Пойми, это мой моральный долг — проследить, чтобы он не наделал глупостей! — попыталась воззвать Бьянки к чувствам иллюзиониста.       — Это моя работа. Я её принял, и никакой моральный долг — не повод, чтобы в неё вмешивались посторонние помощники с сомнительной компетенцией. — Неумолимо последовало в ответ.       Бьянки вспыхнула, но не стала спорить. Во-первых, он был прав абсолютно во всём, а во-вторых, после такой выходки её просто отказывались воспринимать всерьез. Как же обидно. Но ничего не поделаешь. Она молча прошла мимо Мукуро, глядя куда-то себе под ноги, и взобралась на веранду.       — Вот и славно, отправляйся спать и видеть прекрасные сны, и больше не ввязывайся в сомнительные мероприятия, — ехидно произнёс Мукуро.       Бьянки хотела уйти молча, не отвечая на это прощание, но кое-что её очень волновало. Настолько, что она не могла не спросить.       — Но почему Цуна не попытался сбежать или что-то вроде того?       — Где-где, — подмигнул ей Мукуро, — валяется в своей кровати и видит расчудесные иллюзорные сны.       — Чертовы Туманники! — восхитилась Бьянки.       — А я не применял силу, просто окурил его пакистанским опиумом, — ответил Мукуро.       По его тону было непонятно: всерьез он это заявил или в шутку.       Вот только они недооценивали Цуну.