***
Цуна сидел в общей гостиной, развалившись на мягком диване. Казалось, у него ныла каждая клеточка тела. Отдельные нервы иногда подёргивало. При лечении Шамал предупредил его о фантомных болях, которые ещё какое-то время будут сопровождать Цуну. О да, они и сопровождали. — Отдыхаешь? — В комнату зашёл Реборн, наконец-то сменивший своё странное одеяние на привычный костюм. Цуна даже подумал, что рад видеть эту дурацкую фетровую шляпу, но вслух сказал другое: — Меня поражает этот мир. Почему сразу не сказал, что это не наше будущее? Реборн перевёл взгляд на экран плазмы, крепящейся к стене. По ТВ шёл новостной выпуск. Репортёр стоял перед рекой Сумидагава в Токио, чьи воды казались грязно-серыми из-за нависших над ней небоскрёбов, и затем репортёр перешёл по мосту Син-Охаси и спустился по лестнице, нырнув под мост, и пошёл вдоль реки, рассказывая о зверствах, которые недавно тут происходили. Кое-где ещё свисали обрывки полицейской ленты, а на земле виднелись пятна крови. Было видно, что убрались тут не до конца — явно спешили. — А что бы это изменило, Цуна? — Реборн присел рядом с Цуной, умостившись с краю. — Ты неопытный, даже ненадёжный, и очень опрометчивый. Своим вопросом ты только демонстрируешь свою незрелость. — Жестоко. Ты та-а-ак успокоил. — А я и не успокаивал. Лишь констатирую факт. Цуна погрузился в молчание. На экране репортёр отчитался перед зрителями, передавая слово ведущему. Женщина-диктор заговорила о семье Милльфиоре, которая выгнала даже американских военных с Окинавы. По миру расползалась новая зараза, и это отнюдь не болезнь и не вирус, а кое-что пострашнее. Даже не верилось, что о Милльфиоре говорят по новостям. Вздохнув, Цуна нажал на кнопку на пульте, и экран погас. — Мы живы, значит, у нас ещё есть шанс, да? — Он развернулся и уставился на Реборна. — Золотые слова. Не зря я вдалбливаю в твою тугую голову умные мысли, — улыбнулся Реборн. Цуна закрыл глаза. — О чём задумался? — Меня бесит положение, в котором мы оказались. Хаято-сан содержат как преступницу… — пробурчал Цуна. Услышав, что за дверьми кто-то остановился, Реборн лениво перевёл взгляд, тогда как Цуна лишь насупился. С шумом двери раскрылись, впуская в помещение Кёю. — Мне есть, что к этому добавить, — с порога заявил незваный гость. — О, Хибари. И ты тут? — поприветствовал его Реборн. Кёя вошёл в комнату, оглядываясь по сторонам, и его взгляд замер на вольготно развалившемся на диване Цуне, чьи ноги были закинуты на низкий столик. Цуна отметил, что Кёе это особенно не понравилось. Со странной отчётливостью было слышно, как жужжит люминесцентная лампа. — Я вам не мешаю? — хохотнул Реборн. Цуна продолжал изучать лицо Кёи, думая о том, что же нашла в нём местная Хаято. Широкие линии лба и скул, узкий подбородок. Узкие глаза были устремлены на Цуну, тогда как лицо ничего не выражало, и от этого делалось как-то не по себе. — Хибари-сан? В чём дело? — Цуна скривился, чувствуя, как у него подёргиваются губы. Перед ним находился серьёзный противник. — Насчёт Хаято. Мне тоже не нравится, — на лице Кёи по-прежнему невозможно было уловить никакой эмоции, — что её содержат как пленницу. — У тебя есть идеи, как нам быть? — влез Реборн. Кёя коротко кивнул и, выдержав паузу, заговорил: — Поговори со своими женщинами и матерью. Если Савада Нана ничего не будет иметь против, то и остальные подуспокоятся. Всё же она приглядывает за Мао. — Цуна, что думаешь? — обратился к Цуне Реборн. А что думал Цуна? Он молча поднялся с дивана, захватывая с пола кеды, и зашлёпал босыми ногами по полу в сторону дверей. На Кёю у него теперь выработалась аллергия. Когда общая гостиная осталась позади, и он ушёл достаточно далеко, Цуна бросил на пол кеды и свободно всунул в них ступни. С тех пор, как Реборн подобрал ему для ближнего боя смешанные единоборства, ходить босиком стало как-то привычно. Кожа на стопах с тех пор заметно загрубела, но это и неудивительно. Больше удивляла увлечённость этим видом спорта, учитывая, что со спортом Цуна был на «вы» и шёпотом. В очередной раз подтверждалось простое жизненное правило: захочешь жить — научишься вертеться. Вот Цуна и вертелся. Мышцы предплечья слегка дёрнуло. Колкий фантомный разряд «укусил», пробуждая не самые приятные воспоминания и открывая глаза на реальность: это в своём времени Цуна был достаточно силён, а в этом будущем параллельного мира он никто, ноль без палочки, а его девушка и вовсе на птичьих правах. А всё почему? Ответ был прост. Мауриция, она же Мао. Ребёнок от Хаято и Цунаёши этого мира, дочь Десятого Дона Вонголы. Сохранность девочки была важнее, чем чужачка. Если к самому Цуне отнеслись вменяемо, так как он всё равно оставался потомком Первого (да даже Такеши восприняли нормально!), то с Хаято было сложнее. Потеряв Цунаёши, окружающие как с ума посходили. Девятый мёртв, с Емицу неизвестно как обстоят дела, а Хаято со вторым ребёнком в утробе пропала, поменявшись местами со своим двойником из другого мира. «Жаль, что они недооценивают Хаято-сан, — фыркнул про себя Цуна. — В себя придёт — вы ещё наплачетесь». Пораскинув мозгами, он решил всё же заглянуть к Нане и детям. Совет оказался неплохим, жаль только, что дал его Кёя. Делить с ним чувства к Хаято оказалось той ещё задачкой. Почесав в затылке, Цуна направился в детскую. У него ещё оставалось полчаса до тренировки с Лал, которая «любезно» согласилась выбивать из него дух, показывая ему, как нужно обращаться с противниками, у которых есть коробочки. Тренировками Такеши занялся Реборн, и, судя по всему, там что-то жуткое, ибо Такеши валялся у себя в комнате в полной отключке. Лифт поднял Цуну на нужный этаж. Со стороны детской раздавались задорные выкрики детей. Улыбнувшись, Цуна поравнялся с «воротами в замок» — так был оформлен вход, что было уместно для ребятни, и, нажав на нужную кнопку на панели, он вошёл. Дети — это хаос. Игрушки были разбросаны абсолютно повсюду. На люстре висел жираф на красной ленточке, и выглядело это так, словно тот был приговорён к смертной казни. Посреди этого балагана, окружённые путями детской железной дороги с катающимся по кругу поездом, сидели Нана, Фуута и дети: Мао умостилась на коленях у матери, а Ламбо и И-Пин истязали Фууту, завязывая ему бантики на голове. — Цу-кун, ты к нам? — Улыбнулась своей очаровательной улыбкой Нана, и если бы не залёгшие под глазами тени, то Цуна бы подумал, что мать ничуть не изменилась. — Да, решил зайти перед тренировкой, — кивнув головой, Цуна перешагнул через железнодорожные пути. Поезд с громким «ту-ту!» пронёсся мимо. — Папочка! Папочка! Хочу к тебе! — заныла Мао, вырвавшись из объятий Наны, и ринулась к Цуне. — Это всего-то Цуна, тоже мне! Ламбо-сан гораздо лучше! — возмутился Ламбо, за что получил тычок от И-Пин: — Ламбо дурак! Ничего не понимает! — Только не деритесь, ребят… — устало взмолился Фуута. Цуна был вынужден подхватить на руки Мао и вместе с ней подойти к остальным. Сев на пушистый ковёр рядом с матерью, он заметил рядом с ней книжку с картинками. Название было на итальянском, а надпись отсвечивала так, что и не прочитаешь, но сюжет выдавала с потрохами нарисованная Золушка. — Читаете? — Он показал пальцем на книгу. — Ах, это?.. — Нана коснулась рукой обложки. — Уже несколько раз начинали, но дети никак не успокоятся. Хотели прочитать и уложить их спать. Цуна усвоил благодаря своей скучной реальности ещё из своего мира одно: дети днём спят, причём по нескольку часов. Не спят — ходят потом квёлые. — И кто зачинщик? Ты? — Прищурившись, Цуна ткнул пальцем Мао под ребро. — Папа, больно! — Тут же раздался возмущённый скулёж. — Даже удивительно, ведь ты был тихим ребёнком… — В замешательстве покачала головой Нана. Цуна хотел поправить её, сказав, что был не тихим, а излишне пугливым (мелких собак и насекомых он до сих пор не очень жаловал), но решил не поправлять мать. — Мао, не хулигань. — Цуна попытался быть с девочкой строгим, но у него выходило так себе. Она слишком напоминала ему себя в прошлом, из-за чего вспыхивали приступы жалости. — Бу-у-у! — Мао надула губы. Нана, Фуута и Ламбо с И-Пин рассмеялись с реакции девочки, на что Мао надулась пуще прежнего. — Вы плохие! Плохие! Хихикнув в кулачок, Нана распахнула книжку. Цуна, к своему удивлению, увидел, что называется она «Кошка-Золушка», что его порядком сбило с толку. Не то, чтобы он был фанатом сказок, но ещё недалеки были воспоминания о детстве. — Что ж, давайте нач… — начала Нана, но была прервана Цуной: — Почему «Кошка-золушка»? Итальянцы самые умные, что ли? Нана уставилась на Цуну с немым укором. Ответила на вопрос ни Нана и даже ни Фуута, а Мао: — Папа такой невежа! Бабушка привезла с собой мою любимую книжку, а она из неаполитанского сборника сказок «Пентамерон», в котором встречается самая древняя европейская версия о Золушке. Героиня зовется La Gatta Cenerentola, — с умным видом заговорила Мао, подняв пальчик вверх, специально произнося название сказки на итальянском. — Произносится как «Ла Гатта Ченерентола». То есть «Кошка золы» или «Кошка из золы». Имя объясняется одинаково: девушка все время находится рядом с печкой и всегда у золы. Теперь понял? — И зыркнула исподлобья на Цуну. Сказать, что он ошалел — ничего не сказать. Цуна пребывал в шоке от того, что Мао, этот мелкий шпингалет, шпарит на японском как взрослая, да ещё и итальянский знает так, чтобы чихвостить его, Цуну. Нана прокашлялась, привлекая к себе внимание. Цуна и Мао вжали головы в плечи, чувствуя себя виноватыми. — Итак… — И, выдохнув, Нана начала читать: — Я начну свой рассказ такими словами: «Зависть существовала всегда, поднимаясь пеной в море человеческой злобы. Судьба завистников — тонуть в этом море или разбиваться о его скалы, но они всегда на виду». На виду у вас и я, начинающая здесь свой рассказ о том, какими завистливыми могут быть люди. Узнайте же, что жил некогда князь, вдовец, и у него была дочь, которой дорожил он больше, чем другими женщинами. Нанял князь для ее обучения мастерицу, которая умела плести венецианское кружево днем и ночью да с таким усердием, что невозможно было его описать. Но вскоре он женился, взяв в жены сущую фурию, возненавидевшую дочь князя. Ее лицо было настолько страшным, а манеры такими грубыми, что девочка в ужасе прибегала к мастерице, говоря ей: — О, дорогая, если бы ты была моей мачехой, знаю, что могла бы я надеяться на твою любовь и нежность! Девочка продолжала и продолжала беспокоить мастерицу своими мольбами, и было ей слышно их так, как бывает слышно жужжание комара около носа. И вот, наконец, не иначе, как по воле дьявола, мастерица, наконец, сказала девочке: — Хорошо, если ты последуешь моему ничтожному, безумному совету — стану я твоей новой мачехой, и ты будешь дорога мне, как зеница ока! — Не успела она продолжить, как Зезолла (так звали девушку) ответила: — Прости, что перебиваю тебя, но ведь знаю, что ты действительно меня любишь! Так перестань извиняться — учи меня, что сделать, так, как если бы я была деревенской простушкой, — и я подпишу все, что ты продиктуешь! — Хорошо, — продолжала мастерица, — сядь и послушай меня, скоро твои беды прекратятся, и будешь кататься, как сыр в масле! Цуна зевнул во весь рот и сам не заметил, как задремал, слушая сказку вполуха. Зезоллу начали звать иначе — Зезолла-[кошка]-Золушка, когда мастерица позабыла доброту девушки и переселила ту на кухню с разрешения князя. Что было дальше — Цуна и вовсе проспал, уловив лишь конец. — …Сестры же ее, видя это, преисполнились злобы и горести, желчь заполнила их желудки, и, не в силах смотреть более, побежали к дому своей матери Карминозы, признавшись в том, что сумасшедшими назовут тех, кто думают, что могут сопротивляться воле звезд, — закончила Нана, закрывая книжку. Цуна встрепенулся под восхищённые повизгивания Мао и И-Пин, которые хлопали в ладоши. Чувствуя себя немного мелочным, он подумал, что если у них с Хаято ребёнок в далёком будущем и будет, то лучше бы мальчика. Вон, Ламбо задумчиво погрузил палец в рот и непонимающе смотрел на девочек. — Слишком приторно. Ламбо-сану не нравится такое, — выдал своё важное мнение эксперт. — Чего?! — Ламбо, нельзя судить чужие вкусы! Цуна зажал уши ладонями, но всё равно до него доходили детские вопли так, что голова пухла. Вздохнув и прижав одно ухо к плечу, он показал матери на выход кивком головы. Глаза Наны округлились в удивлении, но она поняла. Цуна поднялся на ноги и, спасаясь бегством, дёрнул на выход из детской, напоследок перепрыгнув через железную дорогу, на ходу чуть не теряя с правой ноги кед. «Ага, Спящей красавицей уже был, не хватало ещё Золушкой прославиться», — фыркнул он, переводя дух в коридоре. Поправляя на ходу порядком помятое платье, из детской вышла Нана. — Сынок? — позвала она. Цуна повернулся. — Вы же знаете, что я не ваш сын… — Нет, ты всё равно мой сын. — Нана отрицательно замотала головой. — И Хая-чан — моя дочь. Вы — это вы, и ничто это не изменит. — Стоп, ты разве не была одной из тех, кто захотел дистанцировать Хаято-сан?.. — От удивления брови Цуны поползли вверх. Нана сложила руки на животе, чуть выворачивая пальцы и пряча лицо за упавшими на глаза волосами. — Мао-чан была очень важна для Цу-куна… Это несчастное дитя ни в чём не повинно… Пусть Мао-чан и рождена без любви, но она всеми любима… Это ребёнок мафии… Я немного поддалась общим чувствам… И… Цуне было больно видеть Саваду Нану, свою мать, такой. — Мам? — Он тронул Нану за плечо, пытаясь заглянуть той в лицо, и к его неожиданности мать ткнулась ему в плечо носом. — Прости, сынок… Наверное, я плохая мать… Я и тебя плохо воспитала… Цуна заключил Нану в объятия, обвивая руками её тонкие плечи. «Мама всегда была такой хрупкой?» — вдруг отвлечённо подумал он. Нана тихо заплакала у него на плече. Рукав футболки чуть намок. Цуна механически гладил Нану по спине, испытывая душевные муки. На его памяти мать впервые плакала. Даже когда отца подолгу не было дома, она старалась сдерживаться, а тут… — Цу-кун?.. — сквозь слёзы прошептала Нана. — Да, мам?.. — Твоя Хая-чан ни в чём не виновата… Она тоже жертва этой ужасной ситуации… — Да. — Он прижал к себе хрупкое тело матери, понимая, что та сильно похудела и осунулась. Смерть сына далась ей очень тяжело, и он впервые это понял. — Бьянки и Рёхей-кун не хотят так себя вести, но… — Знаю, мам… — Ему самому хотелось плакать. Видеть свою мать плачущей было невыносимо. Слишком пронзительно. До глубины души пронзительно и неловко. — Можно… я тебя поругаю?.. — вскинув своё заплаканное лицо, спросила Нана. Её веки заметно припухли. Тушь чуть потекла в уголках, и Цуна стёр эти потёки парой легких движений пальцем. Нана натянуто улыбнулась. Цуна кивнул: — Можно.***
Цуна спускался на лифте в тренировочную комнату с тяжёлым грузом на душе. Он как-то об этом не задумывался, но мать очень тяготила эта полигамия местного Цунаёши. Хаято ему не призналась в своих чувствах, и всё пошло плохо. Не добившись взаимности от Кёко, Цунаёши много чего натворил, за что Цуне было безумно стыдно. Затем Альянс выбрал невесту, множество недовольства… Когда Цунаёши переключился на Хару и некую Хром, то — та-да-да! — его заметила и Кёко. От него и Хаято хотели наследника, так что в перерывах от «делания наследника» Цунаёши, что называется, уходил в загул. Нана находила эту сторону сына отвратительной, но поделать с этим было ничего нельзя. А ещё больше её расстраивало то, что саму Хаято никто не спросил о том, чего хочет она. Хаято любила другого. «Как у них тут всё сложно, блин, — лохматя и без того торчащие в разные стороны волосы, подумал Цуна. — Разберёмся со всей этой хренью и вернёмся в наш мир — первым делом попрошу руки Хаято-сан у Шамала!» Зайдя в тренировочный зал, первое, что бросилось в глаза — злая точно фурия Лал Милч. — Савада, опаздываешь! — Прости… — Цуна в раскаянии понурил голову. Лал выдохнула воздух из лёгких так, что её порядком отросшая чёлка взмыла вверх. — Савада, ты не то, чтобы не на уровне Гаммы, который ранга А, ты с трудом побьёшь кого-то опытного даже ранга С! Ты это понимаешь?! Цуна прекрасно это понимал, а особенно то, что до ранга А, которыми были Ирие Шоичи и Гамма, ему далеко. Учитывая, что база Мильфиоре находилась под Намимори и была довольно близка к убежищу, — опасно. Вход располагался рядом с вокзалом станции Намимори, в подземной части торгового центра. Или Мильфиоре быстрее найдут убежище, или Цуна и остальные смогут дать не просто напор, а сами нападут на базу. — Ну и что ты предлагаешь? — всё равно надевая варежки, спросил Цуна, готовый войти в гипер-режим. — А вот и он, — поморщилась Лал. Двери на этаж B-06 открылись, и второй раз за день Цуна удостоился лицезреть Хибари Кёю. — На том уровне, на котором ты сейчас барахтаешься, она может умереть в любой момент. — Кёя на ходу открыл коробочку, и из неё молниеносно вырвался непонятный некрупный предмет. Раскручиваясь в воздухе, он полетел прямо в Цуну. Цуна тотчас вошёл в гипер-режим и, оттолкнувшись от пола, взмыл под самый потолок. — Хочешь снова увидеть её на койке в лазарете?! Цуна со злостью выпустил мощный поток пламени в преследующий его игольчатый шар. То Кёя вёл себя как скупой на эмоции истукан, то говорил задушевные вещи. Это не укладывалось в голове. Разъяряло. Бесило. Больше пламени, ещё больше… — Что?! — Цуна опешил. Ему не удалось уничтожить игольчатый шар. Врезаясь в пламя, точно пожирая его, он крутился, но не сдавался. — Это всё, на что ты готов ради неё? Слабак. — Цуну настиг голос Кёи. Бесстрастный, но в серых глазах плескались эмоции. Цуна даже знать не хотел, насколько Кёе дорога его Хаято. Ему было плевать на то, как жил другой Цунаёши. Цуна просто хотел вернуться в свой мир вместе с Хаято, Реборном и остальными. Игольчатый шар решительно наступал. От его раскручиваний по инерции наступательная сила всё возрастала и возрастала. — Насекомое! Так и хотелось закричать: «Да заткнись ты уже!», но Цуна лишь сжал сильнее челюсти, сопротивляясь напору. — Значит, так тому и быть. — Кёя закрыл свои узкие серые глаза, которыми он равнодушно смотрел на Цуну, что очень не понравилось последнему. И тут напор игольчатого шара не просто усилился. Гипер-интуиция завизжала, подобно сирене, умоляя Цуну убегать. Стоило Цуне только задуматься о бегстве, как из игольчатого шара попёрла лиловая масса, состоящая из чего-то, насыщенного пламенем Облака, нависая над головой. Всё происходило слишком быстро. Стараясь выбраться, кидаясь вспышками пламени, Цуна только и мог, что в ужасе поражаться быстрому росту лиловой массы. Облачная ловушка, проглотив Цуну, захлопнулась. Он обнаружил себя посреди черноты, окружающей его. — А ну выпусти меня отсюда! — крикнул Цуна, ударяя кулаком по вогнутой стене, но безрезультатно. — Ты его не убьёшь? — донёсся по ту сторону голос Лал. — Насекомое, — Цуна сразу понял, что Кёя обращается к нему, — это воздухопроницаемая сфера из пламени Облака, «Абсолютная тюрьма». Просто так ты не сможешь из неё выбраться. — Ты мне мстишь, да? — Цуна задал вопрос, на который он, в общем-то, и без того знал ответ. — У меня нет причин убивать тебя, но и нет желания оставлять тебя в живых. Кислорода тебе хватит на пять минут, и если ничего не придумаешь, то умрёшь. Всё просто. Цуна попытался со всей силы вдарить «жёстким» пламенем по стене, но безрезультатно. Он понял, что пустые попытки только сжигают нужные для дыхания вещества, и потому просто опустился на задницу, роняя голову на колени, и попытался успокоить дыхание. Кислород был бесценен. На стене чуть виднелась опалина. Значит, её всё же можно пробить, но текущей силы Цуны было недостаточно. Нужно более чистое, насыщенное пламя. Грудь сдавливало. Дышать было нечем. В пустой голове мелькали образы. Он вернулся в день церемонии помолвки Хаято, на которую его никто не пригласил. Хаято в тот день была особенно прекрасна, и Цуну это разозлило. Вся эта красота чуть не стала чужой, не его. Он снова видел насмешливые взгляды, обращённые на него. Доны не принимали его, даже презирали. Собирались использовать, как пешку. Вот только… Цуна вспомнил и то, как легко забрать чью-то жизнь. Всего-то один мощный выброс пламени Неба, и нет человека. Сгорел, как спичка. Ноздри щекотал запах пережаренного мяса. До корочки. Смех. В искажённом от нехватки кислорода сознании витали самые жуткие кошмары Цуны, с которыми ему пришлось жить. Первая на его пути жертва. Дон Томасо. Грех его, Цуны. Следующего Десятого Дона Вонголы. — Юноша, у вас есть воля. — Цуне почудилось, что помимо него в этой облачной клетке есть кто-то ещё. — Убийство. Месть. Предательство. Ты же испытал это на собственной шкуре? — Это судьба того, кто возглавляет Вонголу, парень. — Ты готов унаследовать наши грехи, Цунаёши Савада? Цуне чудились голоса. Такие знакомые, будто он где-то их уже слышал. «Ах, да… В кошмарах», — догадался он. Не только Хаято преследовали кошмары. Цуна тоже переживал трудные времена, но скрывал свои чувства лучше. На его руках чужая кровь. Дон Томасо, Марко Лонгчемп. Цуна помнил имя и лицо убитого им человека, как если бы это было вчера. — Это та цена, которую ты должен заплатить, наследник. Сила равна ответственности. Ты готов принять её? — спросили у Цуны мягким, бархатным голосом. Цуна прижал к груди руки. Он разрывался от чувств и ощущений. Разум захватил образ: Хаято, мягко улыбаясь, смотрит на него, а позади неё мама, Такеши, Реборн и все те, кто на его стороне. Кто дорог ему. И дороже всех ему… — Плевать я на это всё хотел! — зло выдохнул Цуна, теряя сознание. — Я просто хочу, чтобы она улыбалась!.. — В этом ты похож на меня. — Мягкий шёпот на ухо, и что-то опустилось ему на плечи. — Ты прошёл, Decimo. Я могу доверить Вонголу такому, как ты. Цуне почти показалось, что он кого-то видит перед собой. Кого-то, кто поразительно похож на него, а он похож на этого кого-то. Удивительные игры разума приносили подобие эйфории. «Дэчимо… Это Десятый…» — перевёл сам для себя Цуна. А затем стало светло-светло, почти ослепляло. И было чем дышать. Вывалившись из облачной тюрьмы, кашляя, Цуна не мог избавиться от ощущения, что у него на плечах есть что-то помимо футболки, но пальцам не удалось ухватить это незримое нечто. Перед глазами были изменившиеся перчатки. Вместо римских «Х» на них отчётливо переливался заключённый в плен лазурного камня герб Вонголы. — Не так уж и плохо, насекомое. — Испортил всё впечатление комментарий Кёи. Цуна в полном раздражении стрельнул в него тяжёлым взглядом. — Не хотелось этого признавать, но ты действительно другой. Продолжать называть тебя насекомым будет неправильно. — Ещё больше ошарашил Кёя, протягивая Цуне руку. — В смысле? — не понял Цуна, всё же хватаясь за протянутую ладонь. — Ничего особенного. Но это — что угодно, но не взгляд насекомого. — Ну и кого тогда? Мнение Кёи почему-то стало очень важным. Интересным. — У тебя взгляд хищника, Савада Цунаёши, — осклабился на это Кёя, дёргая Цуну на себя. Самодовольство внутри радостно заурчало.