Петрикор

Народ нуждается в забаве. Короли — тоже. Улице нужен паяц; дворцам нужен гаер. Одного зовут Тюрлюпен, другого — Трибуле.

      Табаки.       Сфинкс не показывался на глаза три дня. Как-будто и не было у нас никакого Сфинкса. Я даже начал переживать, что с годами заработал себе маразм, склероз или Бог знает что еще. На четвертый день правда нервы сдали у нашего высокоуважаемого вожака. Зрелище малоприятное, но все же лучше, чем считать, что тебя подводит собственная голова. Конечно, можно было заключить, что и у Слепого с головой все стало худо, все же как-никак на плечах весь Дом, но с оживлением вожака остальная стая тоже нервно закопошилась и я наконец перестал действовать сам себе на нервы и начал действовать другим. Стало легче дышать. Чего не скажешь об остальных.       Под вечер Черный и Слепой, мужественной походкой продефилировали вместе с нашим светочем в сторону спальни, изрядно помятым и порядочно пьяным. Настолько, что, кажется, кроме Слепого он никого и не узнавал. И беспорядочно болтал о призраках. Я, конечно, тоже люблю такие темы, но в пересказе Сфинкса у потустороннего потерялся всяческий шарм, даже настроение, которое он задал свои громогласным появлением, сильно попортилось.       Я раскурив трубку, укутал себя в густой туман и тут же понял что зря, потому что пришлось его разгонять чтобы воочию увидеть все веселье. А тем временем наш Многомудрый и Громогласный Давид успел кинуться с палкой, вернее просто всем телом, и даже удачно долететь до Голиафа, расстояние ей-богу было смехотворным, но со стороны Сфинкса и учитывая его состояние это уже было подвигом. Голиаф стоически принял напор падающего в его сторону Давида, но явно не был готов к камню, вернее, к зубам, которые стальной хваткой вцепились слепцу в плечо и кажется даже послышался странный звук, как-будто кто-то укусил абрикос вместе с косточкой. Голиаф взвыл и тут уже очень кстати вмешались вусмерть перепуганный Горбач и Черный. Сфинкса припечатали, упаковали в кровать, Македонский возложил на лоб победоносную ледяную тряпку и обошлось без непредвиденных смертей. Лавровым венком тут и не пахло, но пока у дражайшего вожака имелся весь комплект конечностей, можно было довольствоваться и этим.       Утром, после звонка к завтраку, Сфинкса так и не добудились. Ни к обеду, ни к ужину он не подавал признаков жизни. — Сфинкс, — объяснял я Горбачу по дороге в спальню — в конец озверел от повсеместной несправедливости, ушел по гороховому стеблю в берлогу, накопить силы и когда пришло время решил сравнять счет и оставить всех четырехконечных с двумя. Мне то ничего не грозит, а вот вам с Черным и Лэри с Македонским, надо срочно решать, что дороже вам: руки или ноги. — Табаки… — взвыл Горбач — У человека горе, а ты про него небылицы сочиняешь. — Ничего он ему бы и не отгрыз. — вмешался Черный — На Слепом все как на собаке… Тяжеловесно и драматично, Черный никогда не признается, но у него явный талант к трагикомедии и если бы не флегматизм, Дом разжился бы вторым Шекспиром. Но потерянного не вернуть.       На этой мысли мы как раз пересекаем пороговый рубеж спальни и лицезрим полуголого Голиафа в критически опасной позиции — верхом, на таком же полуголом Давиде и дружно застываем. Черный, кажется, даже проверяет туда ли мы заехали и не пропустили ли какой-нибудь важный поворот по дороге. — Ого-го, мальчики! — первым отмираю я и начинаю медленно и незаметно, насколько это возможно на громаде Мустанге, проезжать ближе к полю действий. Но никто не ведет и ухом в мою сторону, что дает мне полную свободу действий и я рулю сразу к кровати. Лучше быть на подхвате и в первых рядах, если вдруг кому-то придет в голову грызть конечности или глотки.       Последним в спальню врывается Лэри и заметив перформанс на кровати звонко присвистывает, чем будит застывшего оловом Горбача, очень кстати напомнившего Лэри, что это он оставался на посту дежурного. Лэри виновато косит в сторону. Сфинкс раздраженно шипит и мы всем скопом кидаемся снимать с него Слепого, но останавливаемся на полпути. — Терпи, придурок — Слепой кажется еще недовольнее Сфинкса и без какого-либо сочувствия льет спирт на Сфинксово тело, даже забыв про вату во второй руке. Тело местами, кстати, очень исполосованное. Там где Слепой от него отбивался. Выглядит это как третий акт общей постановки, носящий патетичное название «Месть выживших». Что было во втором мы, очевидно, уже пропустили и пришли как раз к занавесу третьего. Но Сфинкс вроде был не против того, что его фактически превращают в живое проявление чистоты Могильника и даже виновато из-под век поглядывал на левое плечо Слепого, не менее проспиртованное и в кровавых нитках марлевой повязки. Это меня заметно успокоило, чего нельзя было сказать о Горбаче, жизнь которого, судя по взгляду, сократилась лет на семь, а то и больше.       — Успокойся, Горбач. — сладко запеваю я и перевожу взгляд на раненных — Люди, страдающие от желания друг друга прикончить, не станут с таким упоением расходовать мои запасы спирта.