Странный Волк у этой Феи. Я спросил его: Ты злой? — Он лизнул цветок лилеи И мотнул мне головой. Это прежде, мол, случалось, В старине былых годов. Злость моя тогда встречалась С Красной Шапочкой лесов.
Ультрамариновый блеск сквозь ресницы, тлеющий свет волчьей ягоды, раненая пустельга. Излом на дереве, один, еще один. — Идиот. — Туманный голос в ледяных осколках. Переливы гитары из приборной панели, закатное солнце, горячий асфальт. — Гребаный кретин. — Голос все ближе гитара все громче. Треск веток, что-то мокрое и горячее липнет к лопаткам. Желтый блеск солнца в коричневых лужицах, вой аккордов оглушает, громче, громче, громче… — Покойник или прыгун? — переливы калейдоскопа, пшеничные поля, выгоревшая пленка. — Живой, да и прыгуном не пахнет. — коленки в грязных пластырях, загрубевшие пальцы, пятна веснушек. Гитара сочувственно замолкает.Но, когда Охотник рьяный Распорол мне мой живот, Вдруг исчезли все обманы, Все пошло наоборот. Стал я кроткий, стал я мирный, Здесь при Фее состою, На балах, под рокот лирный, Подвываю и пою.
Чудовищная нехватка воздуха и абсолютная темнота. Руки сковало раскаленное железо, тело парализовано. Прикусываю язык, губы, щеки, снова и снова, пытаясь дать понять своему организму, что я в сознании. На долю секунды могу приоткрыть глаза и хватает сил перекатиться на бок. Зажимаю руку весом собственного тела, выворачиваю пальцы. Дыхание снова перехватывает, из горла вырывается тихий жалобный вой, перед глазами в мутной пелене проглядывается горящая осенняя полынь и две непроницаемые лужицы бензина под ней. Чувствую как меня приподнимают за шкирку в сидячее положение и отвешивают звонкую пощечину. Отлетаю на спину и наконец открываю глаза. Надо мной, нависает Рыжий, упираясь коленками в грязный газетный лист на липком полу и потирает отбитую руку. — Очухался все-таки — даже сквозь непроглядную зелень очков я чувствую его изучающий взгляд. Голова плавится, комната тошнотворно течет. — Не моя это область, суицидников с того света вытаскивать — Рыжий фыркает и отворачивается. В голове шум. Ни одного вопроса или ответа. Сознание судорожно шарит в поисках того, за что можно зацепиться, чтобы удержаться. Кажется, я даже не могу вспомнить кто я такой. Спина Рыжего показательно и молчаливо меня упрекает. Память возвращается и вокруг разрастается запустевший крысятник. Я был бы больше рад физиономии Шакала, перечисляющего свой личный список лучших эпитафий, чем похоронной акции на грязном полотенце поверх липкого пола крысиной свалки. Спина Рыжего на несколько секунд оживает: — Мы с Черным тебя сюда приволокли. В Четвертой тебе лучше пока не появляться. Сажусь прямо и тру глаза руками, до искр: — Как давно я в отключке? — вопрос звучит заурядно. Уставший голос играет нотками безразличия, но мне кажется, что слова вытекают из моего рта целую вечность и я еле сдерживаю приступ рвоты. — Весь день провалялся. Распугал крысят, навел панику, а после твоего припадка на полу, даже Мертвец смылся. Вот такая ты нелицеприятная личность. На кой-черт тебя туда потянуло? Рыжий старался звучать непринужденно, но его голос подрагивал, срываясь в фальцет. Мне не нужно было спрашивать, чтобы знать, что он говорил не про Изнанку. Я пробыл здесь слишком долго и это была плата. Билет в один конец туда, откуда не возвращаются. Обратная сторона, в которую ведет лишь одна дверь и в нее никто по собственной воле не входит. Рыжий снимает очки, но так и не поворачивает лица: — Ты ведь что-то видел… Да? — и он напуган, даже сильнее меня, напуган до чертиков. Напуган так, как не мог быть напуган шут.В животе же, плотно сшитом, Не убитые теперь. Я кормлюсь травой и житом, Я хоть Волк, но я не зверь. Так прошамкал Волк мне серый, И в амбар с овсом залез. Я ж, дивясь ему без меры, Поскорей в дремучий лес.
В четвертой звенит тяжелое напряжение. Слепой, сидя на полу, кончиками пальцев беззвучно гладит струны гитары. От прямого как спица Табаки волнами исходит дрожащее беспокойство. Выцветший, измученного вида Черный, который вконец изнемог от допросов состайников, каждого и поочередности считавших, что Именного Его личный метод вытягивания информации чем-то поможет, лежал на кровати Горбача, всем видом акцентируя всеобщее внимание на том, что следующий кто его о чем-то спросит — получит в морду. Почти каждого потряхивало. Почти каждый слышал тиканье часов в голове. Их подталкивало это чувство, вело к дверям второй, скребло по горлу, зудело в ногах и руках. У Курильщика сводит челюсть. Лорд трясущимися руками вытряхивает содержимое пепельницы на тумбочку. Горбач горестно вздыхает: — Что и Македонский туда же? — и ловит в ответ психованный смешок. У Слепого дергается рука и он ударяет по струнам: — Я за Сфинксом — он отставляет гитару в сторону, но так и продолжает сидеть на месте.Может там другой найдется Серый Волк, и злющий Волк. Порох праздника дождется И курок ружейный - щелк. А уж этот Волк, лилейный, Лирный, мирный, и с овсом, Пусть он будет в сказке Фейной И на ты с дворовым Псом.