Высекая искры

      Рыжеватый свет фонарей проскальзывает в салон мчащегося автомобиля. Шики, откинув голову, прикрывает глаза. Глубоко под кожей завязывается томный узел возбуждения. Под пальцами правой руки ощущается острое колено.       Шики предвкушает. Еще десяток минут — и он сорвет серую рубашку, не заботясь о полупрозрачных пуговицах.       Он поворачивает голову, дабы еще раз убедиться, что Акира покорно сидит рядом, и именно его горячее тело чувствуется через ткань. Шики поворачивает голову, дабы еще раз увидеть правильное, тонко очерченное лицо, на которое грубыми мазками ложится свет засыпающего города.       Шики поворачивает голову, но видит, как стекленеют ртутного цвета глаза. И это совершенно, блять, нехорошо. И это совершенно, блять, не смешно, когда горячее тело, которое спокойно таяло у него под пальцами, выкручивает судорога. Пространство салона вдруг сжимается до размеров спичечного коробка. А Акира с затуманенным сознанием пытается открыть дверь машины, что продолжает движение.       И это выбивает из-под ног землю, когда попытка защитить вызывает протяжный крик, наполненный болью, будто прикосновение равняется раскаленному металлу клейма.

***

      — Простите, — его окликает медсестра, сжимая в руках папку с документами. — Кем вам приходится пострадавший?       На языке вертятся слова, и в горле застряют нейтральные «коллега», «знакомый», «товарищ», «друг».       Но Шики проводит взглядом каталку с бледным парнем и, обходя ком не выговоренных фраз, безвольно вырывается:       — Парень. Мы вместе.       Медсестра, театрально округлив глаза, быстро исчезает с поля зрения.       Пресловутое слово оседает мелом на зубах.

Кремнеземной пылью забивается. «Парень». Ловкое, незначительное слово дырявит острой иглой трахею.       Шики поднимает голову и натыкается на минутную стрелку настенных часов. Она вместе с большой и массивной часовой стрелкой замирает на отметке «двенадцать».       «Пробило час ночи; в этот мрачный час фантазия сбрасывает оковы рассудка и зловещие возможности приобретают несокрушимость фактов», — говорил Томас Харди.       Вот и Шики, уставившись на круглые часы с готическими цифрами, слышит мерзкий голос - подвывающее альтер-эго его души.       «Ну и зачем ты лжешь самому себе? Никакая вы не парочка, раньше могли быть, а теперь… даже если парнишка и выживет, то он ясно дал тебе знать, что видеть тебя не хочет.»       «Убирайся!»       «Прекрати!»       «Исчезни из моей жизни!»       Шики не терзает себя мыслями, он, в принципе, не тот человек, который рвет на себе волосы, но эти слова, сказанные ранее Акирой, плотно застряли в его голове. Устраивают гнезда и, копошась, царапают мозг.       Я люблю тебя — раньше эти слова спокойно ломались о стену его равнодушия. Выбрасывались, как слащавые письма в мусорный бак.       Шики всегда был жесток к всевозможным открыткам, особенно если они пестрели различными сердечками и мишурой наподобие блесток, бисера или кружев. Ненависть к таким вещам появлялась у Шики моментально, стоило их только обнаружить.       Шики был лишен сентиментальности, романтизм так и не пустил свои робкие ростки, а чувство умиления было напрочь выскоблено еще в самом детстве.       Связь с Акирой была в некоторой степени роковой, как минимум — это было событие, которое перечеркивало множество его жизненных принципов.       Если сказать, что Шики не обманывал себя, если сказать, что Шики неосознанно отталкивал от себя парня, если сказать, что ему было все равно, то холл больницы наверняка засветится красным, и на стене крупными буквами выстроится слово «Ложь».       Акира пострадал.       Всю жизнь Шики боялся быть привязанным к чему-то. Он не обставлял свой дом, не заводил животных, не вступал в длительные отношения.       Он не подпускал к себе Акиру, не рассказывал о прошлом, не делился планами на будущее, всячески удерживал планку на отметке «любовники».       Он не подпускал к себе Акиру, хотя какой в этом смысл, если тот все равно плотно вклинился в его жизнь, а настойчивость Шики все обернуть вспять привела в больницу с пустующими коридорами и большими настенными часами.       Акира пострадал, и Шики играет в этом инциденте немаловажную роль.       Шики подходит к кофейному аппарату. Он вряд ли сегодня уснет, так пускай кофеин избавит его от слипающихся век.       Сует руку в небольшой карман черной сумки, где хранится мелочь, и нащупывает холодный метал ключа.       Шики ненавидит быть к чему-то привязанным и совершенно не заметил, как много следов в его жизни оставил парень с пепельными волосами и глазами цвета бушующих волн, что скрывают черные скалы.       В его сумке ключи от квартиры Акиры. «На всякий случай, тебе не тяжело, а ситуации бывают разные.»       В его доме вещи Акиры. Зубная щетка, пара футболок, спортивные штаны, полотенце. «Вот не пойму тебя, Шики. Беру твои вещи — злишься. Беру свои вещи — тоже злишься. Я занимаю четверть твоего ящика, хватит ворчать.»       У него на работе, на подоконнике, стоит чертов горшок с воистину не убиваемым кактусом. «Пусть твою негативную энергетику впитывает, а то у меня от твоей злости скоро проказа появится.»       Акира оставил запахи, оставил привычки, оставил слова и действия.       Акира неощутимо пролез внутрь его прогнившей души, чтобы в больничном холле проявились долго спящие симптомы.       В его руке горячий, плотный картон стаканчика с кофе. В черной жидкости отражаются плотно сжатые губы и прищуренные глаза       — Вот же, блять. Чудесная ночка будет. Шики сдавленно ругается, но тотчас же перестает, как только видит доктора.       — Ну что ж, молодой человек. У нас две новости, — врач, стянув с рук перчатки и выкинув их в корзину, продолжает. — Первая — парень в коме, желудок мы промыли, состояние стабилизировали.       Мышцы лица Шики деревенеют, и он плотнее обхватывает стаканчик, чувствуя обжигающее тепло.       — А вторая, полагается, в том, что вы вовремя его привезли, и он, вероятно, завтра придет в себя.       — А что вызвало приступ?       — Реакция медикаментов с алкоголем. Доктора окликает одна из медсестер, у него еще один пациент, он торопится. Наскоро пожав руку, он исчезает в ответвлении коридора.       Часы отсчитывают минуты нового дня, а на языке у Шики остается привкус кофейной горечи.