Высекая искры

      Акира притрагивается искусанными губами к стакану, делая большой глоток. Алкоголь жжет глотку и моментально отдает теплом по телу. Вокруг кружится жизнь под сумбурную музыку.       Акира отводит взгляд.       Акира хочет отвлечься, выпить пару стаканчиков и поехать на такси домой.       Все. Никакого упоминания о Шики в его плане не было.       И не будет.       Залипнуть бы только в определенную точку или завести с кем-то беседу, дабы даже ненароком не столкнуться с карминовыми глазами в обрамлении черных ресниц.       И судьба — сучара — любезно предоставляет эту возможность. На плечо бухается тяжелая смуглая рука.       — Привет, Аки. Давно не виделись, — говорит Мотоми, держа в зубах незажженную сигарету.       Приехали… Приехали, блять…       Взгляд карих глаз стреляет в висок, красные же целятся сразу в лобешник. И это не просто аналогия со снайперскими винтовками, Акира реально чувствует себя расстрелянным.       Акира действительно чувствует себя отвратительно, ибо сколько можно уже! Что дальше? Его укусит за яйца змея? Или дом сгорит?       — Как рана? Не болит? Я уж думал, у тебя рассечение.       Мотоми гнет свою линию, пока Акира натурально белеет от гнева.       Рана у него действительно побаливала, напоминая о давешнем, не самом приятном падении, но Акира старался абстрагироваться от этого, концентрируясь на том, как бесит укорочение его имени на дурацкое «Аки». Концентрируясь на скрипящей под пальцами столешнице и мысленно давая себе пять минут. Если по истечению пяти минут Мотоми и Шики не свалят в далекие от него ебеня, он уйдет сам. Запрется в доме, откроет окна и похрен будет.       Плевать на все.       Акира дает себе пять минут и уже отсчитывает время на наручных часах. Поэтому лишь отмахивается рукой от чужого волнения.       — Ну и денек сегодня, хотя, судя по этим вашим гляделкам, я еще легко отделался. Но я рад за тебя, это возможность начать жить полной жизнью. Если что, то можешь ко мне обратиться, — Мотоми наклоняется ближе, опираясь рукой о стойку. — Если хочешь отомстить Шики, то можем заехать ко мне…       Акиру начинает потряхивать. Он еще раз глядит на часы. Почти с мольбой. Но прошло лишь сорок секунд. Сорок сраных секунд, а ситуация стала еще хуже. Акира думает: «Какого хрена. Валите все прочь.» Акира думает: «Я что, так много прошу? Поменьше типов, которые хотят мою задницу, это так сложно?» Акира думает: «Что будет, если я сейчас ему врежу?»       Ничего хорошего. Вновь бросает взгляд на время. Сорок шесть секунд прошло.       Сжимает посильнее руки в кулаки, допивая жгущий глотку напиток. Поворачивается и, переходя на змеиный шепот, говорит:       — Ты прекрасный врач, Мотоми, но испоганить твою жизнь и репутацию вполне в моих силах, поэтому впредь не смей называть меня «Аки» и не обращайся ко мне, как к шлюхе. Понятно?       Акира разворачивается, немного придерживаясь за спинку стула. Какие пять минут, если даже недолгое общение грозится вывести Акиру на новый уровень злости?       Мотоми смеется и говорит что-то похабное ему в спину. Акира не хочет разбираться с плохо завуалированными намеками, что доносятся до его ушей. Он лишь ускоряет шаг.       Акира чувствует, как тело обдает жар, и, казалось, будто бы пар исходит, оставаясь каплями конденсата. Акира проводит рукой по лицу, стараясь стереть остатки эмоций. Казалось бы, вот он, привычный всем Акира: полуприкрытые веки, слегка нахмурены брови, плотно сжатые губы. Казалось бы, вот она, привычная всем отстраненность с апатией, только желваки ходят под тонкой кожей, да глаза цвета грозовых туч мечут молнии.       Акира проталкивается сквозь толпу, иногда непонимающе замечая, как мажется картинка происходящего, превращая все в разноцветную кашу…       Под ногами шершавый асфальт слегка поблескивает из-за прошедшего дождя. Небольшие лужи то тут, то там отражают частичку полной луны. Между пожухлых трав каплями собралась влага, она тоже мерцает, ухватывая огни фар проезжающих мимо машин.       Насыщенный запах озона забивается в нос, остужая разгоряченную голову. Временно отпускает, но вскоре жар вперемешку со странным чувством волнения прошибает.       Скользкими змеями проскальзывают вдоль хребта, задевая острыми чешуйками нервные окончания. Рубашка липнет к телу. Взгляд туманится.       Акира припадает спиной к кирпичной стене. Мелкие камушки и неровности впиваются в лопатки. Под пальцами — облупившаяся краска старого граффити.       Змеи, заползшие внутрь, сдавливают органы плотными кольцами мышц, обвивают, сбивая дыхание и перекрывая кровоток.       — Да что же это… со мной.       Пальцами, покрытыми фрагментами синей краски, проводит по пепельным волосам. И ситуация настолько выбивает его из колеи, что он не сразу замечает подошедшего к нему человека.       Когда Шики появляется из-за угла, Акира понимает, что зря все затеял, всю эту игру. Шики не выходит, он лишь приподнимает томный занавес ночи, растворяет хрупкий полумрак света фонарей, проявляется в темноте, как черно-белый снимок.       Акира думает, что эта игра слишком опасна, и удивляется лишь тому, почему у Шики не красуется на лбу черно-кислотный треугольник с костями и черепом, чтобы окружающие знали: «сунешься — убьет.»       Драться с Шики — лишь попросту сдирать на костяшках кожу.       Надеяться на Шики — привязывать камень к ногам.       Любить Шики — добровольно отдавать голову на отсечение.       Все его тело, каждая клеточка Шики говорит — «опасен». Длинные ресницы, бледная кожа, черные, как смоль, волосы и даже в хитром прищуре глаз читается только одно. Опасен. Опасен. Опасен.       Но, если Акира снова застелится травой, если Акира вновь упадет на колени, покорно опустит голову… Перед таким, как Шики надо сдаваться… Сдастся ли Акира?       Тонкая усмешка задевает его плотно сжатые губы, очерняя, разрезая, делая лицо острее и напуская тень.       Не-е-е-т, в этот раз он костьми ляжет, в этот раз ему плевать, как все закончится. То ли прекрасным и трогающим струны души хеппи-эндом, то ли черной, промерзшей войной, а может и пожирающей тело и душу апатией.       Акире сегодня плевать.       Поэтому, когда Шики выходит, растворяя своим появлением ночную глушь, Акира расслабляется. Всего секунду назад в его кожу не вошла бы иголка: так он был напряжен, а теперь он лишь плотнее прижимается лопатками к стене и поднимает вверх глаза, утыкается в красные омуты, чувствуя, что это погружение будет решающим, станет переломным моментом его судьбы.       В глаза лезет пепельная челка, а лицо будто бы вот-вот перекосит эмоция отвращения, ведь застывшая на губах ухмылка так и остается.       Но Акира не шелохнется, не двинется в сторону, не отведет взгляд, не закроется руками.       Шики безумно близко, кажется: подай руку — и он не то что укусит, а вырвет конечность вместе с плечевым суставом.       Но Акира лишь горделиво вздергивает подбородок       Хотя кто еще может раскроить ему череп увесистым гриндерсом.       Кто еще может бесшумно подкрадываться, надвигаясь грозовой тучей, залезая холодным ливнем за шиворот.       Кто еще так бестактно может прижиматься всем телом, хватая за волосы и медленно проговаривая в самое ухо.       — Да ты совсем пьяный.       Кто ж еще, как не Шики, является его личным демоном из Преисподней.       Акира пытается оттолкнуть, на полном серьезе упирается руками в мощную грудь, но сил катастрофически не хватает, и расстояние между ними увеличивается лишь на пару сантиметров.       Лицо Шики оказывается прямо напротив, и мерное дыхание вибрирует на разгоряченной коже.       Вжимается холодными губами, наплевав на сопротивление.       Скользит языком по небу, вжимаясь всем телом.       Пока у Акиры заевшей пластинкой в голове звучит:       Исчезни из моей жизни.       Исчезни из моей жизни.       Исчезни…       И как быть, если для Шики это кажется очередной их ссорой, и он думает, что Акира вновь растает, если хорошенько вытрахать из него всю дурь. Особенно сейчас, пока он пьяный и не вырывается из цепких объятий.       Шики думает, что, поддавшись плотским утехам, они оба забудут недавний нервный срыв.       Но Акира слишком бледный и слишком сильно виснет на его руках.       Акира не отвечает. Не толкается привычно языком глубже, не обвивает руками шею, не тянется.       Акира не держится на ногах.       — Пьянь, — утверждает Шики недовольно, разорвав поцелуй. Слыша в ответ какой-то совсем безжизненный тихий голос.       — Вызови мне такси, я хочу домой.       Шики негромко смеется, забавляется ситуацией. Потому что в его глазах Акира в хлам напился. Но сам Акира-то знает, знает что с одного стакана его не выбивало так еще из колеи. И если вдруг его действительно накроет, то валяться, уткнувшись лицом в пожухлую траву, он точно не хочет.       Шики придерживает парня за талию для устойчивости. Ловко набирает номер.       — К тебе или ко мне? — ухмыляется, горячо дыша прямо в ухо, пока в трубке раздаются гудки.       Реплика остается проигнорированной. Видимо, ударивший в кровь алкоголь полностью блокирует инстинкты самосохранения и здравый смысл, ведь Акира всем телом припадает к теплому боку, утыкаясь носом в ровную стежку воротника. Губы нещадно печет от поцелуя. «Дурак», — думает о себе Акира.

***

      Короткий ворс оббивки неприятно скрипит под пальцами. Фонари ночного города заливают улицу светом. По лицу Акиры скользят рыжие полосы. Освещенные волосы отливают платиной, и длинные ресницы становятся выразительнее.       Рыжие полосы ложатся на лицо, делая его угловатым. Хотя это уже не игра светотени. Это судорога сковала. Еще немного — и желваки выступят. Еще немного — и на лбу забьется жилка, выдавая учащенный пульс.       Тело будто отмирает по кусочкам. Обволакиваются пеленой нечувствительности руки и ноги. Яд просачивается внутрь, парализуя. И лишь чужая рука на его колене.       Кажется, под тонкими аристократическими пальцами лава. Все плавится и доходит до точки кипения.       Сердце у Акиры падает не в пятки, а аккурат закатывается в левую коленную чашечку.       «Убери его руку. Оттолкни. Врежь по самодовольной морде. Выйди из машины, прямо так, на полном ходу,» — шепчет внутренний голос.       Нет. Не шепчет. Орет пожарной сиреной.       Машина едет ровно, и стрелка спидометра нервно трепещет на отметке «восемьдесят».       И все напоминает дурное кино.       Цветастый индийский роман.       Приправленный не менее дурацкими спецэффектами.       Все напоминает дешевую мелодраму, когда Акира понимает: ему слишком плохо.       Это не душа рвет и стонет, это его тело выходит из строя.       Его спина покрывается потом, не потому что жарко в такси. Его руки трясутся, пока он судорожно расстегивает пуговицы, не потому что душно.       Изюминкой, вишней на торте становится то, что рука Шики на его колене вдруг теряет форму. Плывет и растекается. Салон машины покрывается темными пятнами, и Акира стремительно понимает: его сейчас стошнит.       — Шики!.. — слова теряются, не проходят сквозь шум в ушах. Грудная клетка вздымается, и вдох не умещается в легкие. Его душит от нехватки воздуха.       И реальность вокруг меняется на блядские картины Пикассо — все шевелится, расползается и почти кусает Акиру за пальцы. Звуки на фоне смешиваются в кашу. Лишенную смысла какофонию.       Все напоминает дурное кино, когда его накрывает паническая атака. Он вязнет, его сенсорные системы отказывают одна за одной, и лишь осязанием он чувствует, что что-то удерживает руки. И он не может вырваться, убежать подальше от выворачивающего наизнанку страха.       Перед тем, как сознание окончательно ускользнуло, его тело выкручивает адская боль, от которой даже хребет дугой.       Он кричит, задыхаясь и давясь густой слюной, но ничего не спасает от обрушившейся на него темноты…