Семь Смертных Грехов

Среди белых стен камеры Рэндалл ощущает себя ослепительно черным пятном. Единственное, что спасает это место — яркие надписи, написанные его кровью, багровеющие повсюду — на стенах, на полу, на немногочисленной мебели. Он сидит на полу посреди своей камеры, скрестив ноги и закрыв глаза. Возможно, к полудню этих строк из стихов, цифр, отдельных слов, цитат — уже не станет, но они навсегда останутся воспоминанием витать в воздухе. Его кровью будут пропитаны эти пол и стены, его сознание поселится в этой камере. Следующий, кто займет его место здесь — сойдет с ума. Бесконечные мысли о смерти. Мимолетное рассуждение, вечные споры. Убийца улыбается, запрокинув голову к потолку. Свет проникает даже сквозь закрытые веки. Совсем скоро они увидятся вновь. — Что за черт? Голос одного из тюремщиков, мрачно окинувшего взглядом представшую перед ним кровавую картину. В этом зрелище что-то беспредельно безумное — убийца сидит на полу посреди комнаты и медитирует, а за его спиной, словно нимб, алеет знакомое имя детектива. Рэндалл представляет тот момент, когда Грэй зайдет в камеру и увидит его творение. Наверняка детектив растянет губы в ухмылке, проведет пальцами по буквам, прикасаясь к совершенству, оставленному только для него. — Руки за спину, Энглман. Охранник вновь надевает на него наручники. Казалось, руки скоро с ними срастутся. В этот раз Рэндалла снова приковывают к столу в допросной. Кажется, им нравится это делать — ощущать себя всесильными. Они даже не представляют, как ошибаются на свой счет. Энглман ждет недолго, но ему кажется, что прошла целая вечность. Он сидит, закрыв ладонями лицо и опустившись грудью на стол. Все-таки вторая их встреча, пойманного и поймавшего, должна быть совершенно другой. Не ясно только, кто из них был настоящим охотником, а кто добычей. Кто из них был заманен в ловушку? Дверь открывается, и в комнату кто-то заходит. Энглман не видит, кто — его глаза закрыты. Эти шаги он знает. Рэндалл кожей ощущает присутствие здесь человека, единственного, который может по достоинству оценить проделанную им работу. Он медленно убирает руки от лица. После нескольких минут темноты цвета реального мира приобретают совершенно другие оттенки. Взгляд убийцы немного затуманен, он медленно моргает, глядя прямиком на Грэя. Наконец запрокидывает голову, чтобы волосы спадали назад. Свет лампы резко бьет в глаза, ослепляет. Теперь на месте лица детектива белое пятно, чистая, белая маска, на которой можно нарисовать все, что угодно. Их борьба друг с другом только начинается. И Энглман доведет ее до победного конца. — Вы уже получили мое кровавое послание, детектив? Надеюсь, к вашему приходу его не успели испортить своим присутствием, — Энглман насмешливо улыбается, неотрывно следя за детективом. Присутствие Макса опьяняет. Он до невозможности близко и так же далеко. Это мучительно сладко злит убийцу, заставляя до белизны сжимать пальцы. Грэй — его единственное желание, перед которым он не может устоять. Игнорируя вопрос, Грэй садится на стул, не отрывая пристального взгляда от заключенного, и ставит бумажный стаканчик с кофе на край стола. — Давай-ка сразу на чистоту, Энглман. Мне все равно, сколько человек умрет. Люди постоянно умирают — войны, болезни, несчастные случаи, убийства. Они постоянно пропадают, словно маленькие барсетки. В полиции очень жаждут узнать, где твоя последняя жертва, — Макс говорит так, словно не относит себя к правоохранительным органам. — Так что выбирай — мы с тобой мило беседуем, курим, пьем кофе, и ты просто говоришь мне, где Гордыня. Или же я ломаю тебе грудную клетку, и она схлопывается, словно пустая старая корзина. Рэндалл внимательно вслушивается в интонации, в произношение Грэя. Он его изучает, хочет узнать о нем больше. Хочет его себе всего. — А я не знаю, детектив, — Энглман ведет плечами, поудобнее устраивается на стуле, насколько это позволяют наручники, сцепляет пальцы в замок, потирая красные избитые костяшки. Изображает радушную улыбку, которая в его исполнении превращается во что-то издевательски лживое. — Возможно, если в полиции так жаждут узнать, где моя Гордыня, им просто стоит хорошенько поискать? — советует убийца, опуская подбородок на сцепленные пальцы. — Это ведь ваша работа, детектив, найти мою последнюю жертву. Она ничуть не хуже остальных. Это будет прекрасное дополнение к моей коллекции. И к вашей тоже. Вам ведь тоже нравятся убитые, детектив. Вам нравится смотреть на них моими глазами. Помните самый первый грех, что я для вас оставил? Рэндалл замолкает на несколько секунд, с ухмылкой разглядывая лицо Грэя. — Его светлые волосы переливались в свете закатного солнца. Они были как шелк, в них так и хотелось уткнуться лицом, вдыхая аромат сигарет, дорогого алкоголя и наркотиков. Я проводил по ним рукой, а юноша ластился. Знаете, детектив, на него еще никто и никогда так не смотрел — с таким желанием и с такой ненавистью. Игла мягко вошла в его вену, горячее блаженство влилось в тело. Миг уныния перед истинным удовольствием. Мальчик был таким податливым, он знал, что все будет хорошо. Впервые за это время он чувствовал себя живым и нужным. Я подарил ему эти мгновения. Энглман говорит увлеченно, словно вновь переживает минуты своего триумфа. Он кладет одну руку на стол, проводит ею по его поверхности, обводя многочисленные царапины, следы от ногтей и впадинки. Второй рукой он подпирает челюсть, пальцами надавливая на кожу на щеке.  — Я аккуратно снял с него одежду, уложил на пол, любовно расправил волосы, словно они были солнцем за головой. Он светился счастьем. Прекрасное тело даровано измученному лицу. К нему хотелось прикоснуться, но мальчик уже ничего не чувствовал. Он был уже не здесь, когда я раскрыл его грудную клетку, словно цветок. Ребра образовали подставку, на которой красовался драгоценный рубин — сердце. Над головой было выведено единственное слово «Уныние». Не сразу, но вы поняли, детектив. Вы же смотрели и тайно восхищались безумным творением. Рядом я оставил для вас послание — шприц и три цента. Уныние сгубило именно это — жажда видеть свет во тьме. Вам же понравилось? — Энглман впивается в лицо Грэя взглядом, с нетерпением ожидая ответа. Грэй помнил первую жертву. Прошло уже два года, но картина стоит перед глазами, словно это было вчера. В заброшенном доме, в одном из помещений, на полу раскинулся обнаженный парень лет двадцати, со вскрытой грудной клеткой и счастливой улыбкой на губах. Маньяк обставил убийство, как импровизированную сцену, совершенством своего творчества подчеркивая несовершенство этого мира. Вспышки фотоаппарата — криминалисты снимали место преступления, осматривали труп. Максу они казались голодными воронами-падальщиками, слетевшимися на мертвое тело. Он пожалел, что здесь так много людей, ему хотелось остаться с этим мальчиком наедине. С ним хотелось лечь рядом, касаться бледной шелковистой холодной кожи, сердца, вынутого из груди. Еще больше хотелось увидеть человека, который совершил все это. Убийцу — художника, творящего свое искусство кровью. Убитый мальчик оказался не из праведных — беспорядочный секс, море алкоголя и наркотики. Ему было скучно жить, со всеми теми деньгами, что давали родители. Убийца решил, что он был тронут грехом уныния, хотя, по мнению Грея, там был целый букет грехов. Макс смотрел на это совершенство и понимал всем своим существом, что стоит на пороге открытия. И это открытие толкает его в бездну. Это было первое убийство подобного рода, а первые — всегда особенные. А через четыре месяца появилось еще тело — второй грех, приближая Макса еще на шаг ближе к убийце. Зверское, жестокое преступление, надругательство над телом без насилия. Теперь не было сомнений в существовании серийника. Хищника — хитрого, умного, осторожного и жестокого. Убийца очищает мир от греха, но тот с каждым днем все больше в нем тонет. Этим не спасти человечество. Зато можно изучить маньяка по его кровавым произведениям искусства. Эту изощренную, нестандартную, испорченную психологию. — Чего ты хочешь, Энглман? — Макс сидит расслабленно, по крайней мере, так кажется внешне, откинувшись на спинку стула и прикрыв глаза. Дыхание и сердцебиение ровные. Черный пиджак расстегнут, как и несколько пуговиц сверху на белоснежной рубашке, руки убраны в карманы брюк. Он чувствует состояние Рэндалла, как стучит его сердце, как по венам течет кровь. Он ощущает его так остро, острее, чем себя самого. Этот парень, наконец, перед ним, и Грэй знает, что он ничего не расскажет. Рэндалл просто играет с ними. — Чего я хочу? — беззвучный смех Энглмана постепенно переходит в хрипловатый кашель. — Наверное, — тебя, — понимания. — Он ведет ногтями по столу, с силой сжимает пальцы, затем резко расслабляя. — Думаете, человеку нужна причина, чтобы убивать, детектив? Быть может, мне просто было скучно. Или одиноко. Макс медленно поднимается со стула и обходит стол, приближаясь к Рэндаллу и вставая сзади. Он чувствует эту бешеную волну энергии, исходящую от убийцы, чувствует его сильную, темную ауру. Грэй не может находиться вдалеке от Энглмана, когда он так невыносимо близко. — Знаешь, Энглман, мы с напарником часто играем в плохого и хорошего полицейского. Хочешь узнать, что это такое? Если мне нужна информация, я избиваю заключенного почти до потери сознания, и когда шанса на спасение уже не остается, появлялся Дерек, словно архангел Михаил, слетевший с небес, останавливая меня и утешая заключенного. И тот все выкладывает ему — старая, отработанная схема всегда действует безотказно. Как ты понимаешь, Дерека тут нет. Никто не придет тебе на помощь. В следующее мгновение сильные пальцы сжимают волосы преступника на затылке и с силой дергают назад, запрокидывая голову. Макс чувствует текстуру и натяжение волос, тепло тела Рэндалла, его запах. Эта близость пьянит, ударяет в голову, но он заставляет свое сердце биться в привычном ритме. — Я не дам тебе чувствовать себя одиноким, Энглман. Весь мир словно застыл, время остановилось. Горячее дыхание, удары своего и чужого сердца. Рэндалл сглатывает. Не от страха, от предвкушения. Грэй был самым большим грехом, с которым Рэндалл не мог справиться. Грехом, которого убийца жаждет, который должен победить, превратив в свое самое прекрасное творение, которое он действительно будет любить. Не плотской любовью, она слишком грязная. Он будет любить его до дрожи, до неимоверной злости и безграничного блаженства. Сейчас хочется сдернуть с рук наручники, вдоволь насладиться вечным мгновением. Сама душа трепещет. Он почти не дышит. Ощущает, как повисшая тишина давит своим затянувшимся ожиданием. Он терпелив, запоминает каждую секунду бесконечно тянущегося времени. Он чувствует спиной исходящий от детектива жар. Сейчас им никто не помешает. Он поднимает взгляд на Грэя, на лице лишь испытывающая ухмылка. В глазах интерес, помешанный с неимоверным чувством влечения. — Я не одинок уже два года, детектив. Они смотрят друг на друга, и воздух вот-вот заискрится от напряжения. Холодные серо-голубые, ледяные глаза и темные, обжигающие, словно сама бездна. Они словно сцепляются одним взглядом в этой немой борьбе, впиваясь в глазницы, пуская кровь, не позволяя отвернуться. От этого становится физически больно. Макс не улыбается, его дыхание не такое ровное, как раньше. Пальцы сжимаются сильнее, натягивая волосы у корней, Макс надавливает на затылок, прижимая Энглмана щекой к стальной поверхности стола. — Думаешь, я буду играть в твои игры? — детектив склоняется ниже, теперь его горячее дыхание скользит по шее, обжигая кожу. Он говорит тихим хрипловатым шепотом, словно в помещении они не одни, а слышать его должен только Рэндалл. Он ощущает тепло тела и запах Энглмана так близко. После Макс отстраняется, отрывая убийцу от стола и снова обрушивая, уже с силой. Он бьет его головой о твердую поверхность несколько раз, пока в голове у Энглмана не начинает шуметь, и горячая красная лента не скользит из разбитого виска по скуле и щеке. Побелевшие пальцы Рэндалла разжимаются, руки тянутся к лицу. Он не поднимает головы. Слизывает соленую кровь, стекшую на губы. Прокатившаяся по грязной коже, она отвратительна на вкус. Пальцы сжимаются на волосах от злости на самого себя. Он хочет настоящей крови — чистой, горячей, тягучей. «Ты будешь играть в мои игры, Грэй. У тебя нет выбора. Ты мой король на шахматной доске. Я сдеру с тебя кожу, доберусь до твоей души. Я выну ее из тебя вместе с трепещущим сердцем. А потом сполна наслажусь твоим телом. Я не изменю мир, но я изменю тебя. Ты и есть моя настоящая цель». Снова кашель, перемешанный с глухим хриплым смехом. Боль притупляет чувства, в висках тяжело отдается пульс. — А вам неймется, детектив, — Рэндалл упирается лбом в холодную поверхность стола, ждет, пока кровь оставит несколько капель и здесь — эта комната должна запомнить его даже таким, а затем поднимает голову, выпрямляет спину, но не смотрит на Грэя. Он может приоткрыть завесу тайны своего сознания детективу, но не сейчас, позже. Рэндалл терпелив во всем, он не любил спешить. Всему свое время. — А ведь вы были правы, — Рэндалл скользит равнодушным взглядом по скудному интерьеру допросной, останавливается на стаканчике остывающего кофе. — Дерека тут нет. — Медленно поднимает слишком правдиво потерянный взгляд на детектива. И только кровь тонкой паутинкой растягивается по губам. Безумно пугающая улыбка застывает на лице.  — Знаете, где он? Лицо Грэя каменеет, взгляд застывает, а пальцы в волосах убийцы разжимаются, разрывая прикосновение, связывавшее их. Сердце пропускает удар, мысли проносятся в голове одна за другой, словно пули, взрывающие мозг в клочья. Что? Почему убийца говорит о его напарнике? Вчера Дерек подвозил Макса до бара, сегодня утром не пришел в участок. Грэй последний, кто видел его. Макс сжимает кулаки и стискивает зубы, зрачки сужаются. — Знаете, зачем я дал поймать себя, детектив? Чтобы увидеть ваше лицо. Сейчас. — Сука, — голос Макса звучит, словно из загробного мира. Глаза блестят нехорошим блеском, с губ срывается рык, он кидается на Рэндалла, опрокидывая его на пол вместе со стулом, наваливаясь всем телом и обрушивая кулак в челюсть, нанося удар за ударом. Бешеный стук сердца где-то у горла, адреналин, выброшенный в кровь, лицо Энглмана так близко, кожа мягкая и теплая, костяшки багровеют от теплой и липкой крови. Звук открываемой двери, топот ног, Макс чувствует на себе хватку сильных рук, и его с трудом оттаскивают от убийцы. — Ты сгниешь в этих стенах, Энглман. Ты будешь мучиться очень долго. Я за этим лично прослежу. Рэндалл смеется, захлебываясь кашлем, сплевывает кровь, грудь сдавливает болью. Замечательно, превосходно. Именно этого он и ждал. Гнев, уже второй по счету грех. Детектив пройдет все семь. Он сотворит из Грэя идеального ангела. Дрожь от этой мысли охватывает все тело. Макса уводят, а Рэндалл провожает его насмешливым взглядом. Да, конечно, он не сядет на электрический стул. Его признают невменяемым преступником. Грэй позаботится о том, чтобы Энглман здесь остался. Детектив сделает так, как хочет убийца. Охрана кидается к Энглману, их руки холодные и влажные. Он не сопротивляется, теряет к ним интерес. Спектакль разыгран, осталось лишь опустить занавес.

***

Дерека нашли в парке, недалеко от участка, распятого на дереве, словно на кресте. На его груди вырезано слово: «Гордыня». Дэвидсон не был святым. Он возомнил, что имеет право вершить правосудие, думал, что может безнаказанно находиться рядом с Грэем. Его лицо было обезображено, ведь Гордыня ослепла от собственного превосходства. Кончики пальцев срезаны, ведь он смел касаться ими Грэя. Гордыня — ключевая, завершающая фигура, последний смертный грех. Последний ли? Макс смотрит на серое, тяжелое небо, холодная капля дождя падает на лицо и скатывается по щеке. Дождь усиливается, побуждая криминалистов надеть дождевики, а Грэй все стоит, смотря на то, как вода смывает кровь с мертвого тела. Рэндалл сделал это специально. Он убил Дерека из-за Грэя. Макс представляет, как рыдает Молли, жена Дэвидсона, закрывая лицо руками. Представляет ее пятилетнего сына с внимательным взглядом, так похожего на своего отца. Многие следователи заводят семью, словно в подтверждение того, что они обычные люди и живут нормальной жизнью. Теперь Молли вдова, а ее сын будет расти без отца. Зато Дерек погиб героем. Нет, Макс не заведет семью, он не может позволить себе такую слабость. Его семья — это его работа. Его семья — это Дерек. Его семья — это Энглман.