Love is madness

Олег курит. Врачи, вообще-то, строго-настрого запретили: говорили, что скопытиться от такого можно на раз-два, и это с учетом того, что он и раньше дымил как паровоз, — а сейчас курит в два раза больше, пожалуй, и пока что, ну, ничего. Он бы, может, и рад не курить, да только при взгляде на Разумовского так и хочется за что-нибудь схватиться. Как хорошо, что у него зажигалка в виде револьвера — старый подарок от Родригез. Иначе кто-то потренировался бы в танцах, пока под ногами свистят пули. Олег курит. Он, признаться, Разумовского потому и вытащил, что просто в глаза ему посмотреть хотел и спросить: за что? Спросить, ха. На ухо прошептать разве что. Убивать Серегу не хочется — Серега выглядит до того жалко, что на него только рукой махнуть хочется. Да только ноет что-то в груди. Не сердце. Раны, наверное. На погоду. Сердце-то ему разбили. Вдребезги. Олег курит. — А можно и мне? Разумовского хочется выгнать с балкона, потому что холодно, а он, придурок, в одном олеговом шмотье — да только рука не поднимается. Ничего не поднимается: ни взгляд, ни губа, ни настроение. Разумовский его руку в свои ладони заключает осторожно. — Ледяные, — тихо причитает он. — Простынешь же. «Это ты у нас от малейшего порыва ветра с пневмонией всегда падал», — мысленно фыркает он. — Съеби, — из горла вместе с тихими словами вырываются хрипы. — Серьезно, Серега. Съеби. Разумовский молчит, а потом вытаскивает сигарету из пачки у него в кармане — и прикуривает. — Ты на меня раньше никогда не ругался. «Раньше» повисает в воздухе. Как висельник. Олег курит. Разумовский давится дымом с непривычки.