Love is madness

Они с Сергеем с самого начала были по одну сторону баррикад. Против хулиганов в детдоме, против излишне выебистых людей на первом (и последнем для Олега) курсе универа. Против взрослых в детстве и против собственных страхов в юношестве. Против всех и против себя самих. Сергей называл их отверженными. «Как книга, знаешь, — говорил он, улыбаясь необычайно нежно, — Виктора Гюго». Олег не то чтобы читал, но кивал всякий раз, и Сергей, растрепанный, соскочив с их импровизированной баррикады, обвивался вокруг его шеи и, целуя в щеки и лоб, и смеялся так, что у Олега сердце замирало. Потому что, по правде сказать, на эту баррикаду против всего мира он влез только за этим полоумным рыжим, не в силах оставить его одного — и оставить в принципе. Потому что даже после ухода в армию да наемничество у него оставался совершенно тупой медальон без цепочки с фотографией Сергея с посвящения в первокурсники, сделанной Машей, его сокурсницей. И это означало, что они все еще вместе на этой чертовой баррикаде, возведенной ими еще детьми, когда от них отвернулись все, и были друг у друга только они. Олег помнит Сергея со смехом в лазурных глазах и привкусом французского акцента на губах. Венеция тыкает его мордой в суровую действительность, как нашкодившего щенка, и Олегу почти что тошно, так, что помогают только полторы пачки сигарет в день да полбутылки коньяка перед сном. Потому что они с Сергеем теперь по разные стороны этих чертовых баррикад. Со стороны Сергея — безумие и пожирание самого себя за сделанное. С его стороны — пять пуль на шнурке. Вместо четок.