[...]
— Теперь я встречаюсь с Бокуто Котаро, — говорит в потолок лежащий в кровати утром Акааши, который только что проснулся. — Теперь я встречаюсь с Бокуто Котаро, — шепчет Акааши, вытирая лицо полотенцем в ванной, бросая взгляд в зеркало над раковиной и недовольно замечая свои порозовевшие щёки. Это же правда, да? — Теперь я встречаюсь с Бокуто Котаро, — тихо бормочет Акааши в кружку чая за завтраком, поперхнувшись от вопроса мамы «всё хорошо, Кейджи?» и выпалив в ответ спешное «да, всё в порядке». — Теперь я встречаюсь с Бокуто Котаро, — говорит себе Акааши, выходя из дома на пробежку и вдыхая невесомый утренний воздух, холодящий горло. За лето он так привык выходить на пробежку с Бокуто, что теперь приходится заново приучаться бегать без шутливых пиханий, случайных вопросов и беззаботной болтовни. Теперь много к чему придётся привыкнуть после того поцелуйного разговора под лестницей в понедельник. — Так значит, мы теперь встречаемся? — замутнённо смотрит на него отстранившийся Бокуто, с припухшими губами, залитыми румянцем щеками и помятым воротником рубашки. Такому крышесносному, невероятному Бокуто Акааши, едва воспринимающий реальность, может только бессильно протянуть в ответ: — Да. И так же бессильно снова податься вперёд. Конечно, Акааши прекрасно слышал, что он сказал, но едва ли понимал. И сейчас не понимает. Не понимает, что с ним случилось тогда, в тёмном закутке, и откуда взялись нерушимая уверенность и внезапная храбрость, с которыми он притянул к себе Бокуто для поцелуя, откуда он знал, что ему позволено (нет, не позволено), что Бокуто ответит — откуда он знал? Он не знал. Но всё равно это сделал, и жалеть об этом так не хочется, потому что это было так приятно — стекало мурашками по затылку, так щекотало грудь махами крыльев бестелесных бабочек — целых десять минут забытых сложностей и сомнений, только влажное дыхание по щекам, только полыхающее тепло под рёбрами и гладкая кожа под пальцами. И поэтому, наверное, было бы странно после таких крышесносных поцелуев (ну, Акааши так считает, они у него вообще единственные) было бы странно на вопрос «мы теперь встречаемся?» отвечать «нет», ещё и учитывая, что это именно Кейджи, а не Бокуто дёрнул его за галстук и нарушил все личные границы и этикеты поцелуем, именно он, забыв стеснение, выпалил, что влюблён, пусть и Бокуто наверняка хотел сказать то же самое. А ещё страннее было потом едва ли не впервые в жизни прогулять школу в одиночестве, бродя по закоулкам ближайшего парка, вспоминая эти поцелуи и неверяще касаться губ пальцами. Почему-то у Ромео и Джульетты всё было гораздо проще, приходит внезапная мысль. Как там говорил Бокуто? Сразу и влюбился, и поцеловал, и никаких сомнений. А может, он уже тогда имел в виду?.. Кейджи ускоряет бег, чтобы найти оправдание учащённому дыханию. Акааши никогда не считал себя трусом, но сейчас просто боится, куда приведёт эта необузданная влюблённость, которая играет ветрами в голове, шмалит пулями и шкалит градусами под кожей. И Кейджи только хуже, когда он вспоминает, что первым вообще-то поцеловал его Бокуто. Кейджи бежит ещё быстрее, чтобы ударами подошв об асфальт удержать себя в реальности. Так страшно потерять голову. Точно ведь. Это ведь Бокуто первым собирался его поцеловать тогда, на вечеринке. Это ведь Бокуто первый поцеловал его на американских горках. Это ведь Бокуто первым решился признаться. Это ведь Бокуто бесстрашно спросил: «Мы теперь встречаемся?» «Теперь я встречаюсь с Бокуто Котаро», — прописывает Акааши на невидимых страницах, пытаясь вдуматься в каждое слово, в каждый отзвук внутренних потревоженных струн. Струны не перестают дрожать. Над головой пролетает самолёт, шумом вздымая заснувшее небо и оставляя за собой меловой росчерк на голубом полотне, и так же быстро исчезает на горизонте сбегающая рассудительность. То есть… Акааши ведь влюблён в Бокуто, и тот ответил ему взаимностью, но почему же под горлом скребётся беспокойство, копошится колючим комком? Почему с потрясённым восторгом мешается нарастающая тревога? Акааши тяжело выдыхает и поворачивает домой, потому что без одного определённого капитана бегать всё равно не хочется. Затаённые разочарования в себе, ждущие своего часа, боязнь не оправдать ожиданий Бокуто, родители, не принимающие нетрадиционные отношения, — всё стягивается в тугой узел и мешает размеренно дышать. У Кейджи впервые настоящая влюблённость, ещё и взаимная, грозящая перейти в настоящие отношения, и он правда не знает, что делать и как удержаться на плаву в новом шторме. Он не беспокоился об этом, когда всего-то вздыхал и краснел со стороны, а теперь не представляет, как удержаться рядом с Бокуто, ставшим таким близким, потому что… если что-то случится, без него Кейджи уже не сможет. Акааши не просматривает на утреннюю россыпь сообщений от Бокуто, выходит из дома, надеясь его не встретить, и уже в школьном коридоре не оборачивается на знакомые окрики. Кейджи никогда не считал себя трусом, но сейчас ведёт себя именно так, и никакими сомнениями не оправдать то, что сейчас он пытается спрятаться от Котаро, такого родного и близкого. Но ему правда, правда нужно подумать. Но Бокуто не был бы Бокуто, если бы не нашёл его на крыше спустя две перемены, потому что уже давно выучил все места, где может находиться Акааши в любом настроении. Хочется раздосадованно цыкнуть и внутренне зардеться, как же они хорошо друг друга знают. Хочется, но получается только застыть в немом ступоре. — Акааши! — выкрикивает Котаро, подлетая к нему, плюхаясь рядом и хватая за плечи. — Что случилось? Всё в порядке? Я весь день тебя искал, писал, а тебя нигде нет, и ты не отвечаешь, и я уже с ног сбился… — Бокуто-сан, всё… — в порядке, хочет сказать Акааши по привычке, почти на уровне рефлексов. Кейджи сдерживает соскальзывающую с языка ложь и, переступая через инстинкты, говорит: — Всё не в порядке. Я… мне нужно было кое о чём подумать. Как будто это оправдание, серьёзно. Акааши, который видит сейчас Бокуто, с искренним переживанием в глазах и тревогой в дрожащих на плечах ладонях, вдруг хочется быть безжалостным к себе. Он не имеет права прятаться от Котаро. — О чём? — в замешательстве переспрашивает Бокуто и тут же перебивает себя взволнованным потоком слов: — Я просто очень испугался, когда ты начал меня избегать, потому что… потому что вчера ты вроде как сказал, что мы будем встречаться, и я так обрадовался, что ух, — выдыхает Бокуто, когда слова кончаются, — а ты?.. — Послушай меня, Бокуто-сан, — Акааши так хочется, чтобы верные слова родились сами собой, как во время сложных матчей, потому что сейчас ещё нужнее. — Я тоже очень рад, но… — Котаро, радостно вытянувшийся, после «но» испуганно сжимается, и Кейджи за это хочет себя ударить. — Просто мне нужно было подумать. Вот только позавчера ты поцеловал меня на американских горках, вчера я сказал, что влюблён в тебя и… поцеловал тебя, — севшим голосом добавляет Акааши, искренне желая отвесить Бокуто подзатыльник за его мелькнувшую довольную улыбку, но продолжает: — Слишком много всего. Я просто не знаю… я знаю, что в-влюблён в тебя, но не знаю, вдруг ты… потом разочаруешься во мне? Или родители? Или я сам в себе? — грустно хмыкает он на последних словах. — Я прятался, потому что просто боюсь, что потеряю голову, что сделаю что-то не так, потому что… Выдох: — Потому что я так в тебя влюблён. Акааши хочет ещё что-то сказать, но не успевает — Бокуто налетает с объятиями, стискивает руками и прижимает к себе, а Кейджи давится воздухом. Котаро сопит ему в плечо, и это, наверное, самое уютное, самое тёплое чувство на свете. Он поднимает взгляд так внезапно, без возможности отстраниться, но ведь совсем не хочется. — Ты серьёзно так думаешь? — неожиданно тихо начинает Бокуто. — Ты серьёзно думаешь, что я разочаруюсь в тебе? — выделяет так, словно это что-то абсурдное. — Я в тебе никогда не разочаруюсь. Произносит так просто, будто это самое ясное, самое обычное, самое элементарное, но такое невероятно поражающее для Акааши. И вдруг Бокуто сникает: — На самом деле, это ты такой собранный всегда, а я такой в тебя влюблённый, что совсем придурок, и как только я тебе понравился? Я же тебе понравился?.. Акааши хочется ненормально рассмеяться. Ведь такую иногда ерунду несёт, ей-богу, как ребёнок. Кейджи решается. — Бокуто-сан, — берёт он лицо Котаро в ладони и ловит его взгляд. — Может, ты мне придурком и нравишься? — Бокуто неуверенно улыбается краешком губ. — И вообще-то я тоже из-за тебя такой придурок. Котаро почему-то смеётся и цепляется пальцами за его запястья, осторожно их оглаживая. Акааши от этого бессильно опадает на плечо и выдыхает наконец-таки — пока у них будут эти моменты, когда время не решается тронуть за плечо, мир боится напомнить о себе лишним шорохом, когда успокоенное дыхание заменяет кислород, когда хочется чувствовать трепещущие ресницы на своих щеках, когда хочется обниматься на тихих крышах — пока у них есть всё это, то не хочется ни в чём сомневаться. — Твои родители, — пробует тронуть тишину Бокуто — Акааши знает, что он не может расслабиться окончательно, пока не спросит обо всём, что его беспокоит, и, в отличие от Кейджи, ему этих мимолётных штилей недостаточно. Акааши в ответ вопросительно мычит. — Им не нравлюсь именно я или?.. Дальше понятно и без слов, и в нужные моменты Котаро умеет быть таким понимающим. — Им в принципе не нравятся такие… отношения, — медленно проговаривает Акааши. И неожиданно резко прибавляет, чтобы отогнать полутона и невысказанные эмоции: — Дело не в тебе. Но не им решать, как мне жить. Бокуто восторженно утыкается носом ему в волосы и вдруг шумно, испуганно-радостно вдыхает, восхищённо вскрикивая: — Акааши, у тебя волосы пахнут! — и ведёт носом по волосам, тянет воздух с каким-то наслаждением, отчего Кейджи остро жалеет, что сейчас не видит его лица. Бокуто прижимает его к себе и снова глубоко удовлетворённо дышит. — Бокуто-сан, хватит меня нюхать, — нервно просит Акааши, притворяясь, что не млеет от тёплых дуновений на затылке. И делает себе важную заметку обязательно посмотреть название своего шампуня. — Мы теперь встречаемся, мне можно, — приглушённо бурчит Бокуто. — Или нельзя? — Можно, — хихикает Кейджи, и в этот момент Котаро как-то странно, непонятно вздрагивает, а кожей чувствуется его глупая улыбка. — А давно я тебе… нравлюсь? — решается спросить Акааши. — Наверное, с прошлого года, — легко отвечает Бокуто, и сердце Кейджи прошивает огненно-нежная нить. «Так давно?» Сразу накатывает какое-то сладкое, как летний дождь, успокоение. — Мы не будем торопиться, — говорит Акааши в стеклянное небо, такое же стеклянное, как в парке, такое же стеклянное, как и всегда рядом с Бокуто, превращающим каждое мгновение рядом в поцелуи дождя на тёплых ладонях, в разлитый меж сантиметров ток, золотыми каплями близких глаз стекающий по плечам. — Не будем, — соглашается Бокуто, переплетая их пальцы с молчаливым обещанием. Ни у каких Ромео с Джульеттой так не было.[…]
Акааши просто не успевает удерживать в памяти все эти новые мгновения-открытия, разлившиеся в оборванных часах, чёткими контурами поделёнными на «вместе с ним» и «без него». Все эти мгновения открытия выцепляют из монотонных дней новые эмоции, которых не было раньше, потому что раньше Бокуто не брал его за руку так часто и не смотрел на Кейджи так, будто он самое дорогое в его жизни. Ну, может и смотрел, но только когда Акааши не видел, а теперь — всегда. Самое главное открытие в том, что между ними почти ничего не изменилось, кроме молчаливого разрешения идти держась за руки, красных щёк в ответ на поздравления сокомандников с их «ну наконец-то!». Кроме вместе сделанного шага. В какой-то момент Бокуто на порыве нагинается к его лицу с намерением робко поцеловать в щёку на прощание, замирает на секунду и всё же аккуратно чмокает Кейджи — Кейджи смотрит на Бокуто и приказывает сомнениям спрятаться куда подальше. — Я думал, я не доживу, — театрально заявляет Коноха, когда они, держась за руки, заходят в спортзал. — Наверное, мы уже умерли, и это рай, — ляпает Коми. — Хватит их смущать, — со смешком одёргивает их Сарукуй, но всё равно хитро улыбается. — Если тебе понадобится помощь, психологическая или физическая, — доверительно начинает Юкие, по-матерински приобнимая Акааши и выразительно поглядывая на Бокуто, — то ты знаешь, где меня найти. Бокуто на это обиженно фыркает, остальные сокомандники неприкрыто хихикают. Акааши не может сдержать улыбку. И пусть обыденность перемежается непривычно долгими взглядами и прикосновениями, они по-прежнему ас и связующий, по-прежнему капитан и вице-капитан, по-прежнему двое, повязанные взаимной невозможностью порознь. И это лучшее открытие, думает Акааши. Пока не приходит понимание, что самым интересным открытием оказываются поцелуи. Конечно, они уже целовались и на горках, и тогда под лестницей, но это было совсем другое. М-да, не об этом думал Кейджи, когда говорил «мы не будем торопиться». Скамейка в клубной комнате жёсткая и резко холодная (и явно для такого не предназначенная) в противовес горячих мягко скользящих рук Бокуто у Кейджи под футболкой. Прямо как в подзабытых снах. Акааши никогда бы не подумал, что однажды будет взахлёб целоваться с Бокуто, лёжа под ним на скамейке в родной волейбольной раздевалке, но не успевает подумать и сейчас — Бокуто нависает над ним и горячо выдыхает. К низу живота скатывается тяжесть. Кейджи раскрывает глаза, чтобы мутным взглядом отыскать губы Котаро и коснуться, коснуться, попробовать, почувствовать, растаять. Акааши с громкими вздохами тает прямо сейчас, когда Бокуто спускается влажными поцелуями по шее, пальцами надавливает, видимо, на какую-то мышцу на спине, отчего становится невыносимо — Кейджи глухо и несдержанно стонет. Котаро сцеловывает сбившееся дыхание с его губ. Акааши опускает одну ладонь на затылок Бокуто, а другой наконец-то пролезает ему под майку, не успевая поражаться собственной бессовестности. — Ака-а-аши, — хрипло протягивает Бокуто, со свистом втягивая воздух и прижимаясь ближе. Акааши не представлял никогда раньше, что его имя можно произносить так — полыхающе, надрывно и так, чёрт возьми, обжигающе. Котаро смазывает ладонями капельки пота на спине, надсадно и мокро целует в губы. Кейджи приподнимается и подтягивает Бокуто к себе, обжигаясь кипятком кожи и целуя за мочкой уха. Котаро, мягко охая, зажмуривает глаза. — Бо-окуто, — произносит тяжело Акааши, теряя где-то меж поцелуев привычное «сан», которое после того, что они тут выделывают, уже немного неуместно. И да, этот вечер приносит новые крайне интересные открытия, над которыми Кейджи, видимо, ещё придётся поразмыслить перед сном. Но он совсем не против. Так приятно быть человеком, который знает, как целуется Бокуто. — Я думал, я не доживу, — точь-в-точь копирует фразу фразу Конохи Куроо-сан и пафосно прикладывает ладонь ко лбу, когда Бокуто уютно кладёт голову Акаааши на плечо, и тот смущённо приобнимает его за плечи. — Кенма, я думал, небо быстрее упадёт на землю… — Не драматизируй, — спокойно говорит Кенма, приваливаясь к нему плечом и продолжая играть в приставку, а Куроо мягко хмыкает и без слов кладёт голову ему на макушку. Акааши про себя умиляется, как прекрасно тут сидеть вчетвером на скамейке в старом парке, оплетённым кружевным спокойствием, как тёплым шелестом опавших листьев, и холодных вздохов сентября против пригревшихся пальцев в чужих ладонях. Наверное, они со стороны очень глупо выглядят, но Кейджи уже пообещал Котаро, что обязательно научится ни на кого не оглядываться и жить в их собственном времени. — Ты так не думал, — вяло и почти сонно возражает Бокуто на фразу Куроо. Вообще Куроо всю эту неделю заваливал их обоих миллионами истеричных сообщений с поздравлениями, причитаниями, подколками и хитрющими смайликами, которых особенно много было в смс-ках Акааши, так что невозможность увидеться с ним и Кенмой не спасла Кейджи от нервотрёпки. Да и, что ещё хуже, Куроо свой восторг и почему-то довольство собой сдерживать совершенно не мог, поэтому об этом скоро узнала вся команда Некомы, тоже поздравившая их с Бокуто (а ещё Акааши заливается краской каждый раз, когда вспоминает сообщение Ямамото, мол, «я-то думал, вы и так встречаетесь»). Кенма тоже отправил сообщение с поздравлениями, но ещё и с утешениями, и обещаниями присмирить своего капитана. Но на следующий день посыпались такие же радостные сообщения из Карасуно, и Кейджи уже был морально убит. Что ни говори, а Куроо всё равно очень рад началу их отношений; Акааши угадывал это по притаившимся в ехидной улыбке искоркам, по странному теплу в глазах и тихому хитрому перешёпоту с таким же улыбающимся Кенмой. — Дума-ал, — зевает тем временем капитан Некомы — разговор протекает как-то лениво, и тут его пробивает на откровения: — Потому что слушать твоё нытьё было уже невыносимо. Акааши, ты не поверишь, — обращается теперь к нему, — он говорил о тебе просто постоянно, ныл постоянно… — Заткнись, придурок! — сразу вспыхивает Бокуто, смущённо заелозив на скамейке. Кейджи беспомощно ощущает на лице жар — какие интересные вещи тут Куроо выбалтывает, и как здорово краснеет Котаро. — А ты по Кенме ныл весь первый год, но я же ничего не говорю. — Ну и что? — жмёт плечами тот и буднично целует Козуме в щёку — опять выходит до ужаса эффектно. — А ты до сих пор ноешь. — Ну и что? — в тон ему отвечает Бокуто и вдруг тоже целует Акааши в щёку, и если бы он не сидел, то колени бы обязательно вовремя подогнулись (но ведь Котаро бы всё равно его удержал, верно?). Хочется смеяться над своими нелепыми ожиданиями, мол, привыкнет он, сердце перестанет выписывать сальто и подскакивать к горлу, перестанет он замирать в неверии, а румянец — расползаться по лицу. Но в итоге всё равно Акааши иррационально задерживает дыхание, когда чувствует любое, самое простое прикосновение Бокуто, и это почти так же, как до их признаний, только лучше — Котаро задерживает дыхание тоже. Кейджи тут же находит воспоминание, когда на одной из их дружеских встреч он впервые подумал, как классно бы было в ответ на подколки Куроо непринуждённо целовать Бокуто, никого и ничего не стесняясь. И вот теперь они — здесь, запредельно влюблённые и нагло целующие друг друга в щёчки, и для Акааши это что-то между преступлением и восхищением. Тогда он точно не думал, что предугадывает будущее. — Всегда хотел так сделать, — ведёт щекочущим шёпотом по уху Бокуто, отчего сжимаются пальцы, и хочется поймать этот шёпот губами. — Я тоже, — тихо признаётся Кейджи, отвечая отблеском спрятанной улыбки. И в этом отблеске — зеркальные мгновения и вечера, на которые надеется Акааши, о которых думает перед сном, которые без слов обещает ему Бокуто, не нарушающий обещаний. Вечера как этот, которые акварелью выписываются в памяти, перезвоном оттенков искренности и замершей осени. Акааши чувствует, как рядом с Бокуто мир вырисовывается заново.[…]
Встречаться с Бокуто — это такое явление (уму непостижимое), которое Акааши не может описать сразу. Так он думает, когда после тренировки с ним заговаривает Сарукуй, с которым, Акааши знает, можно понимающе обсудить всё что угодно без стеснения — об этом знают все его друзья (и, конечно же, пользуются), поэтому Кейджи не заговаривает с ним сам о случившихся переменах, потому что не хочет злоупотреблять этой его чертой, которую искренне ценит. Но всё же Сарукуй спрашивает сам: — Ну, как у вас там дела с Бокуто? — спрашивает с оттенком улыбки и дружеским беспокойством — Акааши это так трогает всегда: эти осторожные вопросы сокомандников, их настоящая тревога за него, за друг друга. Кейджи хочется неприлично громко крикнуть, как он их всех любит, потому что эта связь, обтёсанная двумя годами разделённых страниц матчей, для Акааши безмерно дорога. И поэтому Кейджи, поглядывая на скачущего рядом с первогодками Бокуто, честно отвечает: — У нас всё хорошо. Как это ещё по-другому назовёшь? Акааши видит краем глаза, как улыбается Сарукуй, как вздыхают с ухмылками Коноха и Коми, кивает Вашио, краснеет Онага, и безмолвно благодарит каждого из них — каждого из его нерушимо спаянной вместе команды — за эти взгляды и слова, за эту поддержку, за их принятие — за их неделимую связь. Акааши знает: Бокуто счастлив, что они теперь встречаются, и потому готов хоть во весь голос кричать об их отношениях, но Кейджи всё равно просит его от этого воздержаться. Но это всё равно не останавливает Котаро от постоянного создания жутко дурацких, неловких ситуаций. Жутко, кошмарно, феерично неловких ситуаций, думает Акааши во время одного из тренировочных матчей с Некомой. Сначала ведь всё шло хорошо, хоть и соперники разбили их построение, застав врасплох неожиданной быстрой атакой от Ямамото, и в итоге Коми едва принимает мяч, в последнее мгновение успевая отправить его Бокуто. И тут начинается. — Акааши, я предлагаю тебе мяч и сердце! — орёт он и отправляет мяч Кейджи. Он прямо ощущает, как все ухмыляются и как лыбится от уха до уха аплодирующий Куроо. «Боже мой, Бокуто, заорать такое перед Куроо? Ты меня совсем не жалеешь?» Тот ошарашенно смотрит на Бокуто и думает, что такое предложение принимать не будет, а потом несчастно вспоминает, что он связующий. Он принимает мяч и атакует, делая вид, что не замечает просиявшего капитана. В этот день Куроо с номера Кенмы заваливает его хитрыми смайликами, Бокуто скачет вокруг и просит прощения без каких-либо угрызений совести, тренер посмеивается, а сам Кейджи не понимает, как он до такого дожился. А ещё в тот день Акааши узнаёт, как же классно целоваться с Бокуто через волейбольную сетку, и думает, что не всё так плохо. А ещё, кстати, Бокуто в последнее время совершенно перестал завязывать галстуки. — Дураки, — спокойно нарекает их Акааши, и Кенма с хмыканьем приваливается к нему плечом и тоже смотрит, как Бокуто и Куроо ухают друг на друга и машут руками, в восторге от какой-то новости. А ещё Кейджи становится так уютно: кажется, такой совсем незначительный жест от Кенмы, но Акааши знает, что он ценит своё личное пространство ещё больше него, поэтому каждый раз, когда Козуме прикасается сам, и его касания становятся всё непринуждённее — дружеские, Акааши становится так хорошо на душе. Хорошо сидеть так у Куроо дома, с людьми, которыми расчерчены все хорошие воспоминания. Бокуто тем временем прыгает на диван, заслуживая сразу два осуждающих взгляда и неистовый крик Куроо «не смей, сволочь, прыгать на родительском диване!», но всё это пропускает мимо и подползает к Акааши, приваливаясь к другому плечу. Он, нетерпеливо ёрзая, наконец радостно рассказывает: — О-хо-хо, Акааши, представляешь! Куроо рассказал, что Хината во время матча Кагеяме вместо «пасуй мне» заорал «целуй меня», ты представляешь? — он нежно вздыхает. — Это мой лучший ученик. Кейджи живо представляет эту картину: вдохновлённого Хинату, кричащего на весь зал «целуй меня!» и хмурого, шокированного Кагеяму, который такое вряд ли ожидал. Он тут же проникается к нему сочувствием: вот же они попали. — Это твой лучший ученик, — подтверждает Куроо. — А ты худший учитель, — добавляет Акааши. Котаро недовольно надувает губы, но Кейджи знает — это для того, чтобы его поцеловали. Акааши чмокает его куда-то в лоб, отчего Бокуто радостно подпрыгивает на диване под истеричный визг Куроо «чума возьми семейства ваши оба!».[…]
— Я начал дочитывать «Ромео и Джульетту», — вдруг говорит Бокуто в один из вечеров, когда они вдвоём бредут по улице после тренировки. Гаснущее небо и пробирающий холодок по лицу точно сами умоляют поговорить о чём-то избегаемом и таком же пробирающе-морозном. Акааши против воли сглатывает, но вырывает из себя нужные слова: — И где ты сейчас? Как далеко ты ушёл в этот мир? — Ромео узнал о Джульетте, ну, типа… — Бокуто неясно ведёт руками, — типа она же не по-настоящему умерла, только он, — запинается, — этого не знает. Как и ты не знаешь концовки, такой до смешного обречённой, как и ты не знаешь, что здесь нет счастливой сказки о любви. Так хочется, чтобы ты никогда не узнал, навсегда остался запертым и свободным в сладких образах, где балконы значат признания, где поцелуи значат обещания, где карнавалы значат начало, где ночи значат бесконечные встречи. Так хочется, чтобы история потеряла конец. Акааши до зуда в горле хочется сказать всё это, но вместо этого он произносит совершенно другое, сквозь силу и жжение: — Если ты дочитаешь, вы все узнаете концовку. Если ты дочитаешь, если ты дочитаешь. — Так может… — Котаро замолкает, такой потерянный, такой беспомощный почти перед старой историей, не переписанной, а всё такой же — на пожелтевших страницах, выцветшими чернилами, как невысохшими слезами. Мёртвой истории всё равно, сколько жизней оборвётся в соединениях букв, ей всё равно, сколько набросков чувств сложится в неумолимую неизбежность сожжения. Мёртвой истории всё равно, поэтому её не изменишь. — Так может, не дочитывать её? Кейджи закусывает губу и вздыхает, потому что следы слабостей и сомнений скрывать больше не нужно — нужно только раскрывать друг друга, осторожно, без затаённых эмоций. И он снова говорит совсем другое: — Нужно дочитать. Довести до конца. Бокуто вскидывает взгляд, в котором зажигается крепнущая решительность — как всегда после их разговоров. — Ты прав, Акааши. Я дочитаю. И впервые Кейджи не восхищается неотъемлимым качеством Котаро выполнять обещания.