Вечное солнце мертвых

– Ты куда?        Видеть Славу в строгом костюме непривычно. Тёмная рубашка застёгнута на все пуговицы, отглаженный воротничок врезается в шею, манжеты плотно обхватывают запястья, натирают, должно быть, нежную кожу. Чёрный пиджак широк в плечах и сидит не по фигуре. Зато стрелки на штанах идеально ровные. Будто остриё.  – Да я... мне, в общем... – он переминается с ноги на ногу, отводит глаза и бормочет что-то невнятное.  – Эй, что такое?        Со стороны кухни появляется Мирон. Дорогая даже на вид иссиня-черная ткань рубашки красиво оттеняет его алебастровую кожу так, что та кажется практически прозрачной.  – Куда ты? – Мирон встает рядом со Славой. И неосознанно тут же прижимается к плечу.       Хорошо, что Слава здесь, с ним. Дома. – Хочу выйти на улицу. Покурить. – Я с тобой! – Карелин вскидывается, и собирается было подойти, но Мирон аккуратно придерживает его за локоть. – Там тучи, – говорит он спокойно, – не пропадай надолго.        Когда дверь закрывается, Слава поворачивается к Мирону и практически стонет, вглядываясь в бледное лицо с резкими чертами: – Нельзя отпускать его одного!  – Сейчас это необходимо, – и прежде, чем взвинченный Карелин успевает открыть рот, добавляет, – когда он вернётся, ты будешь здесь. Надёжное плечо друга. Момент для передышки, а после – тот, на кого можно положиться, так ведь?        Слава молчит, крепко сжав губы.  – Да, ты прав. Всё так, – наконец произносит он. – Пойдём. Чай тебе заварил. Остынет.       Он послушно идёт за Мироном на кухню, где на столе над чашкой поднимается едва заметный пар.              Он медленно выдыхает, когда хлопает дверца машины, отсекая все посторонние звуки. Делает их смазанными, приглушенными. Будто бы он сейчас находится под толщей воды.       Ладонь все ещё напряжена и чуть влажная от пота, и на ней остались вдавленные следы: он слишком крепко сжимал ключи.        Хочется курить. Он рассеянно шарит по карманам, глядя сквозь лобовое стекло на грозовое низкое небо. Пачка, видимо, осталась в куртке. Он бормочет какое-то ругательство. Заставляет себя сделать глубокий вдох через нос, медленно выдохнуть через рот. Повторить ещё раз. И ещё. После девятого вдоха становится чуть легче.       Трёт заросшую щеку, не замечая, что продолжает глубоко вдыхать привычный запах табака, пропитавший обивку сидений. Тянется к бардачку – панель откидывается с тихим щелчком – и роется среди каких-то бумажек, упаковок из-под чипсов и другого мусора, в попытках найти пачку сигарет.       Пальцы натыкаются на что-то шероховатое и плотное. Он крепче сжимает предмет и тянет его к себе, роняя на коврик цветные фантики. – Так. Ладно. Хорошо.       Он стискивает кожаный чехол так, что материал начинает скрипеть под пальцами.              Рудбой любил всю свою аппаратуру. Но только с этой камерой носился, как с драгоценностью. Пылинки с неё сдувал.       Каждый раз, когда Ваня спрашивал, что на ней, Рудбой отвечал: «На эту я снимаю только то, что люблю». Ваня пожимал плечами и не лез с расспросами: если Рудбой захочет, сам покажет записи.        – Кажется, это всё, что от тебя осталось, – до странности тонким голосом произносит Ваня, продолжая крутить камеру в дрожащих руках, не решаясь включить и посмотреть, что же там Евстигнеев наснимал за всё это время.       Открыв галерею, на секунду ему кажется, что внутри всё спазматически сжимается прежде, чем заледенеть.       Там только он – Ваня.       Вся камера заполнена только его фотографиями. Ваня, Ваня, Ваня. Никого больше. В кресле с бонгом в руках. Растянувшись на кровати, вместе с Гришей щурясь от первых весенних лучей, просачивающихся сквозь занавески. На кухне, стоя у окна с сигаретой, вглядываясь в чернильную ночь. Потягиваясь, одной рукой потирая заспанные глаза, второй пытаясь натянуть пониже футболку с зубастой улыбкой на груди. В профиль, увлечённый чтением какой-то книги. Уплетающий оладушки за обе щеки, не думая отрываться от монитора компьютера.        Ваня листает, листает, листает фотографии. Смотрит на последнюю. Он стоит спиной к камере, приложив ладонь козырьком ко лбу, чтобы блики, мерцающие на водной глади, не слепили.               Они тогда с Ваней впервые выбрались на природу. – Хорошо здесь, да? – Рудбой, прищурившись и расслабленно раскинувшись на траве, наблюдал, как опускается солнце. – Да, хорошо, – Ваня отошёл от воды и опустился рядом. – Приедем сюда ещё как-нибудь?  – Давай.        Рудбой мягко улыбнулся, поглядывая на Ванечку, что-то мурчащего себе под нос.              Ваня выключает камеру, аккуратно убирает её в чехол, откладывает его на соседнее сидение, и, зажав рот трясущимися руками, давится глухим воем, захлёбываясь рыданиями.        – Ты чего так долго? – Слава мгновенно появляется в прихожей, только услышав звук открывающегося замка. – Курил, – хрипло отвечает Ваня, пряча глаза, – воздухом дышал.       Слава мнётся в дверном проёме, не знает, куда деть руки и что сказать. – Чай на столе. Слава, помоги мне там, в комнате.       Мирон, бесшумно появляясь за спиной Карелина, кивает головой в сторону гостиной. Слава бросает ещё один взгляд на друга, но послушно идёт следом.              Ваня тщательно моет руки в ледяной воде, вытирает насухо полотенцем и идёт на кухню. Садится на своё место, сквозь поднимающийся от чашки пар слепо глядя на стул, стоящий напротив. Раздумывает о чём-то пару секунд, потом встаёт и пересаживается.        Его Ванечка любил сидеть лицом к окну. Ваня смотрит на мелко моросящий дождь и отпивает обжигающий чай.