Вечное солнце мертвых

      Слава повернул голову и принялся лениво наблюдать. Рудбой разрезал большое красное яблоко на дольки, заботливо вырезал серединку и протягивал кусочек Ване.        Слава сморщил нос. Ванька совсем ручным стал: только так яблоком хрустит, довольно щуря глаза, хоть и пофыркивает для виду, когда наклоняется к татуированной ладони, держащей дольку, чтобы сделать ещё один укус.        А Рудбой? Не лучше. Монстр-хуёнстр хуев. Пялится заворожено на Ваньку, едва дыша и улыбаясь, как придурок. Пропал Рудбойчик, ехидно посмеивается про себя Славик, был пацан – и нет пацана.        – Что? – Ваня прожёвывает яблоко и обращает внимание на друга, который, привольно развалившись в кресле, пялится в их сторону.       Сквозь очки не видно, куда смотрит Слава, но Ваня чувствует на себе пристальный взгляд.        Карелин выглядит, как хищник, учуявший добычу, и готовый при первой же удобной возможности безжалостно вцепиться в плоть. Рудбой оборачивается, косится с подозрением на подобравшегося Гнойного, и сдвигается чуть в сторону, закрывая Ваню собой от чужого взгляда. Слава весело ухмыляется: острые зубы предназначаются как раз Рудбою, но уж никак не Ваньке. За кого вообще Рудбой его, Славу, принимает? Семью ведь не трогают.       Слава набирает в грудь побольше воздуха, открывает рот, чтобы начать массированную атаку подколами да панчами, от которых рэпер Охра бесится и плюётся ядом в ответ, но его отвлекает и заставляет вздрогнуть громкий голос, раздающийся около двери: – Слава, опять?!        Карелин съёживается, втягивает голову в плечи и виновато косится в сторону Мирона, который стоит в дверном проёме, нахмурившись, поджав губы, и сложив руки на груди.              Слава обещал ему, что больше не будет подначивать Рудбоя. – Мы почти одна семья, – довольно мудро и справедливо заметил как-то раз Мирон Янович, обводя суровым взглядом представителей Окситабора и Антихайпа, – и я бы хотел, чтобы мы с уважением относились друг к другу.        Слава устыдился, покаянно повесив голову, но в глубине души знал, что межличностная неприязнь, ставшая скорее уже привычкой, так быстро никуда не исчезнет.        Ваня хмыкнул и недоверчиво уставился на Окси. Он Мирона на дух не переносил и даже скрывать этого не пытался.        Рудбой нахмурился и нервно дёрнул уголком рта. К чести рэпера Охры, стоило заметить, что в целом он оказался парнем неконфликтным, отвечал и скалился только в том случае, если до него доёбывались.        Замай устало прикрыл глаза и отхлебнул из стакана. Слава подозревал, что там пиво и что-нибудь из успокоительного в пропорциях 1:1. Бедный Андрей. Он знатно прихуел, когда узнал об Окси и Рудбое, которые вдруг стали «семьей». Не о таких «родственничках» он мечтал.       Мамай поскрёб щетину пальцами и неопределённо пожал плечами. Его вообще мало волновали всякого рода романтические перипетии.       Федя Букер и Порчи переглянулись, обмениваясь растерянными взглядами. Эти двое, кажется, вообще не понимали, что происходит.       На том и порешили: мир, любовь и жвачка – девиз, с которым Антихайпу и Империи предстояло дальше двигаться по жизни.              Получалось не очень. Вот и теперь Славик приготовился получить выговор за то, что щёлкал челюстями в опасной близости от «семьи».        Мирон решительно прошёл в комнату.        Рудбой, к которому Окси оказался спиной, расплылся в ехидной хищной ухмылке. Охра в такие моменты лез из него практически бесконтрольно.        Ваня нахмурился и даже привстал со стула, готовясь отстаивать честь друга. – После Дудя же ещё просил следить за этим, – Мирон, будто не замечая накалившуюся в комнате атмосферу, приблизился к креслу, в котором сидел Слава, и пока Карелин не успел никак отреагировать, стянул с него очки.              После того интервью с Юрой, Мирон хватался за голову и ворчал, что Слава совершенно безответственный разгильдяй. Но эти слова относились не к шутовскому поведению Гнойного, а к тому факту, что Слава не удосужился протереть очки прежде, чем надеть их на интервью. – Сил моих нет, – бормотал Мирон Янович, чей внутренний перфекционист корчился уже на протяжении получаса при виде заляпанных очков Гнойного и завязанного узлом шнура от лампы, маячащего над левым плечом Славы.              Вот и сейчас Окси поморщился при виде отпечатков пальцев, прекрасно видных на цветных стёклах. Покрутил очки в руках, что-то внимательно разглядывая и обдумывая, а потом поднёс их к губам, подышал на стёкла и принялся протирать краем своей фирменной футболки.        Тщательно протёр сначала одно стекло, потом второе, потом покрутил и так, и эдак, чтобы убедиться, что со всех ракурсов они сверкают в лучах света, а после бережно водрузил очки обратно на нос Славы, который, замерев и приоткрыв рот, взирал на всё это действо.  – Ну вот, другое дело, – удовлетворённо кивнул Мирон Янович, скользнув пальцами по чужому подбородку.        Славик потянулся за прикосновением и ласково потёрся о тёплую ладонь, прижался губами к мягкой коже в коротком благодарном поцелуе. – Фу-фу-фу! – отвлёк его ершистый голос Ваньки. – Распространяете тут свои пидорские флюиды!        Слава фыркнул, закатив глаза.       Окси обернулся и снисходительно взглянул на нахохлившегося Ваню. Решил, видимо, что подобные выпады не достойны императорских слов, поэтому ограничился факом в сторону Фаллена, который тут же приготовился броситься в бой. Но вдруг вздрогнул и его лицо как-то враз смягчилось. Рудбой успокаивающе поглаживал Ваню по руке и протягивал очередную сочную яблочную дольку. Ваня, тут же потеряв интерес к Окси, захрустел яблоком.       Рудбой вновь развернулся к Славе спиной, совершенно забыв о так и не состоявшейся перепалке.        Мирон хмыкнул при виде подобных милований, но тоже отвернулся от Вани и Вани, уселся на подлокотник кресла, привалившись плечом к Славе, и залип в телефоне.        Славик отхлебнул из бутылки, лениво потёрся щекой о плечо Окси, и расслабленно прикрыл глаза.       Мир, любовь и рурэп. Да.