Вечное солнце мертвых

– Я не надену эти носки, – говорит Мирон, когда Слава, внезапно оказавшийся безумным фанатом носков различных расцветок, протягивает ему очередную пару с каким-то вырвиглазным дизайном.  – Я не буду танцевать, не умею, – говорит Мирон, когда Слава – со свойственной ему грацией и самоотдачей – пританцовывает посередине комнаты и тянет Окси за руку, предлагая присоединиться.  – Я не...               «Я не знаю, как это произошло», – думает Мирон, прижимаясь близко-близко к Славе. И он сам толком не уверен, к чему конкретно относится эта мысль: к тому факту, что он всё-таки надел ярко-зелёные носки, на которых изображён толстый серый кот с покрасневшими от укурки глазами (к тому же держащий в лапах бонг), или к тому факту, что Слава прижимает его за талию к себе, а второй рукой уверенно сжимает ладонь с колесом Сансары.        Мирон неловко переступает ногами, не зная толком, что делать и как правильно двигаться, но пока то, что они со Славой исполняют, вообще мало похоже на танец; они просто слегка покачиваются из стороны в сторону, стоя на месте.        Отвлечённый собственными мыслями, и будучи скованным и напряжённым из-за неуверенности, Мирон не сразу слышит, что Слава что-то там бормочет себе под нос. Он прислушивается, задирает голову и недоумённо смотрит на блаженное выражение лица Карелина. – Что ты делаешь? – тихо спрашивает Мирон.       Слава открывает глаза, поглядывает сверху вниз на Окси, и мягко улыбается: – Вспоминал мотив, – просто отвечает он, удобнее перехватывает чужую руку, мимоходом ласково погладив перепачканные чернилами пальцы, – слушай, – набирает в лёгкие побольше воздуха, и...       Мирон зажмуривается и прикусывает губу. У Славы есть слух, не профессионально развитый, конечно, но Карелин слышит музыку, попадает в неё, когда ему это нужно, очевидно. Но сейчас, чуть гнусавя и перевирая мелодию, Слава звучит... очень уж на любителя.        Мирон утыкается ему в плечо, всё ещё кусая губы, чтобы не рассмеяться, и понимает, что он, судя по всему, как раз и является этим самым любителем. С одной стороны, ему хочется закрыть уши, ну, или заставить Карелина замолчать (а он знает парочку действенных способов, что уж скрывать), но с другой, Мирон не может сдержать улыбку, когда слышит перековерканные слова, произносимые, конечно же, абсолютно неправильно, с сильнейшим русским акцентом, которым даже он не мог похвастаться на баттле осенью.  – М-м-м-м... тут я забыл слова, – не сбиваясь с ритма, напевает Карелин, ненавязчиво продолжая вести в этом странном танце.        Они медленно передвигаются по периметру комнаты, в пределах площади ковра.  – But what it is, is something true, – помогает Мирон, узнав песню под конец первого куплета.  – Мэйд ап оф зис фри вордс, – кивает Слава, благодарно прикасаясь губами к лысой макушке, – зэт ай маст сэй ту ю.        Мирон тихо смеётся, уткнувшись в плечо, обтянутое серой тканью спортивного костюма. И он знает, что Слава, мурлыча припев, тоже улыбается. По голосу слышит.  – Но самерс хайт... – High, – машинально поправляет Мирон, без особого удивления отмечая, что они со Славой двигаются синхронно, ловят единый ритм.  – Но ворм джулай, – не останавливается Карелин, лишь кивает едва заметно, давая понять, что услышал.        Он отпускает ладонь Мирона, которую до этого держал, и кладёт её себе на грудь с левой стороны, накрывает сверху рукой, поглаживает пальцы.        И Мирон чувствует, как неожиданно краска бросается в лицо, и как в лёгких мало воздуха, и как смущение, о котором, казалось, он позабыл давным-давно, накрывает с головой.  – Но харвест мун ту лайт... – голос едва заметно дрожит, и чтобы скрыть эту непрошеную ломкость, Слава неосознанно чуть картавит.  – ... one tender August night, – заканчивает строчку Мирон.        Поднимать глаза почему-то страшно.        Это слишком интимно. Интимнее всего, чем они занимались со Славой до этого.        И это очень романтично. Так романтично, что, пожалуй, должно сводить челюсть от приторной сладости происходящего, но у Мирона вместо этого спазматически сжимается горло и в носу щиплет.        Самое время Славе пошутить на тему тонкой душевной организации поэта, чтобы разрядить обстановку, но Слава шутить не собирается. Он кладёт подбородок на бритую макушку, берёт Мирона в кольцо рук, и продолжает плавно двигаться, не попадая в мелодию, но это не имеет значения.               Припев они заканчивают вместе. Слава всё так же гнусавит и коверкает слова, Мирон звучит чуть приглушённо.        Он перестаёт утыкаться лбом в чужое плечо, и вместо этого устраивает острый подбородок на Славиной груди. Смотрит на Карелина снизу вверх, часто моргая, и хрипловато произносит: – Это было... – Прекрасно, я знаю, – Слава улыбается широко и придурковато, возвращаясь к образу балагура, готового юморить без остановки.  – Стоит поработать над твоим произношением, – усмехается Мирон. Он благодарен Славе за то, что тот улавливает настроение, никак не комментирует, и не заставляет что-то говорить в ответ.        Им редко нужны слова. Не друг для друга точно.  – Ландан из зе кэпитал оф Грейт Британ. Так-то, Мироша, ты просто завидуешь, – Карелин отходит от него, плюхается на диван, и закидывает ноги в ядовито-розовых носках на подлокотник. – Но если хочешь, то мы, конечно, поработаем над моей артикуляцией. Можешь предложить что-то? Какие-нибудь оральные чудо-упражнения?        Мирон лишь фыркает, в который раз поражаясь тому, как по щелчку пальцев Слава умудряется сменить атмосферу и общий настрой, и приближается к дивану, на котором устроился виновник внепланового урока фонетики.       Однако стоит признать, что танец и песня вышли куда романтичнее, чем кусочки мыла на полу в ванной комнате, выложенные в форме даты первого свидания, на которых Мирон умудрился поскользнуться.