Вечное солнце мертвых

– Да он же долбоеб. Серьезно. Ну ты посмотри, он же ведет себя, как... – Долбоеб. Да. Знаю.       Только вот проблема в том, что Слава, видимо, еще больший долбоеб, раз никак не может побороть в себе эту зацикленность, абсолютно нездоровую повернутость, граничащую с фанатизмом.        Сколько времени прошло, сколько пройдено, сколько отдано за то, чтобы оказаться там, где он сейчас, и стать тем, кто он теперь.        А мир, тщательно и трепетно скрываемый, оберегаемый Славой от посторонних глаз, все так же мчится вокруг оси, название которой «Мирон».               «Я же вроде не палюсь», – хочется трусливо проблеять Карелину, – «сквиши вот толкаю, сториз в инсте записываю. Все у меня хорошо, в общем. Как ты там сказал? «АксимЕрон»? Кто это? Что-то знакомое. Кажется, я о нем слышал».        Только вот судя по суровому, но вместе с тем обеспокоенному взгляду Вани, в эти слова не поверит даже самый последний аутист. Слава, и не знает, как там дела у АксимЕрона? Как бы не так.        Слава, который натягивает широкую ухмылочку, придающую ему привычно-придурковатый вид, и балагурит в сториз, которые, в общем-то, ни о чем?        Слава, который с головой погрузился в зыбкое болото, забивающее глотку вязким молчанием, а выбраться ни сил нет, ни желания?       Слава, который с левых аккаунтов следит за трансляциями участников ФБ, внимательно слушает совершенно неинтересных ему людей, чтобы уловить хоть один намек, хоть одно упоминание?..       Слава, который нервно поглядывает на часы каждый вечер вторника и пятницы, то и дело обновляя страницу?       Слава, который жадно приникает к экрану, но вряд ли слышит хоть один панч? Его взгляд всегда направлен в левую сторону. Слава смотрит только в одном направлении, больше его не интересует никто и ничто.       Слышал ли этот Слава что-нибудь об Оксимироне? Да, парочку раз, пожалуй, было дело. – Голубь ебучий, – вдруг зло цедит Ваня, – а ведь и правда, – пораженно, и даже в какой-то степени восхищенно продолжает он, – везде умудрился поднасрать. Ну что за сука.        Он качает головой, складывает руки на груди и что-то яростно бормочет себе под нос. Слава угасает, а Ваня последнее время наоборот полыхает какой-то бессильной злостью, плюется желчью, не подпуская никого близко к себе. Слава вроде бы и задумывается порой, что происходит с Ваней, но Слава настолько отупел от постоянной апатии и изматывающей, вечно ноющей под ребрами тоски, что закрывает глаза на все тревожные сигналы. Хуевый Слава друг. Он ненавидит и презирает свою бедовую голову, и свое глупое-глупое заполошное сердце ненавидит тоже. И боится его. Потому что там – внутри – кроется неукротимое, неподвластное и разрушительное. Что-то глубокое, но очень уж больное, неистовое. Что-то, с чем Славе не совладать.        – Марионетка... – И опереточный злодей, – сипло бормочет Ваня, приоткрывая глаз. Сонно косится со своего кресла, где дремлет вечерами, свернувшись в клубок, – вспомним все регалии, которыми тебя успел наградить еврей почти год назад?        Слава поджимает колени ближе к груди, зябко кутается в тонкий плед, потупляет виновато взгляд и отворачивается к стенке. А что он может сказать в ответ? Слава знает, что утомил всех окружающих – процентов девяносто восемь (если не девяносто девять) его разговоров сводятся к одному человеку.        Иногда Славе кажется, что он в каком-то дурмане, вот его так и штырит. Но он давно чистый, кроме Балтики нулевочки – ни-ни.        «Что тогда с Ваней не так?», – нет-нет, а задается вопросом Слава. Мысли текут лениво, ворочаясь в отрешенном мозгу, как жирные слизни. Фаллен нервный и дерганый, что-то все жмется по углам, с кем-то шепчется по телефону вечерами в своей комнате, плотно прикрыв дверь. Наверное, безразлично думает Слава, жалуется Замаю на него, или с ребятами из Антихайпа гадает, как поднять боевой дух товарища.        На время, кстати, настроение «ебал вас в рот» возвращается. Непонятно откуда берется вполне себе позитивный настрой, желание что-то делать и куда-то бежать. Пока прет, Слава откатывает концерты в Москве и Питере, записывает дисс на Колясика, даже подумывает смилостивиться над ни в чем не повинным Аббой.        Но подобная творческая эйфория, охватившая его сродни лихорадке, быстро сходит на нет. Слава гуляет с кошкой, заодно дышит свежим воздухом по совету Вани, который хлопает вокруг Карелина крыльями, аки курица-наседка. Все так же занимает медиа-пространство своими пустыми трансами и записями. Подумывает податься в бизнесмены, ну а что? Сквиши вот, все дела.        Слава искренне пытается убедить окружающих, а главное – самого себя, что все хорошо, а будет еще лучше.               Он просыпается с тяжелой головой. Во рту сухо и горло скребет. Слава неуклюже поднимается с кровати, на которую его уложил Ваня, почти насильно заставив перед этим выпить снотворное, что-то параллельно ворча про Славину бессонницу и его бесцельные шатания по ночам. Судя по темноте за окном, он проспал от силы пару часов.       «Трын-трава», – невесть откуда возникает в голове. Слава на секунду вскидывается при мысли, что он и правда одурманен, приворожен.        Он медленно выходит из комнаты, хочет позвать Ваню, но видит свет, льющийся из кухни. Напряженным слухом улавливает тихий неразборчивый шепот, похожий на задушенное бульканье. Слава идет по коридору, держась за стену, с трудом переставляет непослушные ноги, но торопится достигнуть света. Кажется, у него жар или...        Он замирает в дверном проеме. Пару раз моргает и крепко зажмуривается, потому что на сетчатке словно остается выжженный образ – Ваня, придвинувшись вплотную, приникает губами к костяшкам татуированной руки в пылких беспорядочных поцелуях.  – А-а-а, – тянет Слава, прижимая ладони к глазам, – а-а-а, – смеется он громко и заливисто, сгибаясь пополам, – так у меня просто кукуха летит. А я-то думал, в чем дело?        Распрямляется, утирает покрасневшие глаза, и хихикает, сотрясаясь всем телом. Рукавом смахивает пот, выступивший на лбу, и направляет остекленевший взгляд на пепельно-серого Ваню, который замер и даже, кажется, не дышит.  – Я спать, – все так же громко и весело объявляет Слава, разве что в ладоши не хлопает, – утро вечера мудренее!        Напоследок грозит Ване пальцем, разворачивается и идет обратно в свою комнату, совершенно забыв о том, что хотел пить.        Ложится в кровать, накрывается одеялом с головой, и кусает губы, толком не понимая, почему его все еще трясет: от смеха или от слез.         – Ваня... Ваня!        Фаллен отмирает. Поднимает напуганные глаза и интуитивно жмется к широкой теплой ладони, лежащей на его щеке.  – Мы что-нибудь придумаем, Ванечка, – успокаивающе шепчет Рудбой, не переставая ласково поглаживать Ваню. – Вот увидишь. Я... Я поговорю с Мироном. Сведем две заблудшие души. Нас еще в рот выебут в знак большой благодарности.        Ваня улыбается дрожащими губами и жадно вслушивается в тихие обнадеживающие слова. Он так хочет верить тому, что говорит Ваня. И, что важно, у него нет повода не верить.  – Пойду посмотрю, как там Славка, – хриплым от долгого молчания голосом произносит он. – Я быстро.       Коротко целует внутреннюю сторону ладони, на которой чернеют поистершиеся буквы, и поднимается со стула.  – Может, чай ему сделать? – неуверенно предлагает Рудбой, сжимая Ванину холодную руку. – Если не спит, спрошу, – кивает Фаллен, устало улыбается и идет в комнату.        Да, утро вечера мудренее, думает Ваня, подтыкая одеяло, чтобы Слава, сопящий в подушку, не замерз.        Он возвращается на кухню, где его ждет Рудбой, тут же призывно раскрывающий объятия. Утыкаясь носом в чужую шею, Ваня очень хочет верить, что у Рудбоя и правда есть план, идея, сценарий – хоть что-то, что поможет Славе выбраться из омута и окончательно не поехать кукухой.