Вечное солнце мертвых

       – Ты... ты когда-нибудь видел его? Ну, то есть...       Мирон, что-то сосредоточенно перемешивающий в глубокой миске, обернулся и вопросительно приподнял бровь.       Слава завороженно пялился в экран телефона, свободной рукой бездумно продолжая мять пластичную игрушку в форме кусочка арбуза.  – Ты о чем? – прямо спросил Мирон, до этого даже не пытаясь прислушиваться к приглушенному звуку, идущему из динамика.        Слава весь вечер что-то там смотрел в инете, приоткрыв рот и приподняв брови, что означало крайнюю степень заинтересованности и погруженности в процесс.  – Амортенция, – услышал он тихое в ответ, – ты когда-нибудь встречался с этим зельем?  – Говорят, что это все выдумки, – хмыкнул Мирон, крепче сжимая ложку. Сжимая так, что метал больно впился в ладонь. – Говорят, это придумали отчаянные глупцы, пытающиеся убедить себя, а главное других, что так можно заставить полюбить.       Слава поднял светлые глаза, блестящие в отсвете экрана. Внимательно взглянул на Мирона, привычно – вглубь, в самое нутро, и по-лисьи усмехнулся: – Ну а ты? Ты веришь?        «А ты, Мироша? Ты один из этих глупцов?».        Иногда Мирон хотел бы слышать чуть меньше. Только то, что Слава произносил вслух.  – Я... – он нервно прошелся языком по пересохшим губам. Отвернулся обратно к столу и принялся нарочито громко задевать ложкой керамические бока миски, – нет, не верю.  – А я верю. И если оно существует, то однажды я бы хотел его найти. – Зачем?        Слава отложил телефон на лакированную столешницу и, склонив голову, прищурившись, взглянул на напряженную спину с резко выступающими лопатками.  – Чем оно пахло?        Рука дрогнула, и миска, соскользнувшая с края, с грохотом упала на кафель.       Слава никак не мог понять этих новомодных веяний – нахуя на кухне кафель? Оставь Мирон ламинат, может и посудина осталась бы цела.  – Я уберу, – низко опустив голову, произнес Мирон. – Извини, – выдохнул он через какое-то время, когда Слава, отобрав у него тряпку, принялся вытирать густые разводы. – Все нормально, – безмятежно отозвался тот, со скрытым довольством отметив, что в этот раз тесто на оладьи получилось самое то. Жаль только, что оладушек, очевидно, не будет.  – Мало кто чувствует больше трех запахов, – заговорил Мирон, когда Слава уже перестал ждать.        Он поднял голову и посмотрел на неестественно скованного Мирона.  – Но они... они менялись, – и, отвечая на недоуменный взгляд, пояснил, – мне было тринадцать, когда я первый раз вдохнул Амортенцию. Это было... – Мирон прищурил прозрачные глаза, вспоминая, – как старые книги у бабушки с дедушкой дома. Такой чуть сладковатый запах, слегка влажные нотки, затхлость, но теплая, не гнилостная.        Слава кивнул, устраиваясь на полу у ног Мирона.  – И еще клубника. Когда срываешь ее с грядки, и на пальцах остается запах зелени, а сама ягода пахнет одуряюще, душисто так, – Мирон со Славой глубоко втянули воздух в легкие, будто и правда надеясь ощутить свежий аромат, а на языке почувствовать сладость и чуть-чуть кислинку.  – А потом... ну, я вроде как вырос, – продолжил Мирон, разглядывая свои руки, нахмурившись и как-то болезненно усмехаясь, – и, видимо, забыл запах дома. Кеннинг Таун провонял нищетой и нуждой, и голодной озлобленностью, и... – он привычно вплел пальцы в темные отросшие пряди, – знаешь, этот смрад мне каждый день забивал глотку.        Мирон скривил рот и с трудом протолкнул сухой комок по скребущему горлу. Погладил неторопливо Славу по голове, пытаясь успокоиться и вернуть равновесие.  – С утра, когда я шел на работу, и потом вечером, когда возвращался в свою конуру, моя одежда успевала провонять уличной едой и запахом других людей. Прогорклым маслом, смесью специй, подгнившими на солнце овощами и заветренным мясом, чужим потом и дешевым парфюмом... – Мирон повел плечами, – я так хотел снова почувствовать ту прохладу, окунуться в нее с головой, но никак не получалось.        Слава молча слушал. Дышал через раз, лишь бы не сбить Мирона с мысли, не помешать ему. – Но потом мне удалось! – продолжил Мирон. Несколько раз быстро кивнул, и его лицо будто озарилось изнутри, но свет быстро погас. – Это была не та безмятежная легкость и свежесть, но я был счастлив. Запах студии, – они со Славой синхронно прикрыли глаза и коротко улыбнулись. Да, это ни с чем не спутаешь, – я жадно дышал полной грудью, так, что легкие саднило и ребра ныли, но это было... это того стоило.        Мирону не нужно было видеть Славино лицо. Мирон ни секунды не сомневался, что Слава понимал, о чем речь. Слава знал. – И еще... – последовала небольшая заминка, – когда я только приехал в Германию, мы гуляли, – Мирон не уточнил, кто это «мы», – и купили фисташковое мороженое. И вот этот насыщенный, жирноватый запах фисташек, и тут же теплый – оседающий ванилью на языке – медовый запах хрустящего рожка...        Мирон сглотнул накопившуюся слюну, а Слава с удивлением заметил, что без прежней ревности думает о Шокке.  – Я потом долго пытался удержать в воспоминаниях эти запахи, – продолжил Мирон, поглаживая крепкую шею, кончиками пальцев проскальзывая под растянутый ворот футболки, – но теперь думаю, а зачем?        Слава поднял голову и посмотрел на посерьезневшего Мирона. – Амортенция ни разу не пахла для меня другими людьми, – откровенно признался Мирон, – не вызывала влечение к кому-то, и чувство влюбленности не вызывала тоже.  – На самом деле Амортенция не создает любовь. Любовь невозможно ни сфабриковать, ни сымитировать. – Ты сейчас на полном серьезе процитировал «Гарри Поттера»?  – Ты впечатлен, Мироша? – развел руками Слава.        Мирон выдохнул и как-то разом расслабился. Скитания по прошлому выматывали. И он рад был возможности вернуться в их со Славой чуть захламленную, но уютную квартирку. Вернуться туда, где его ждут.        Слава прижался к татуированной ладони в быстром, чуть смазанном поцелуе, и поднялся на ноги, прихватив тряпку с пола. Направился в сторону ванной, и уже в дверном проеме притормозил, остановленный вопросом: – А ты? Какие запахи ты бы почувствовал?  – Пян-се, котячьи лапки и бошки.        Слава довольно улыбнулся. Судя по тому, как Мирон фыркнул и закатил глаза, ответ его не разочаровал.        Слава прополоскал тряпку в раковине, и подумал, что вообще-то откровение за откровение: запах влажной, чуть прелой листвы; аромат только приготовленных золотистых оладушек; и едва уловимый запах разгоряченной кожи, солоноватый вкус которой оседает на языке, стоит только провести губами по шее около темнеющих цифр.