Как я сошел с тропы. История серийного убийцы

      Я назначил встречу на столь ранний час не только потому, что мне на руку была безлюдность города поутру: за лобной костью горел интерес — согласится ли Клайв на любые обозначенные мною условия? И, вот так сюрприз (совсем нет), к обговоренному времени он уже стоял на перроне посреди пока еще темного леса. Он не имел ни малейшей гарантии того, что я все-таки явлюсь, что не кину его здесь одного, посреди сумерек, холодного ветра и мертвенного молчания необъятных деревьев. Поезда тут останавливаются нечасто; как только я ступил на бетон, а покинутая электричка унеслась вдаль, слева на бешеной скорости замелькали мрачные грузовые вагоны. Под оглушающий грохот колес, словно норовящих покорежить рельсы, разломать на куски, на меня из-под козырька черной кепки глядел Клайв — улыбающийся наивный идиот. Порывы, поднимаемые грузовым поездом, рьяно колыхали пряди, выбившиеся из-под головного убора, трепали невидимыми руками черную ветровку и толстые блеклые джинсы, наконечники шнурков походных кроссовок. За спиной Клайва так же, как и у меня, был рюкзак, но мой вздувался от груза, а его был продавлен к спине, лишь в боковом отделении дремала бутылка с водой.       Я не двигался с места, не менялся в лице, и только в гуле ветра, очистившемся от грохота цивилизации, Клайв подошел ко мне и поздоровался:       — Доброе утро! Отличный день для прогулки на природе.       Правый уголок моих губ дернулся вверх: зуб даю, он сказал бы в точности то же, разразись сейчас небо дождем. Однако все же нынче Клайв был в чем-то прав. Небесная перина из-за неуклонно приближающегося рассвета окрасилась в нежно-розовый цвет и озарила им просыпающийся лес. На траве и листве неторопливо согревались бусины росы, многие скатывались с кроватей, разлетались на жидкие стеклянные осколки от падения на нижние ветки да шляпки ядовитых грибов.       И все-таки было холодно. Промозгло. Хотелось спать. Залезть под теплое мягкое одеяло и не думать ни о чем, не высовывать из постели даже краешек пальца ноги! — но у меня сегодня дела в этом самом лесу, и без Клайва как обойтись… Я ж умру от скуки…       — Давай поменяемся рюкзаками, — не столько предложил, сколько распорядился я, уже скидывая лямки с плеч. Клайв начал делать то же еще до того, как его рот вновь открылся:       — Хорошо. А зачем?       — Твой пустой, а мой — нет. Ты же хочешь помочь?       — Конечно!       Мы передали друг другу рюкзаки, и Клайв взвалил мой бодро, с искренним энтузиазмом, ни на миг не допуская, что отныне тонкая ткань да мешок для мусора отделяют его спину от отрубленной человеческой головы…       — Не тяжело? — смеясь, спросил он, когда я поправил замявшийся из-за его рюкзака капюшон серой кенгурухи, лежащий поверх коричневой осенней куртки.       Я улыбнулся ему вместо ответа и чинно, не произнося больше ни слова, направился к ступенькам, а дальше — по дороге из гравия в лес. Клайв шел чуть позади, ступал по-собачьи след в след, беззаботно крутя головой по сторонам. Его занимала каждая мелочь вокруг, с детской непосредственностью он вглядывался в мох на стволах, в раскаленные угольки ягод, затерявшиеся среди моря сверкающей зелени, — и ни капли любопытства не испытывал к тому, что тяжело и мерно подпрыгивало у него за плечами в моем рюкзаке… Я же — просто дышал. Дома, в подвале с Селестой, мне жизненно не хватало чистейшего свежего воздуха, и я понял это только здесь. Потому, пока мог, я наполнял легкие до предела ароматами дождя, редкой хвои, сырости песка, трущегося о камни под нашими ногами. Птицы не пели. Лишь ветер шумел наверху, в отдалении, и чудилось бы мне, если б не присутствие Клайва, что вот-вот деревья с неестественной гибкостью согнуться вдвое, к самой земле, и поглотят меня, подобно «Венериной мухоловке».       И несмотря на это, я люблю леса. Полюбил с тех пор, как впервые поучаствовал в охоте. До этого — на правах человеческого багажа — смотреть на то, как отец с такими же нетрезвыми друзьями стреляет по птицам и животным, мне никакого удовольствия не доставляло. Более того, грохот выстрелов заставлял сердце сжаться, выпустить немного крови и зачерстветь с краев, а в мозгу, казалось, отмирали необычайно важные центры — с каждым обрушивающимся на землю зверем, настигнутым смертоносным металлом. Окружив еще теплый труп, взрослые радостно гоготали, а я, маленький мальчик, садился на корточки, заглядывал в застывший космос мертвых глаз и видел в нем куда больше правильного, чем в приравнивании убийства к достижениям. Я наблюдал за тем, как отец и его компания лишают жизни: словно в компьютерной игре, нажимают раз, прицелившись, — и все кончено. В этом нет ни толики их заслуги; в этом нет ничего сложного; в этом нет абсолютно никакого смысла.       Но став свидетелем того, как отец промазал — пуля с треском влетела в дерево, а перепуганный олень стремглав бросился в чащу! — я познал суть достижения: вот оно. В том, чтобы выжить. Чудом спасшийся дикий зверь из-за рядовой случайности вознесся чуть ли не до героизма в моих глазах, в отличие от долго выслеживавших его людей, тратящих время, силы и пули чисто от скуки.       Окропленный унизительной досадой, отец опустил ружье и с высоты могучего роста бросил взгляд на меня. Ребенок, еще не следящий как следует за собственным лицом, улыбался познанной истине, прикованный взором к пяточку за десятком кустарников, где всего несколько секунд назад не пролилась кровь.       Широкая ладонь в мощном ударе врезалась в щеку, и я упал на траву с отчасти подавленным вскриком; прикусил язык, до слез ушиб ребра о торчащую из-под земли корягу.       — Ничего смешного, — громыхнула жестокая тень надо мною и двинулась обратно, через половину леса, к разбитому лагерю.       У меня был выбор: страдать от боли, обиды и непонимания, жалеть себя и плакать — или подняться, последовать за отцом и не заблудиться. Выбор, определяющий желание жить, ведь во втором случае никто не отправился бы на мои поиски.       Раз я все-таки вырос, тогда выбрал преодоление. Всегда выбирал…       — У тебя есть какой-то особый маршрут? — полюбопытствовал Клайв и вырвал меня из незаметно врастающих в кожу воспоминаний.       — Не совсем. У меня есть любимое место.       — И ты меня туда отведешь? — просиял он. Я почувствовал это по голосу.       Говоря с ним, я и не думал оборачиваться: Клайв слишком внимательно вглядывается в мои глаза во время беседы. Он, разумеется, тот еще олух, однако в столь памятном лесу моя психологическая дамба все же может дать течь. Конечно, на этот случай мы совершенно одни, а у меня в кармане брюк — остро заточенный перочинный нож, но мне бы очень хотелось и впредь избегать подобной необходимости… Хотя бы пока не пойму, что в этом человеке такого особенного…       Лес тем временем темнел и густел. Дорога давным-давно ссохлась в тропку, вскоре пропала и та. У чернеющего голодной пастью оврага мы свернули к трем сросшимся деревьям и продолжили путь по труднопроходимой местности. Периодически приходилось уворачиваться от голых ветвей, ожидающих неосторожных путешественников как колья во рву; перемахивать через трухлявые пни и поваленные стволы; перепрыгивать естественные канавы, наполненные ржавой водой, при нехватке солнечного света похожей на алые реки. Я продвигался неторопливо, рассчитывал силы, понимая, что запас их весьма ограничен. Нечему удивляться! — Клайв действовал иначе. Преодолевал любое препятствие он с полной самоотдачей, не экономя энергию вовсе, как если бы внутри него бил ее вечный источник. Клайв не пытался произвести на меня впечатление, ведь по-прежнему держался позади, а я не оборачивался (у него на виду), зато он любил это делать! Всякий раз бросал задорный взгляд через плечо на оставшееся позади испытание, едва заметно поджимал губы, точно повторял себе мысленно: «Я — молодец!» Вполне в его стиле… Из-за его вечных прыжков да пружинистой походки, интересно, в каком положении сейчас голова Кары?       Небо было видно узкими сияющими венами, вокруг которых буйно плескалась практически черная листва. До нас, к земле, долетали лишь дуновения этих ветров — звучал их убаюкивающий шепот, шелест травы, хруст мелких веток и устилающих ее листьев, превратившихся в измятую цветную бумагу.       — Ты не устал? — нарушил долгое молчание Клайв.       Будь на его место кто-то другой, я бы принял эту заботу за наглую ложь с целью устроить привал под предлогом чужой слабости, но не признавать свою. Однако Клайв — всегда Клайв, и в голосе его сквозила предельная честность. Он заметил, что ноги мои стали чаще спотыкаться, вот и все.       — Можем чуть отдохнуть, — добавил он, не дождавшись мгновенного ответа. — Я взял с собой немного белого хлеба и пару яблок.       — Хорошо.       Я остановился у тысячного поваленного дерева, ствол коего вполне подойдет нам в качестве скамейки, снял рюкзак, бесцеремонно расстегнул его. Клайв не проронил ни слова, не постарался скрыть раздражение — ни одна крупица удушливой эмоции не зародилась в этой поломанной голове; моего спутника нисколечко не тревожил тот факт, что я хозяйничаю в его вещах.       — Можно положить на траву? — осведомился он прежде, чем снять ношу с плеч. Я кивнул, и Клайв аккуратно поставил рюкзак в ногах. — Там что-то съедобное?       Неожиданно для себя, Клайва и всего безмолвного леса я заливисто расхохотался, потому как знал, что именно скрывается за тугой молнией.       — Нет. Но как-нибудь я обязательно угощу тебя кое-чем экзотическим — это отличная идея! Ха… Нет, — уже спокойнее повторил я, вручил Клайву упакованную в хрустящую бумагу круглую булочку, вторую взял себе и присел вместе с ним на сыроватое дерево. — Там памятная вещь, от которой я решил избавиться раз и навсегда.       — Закопать в лесу? — понимающе кивнул он.       — Именно.       — Поэтично в некотором роде. Это традиция?       — Что-то вроде того.       — Так, выходит, любимое место, о котором ты упомянул, для того и нужно — чтобы оставлять там памятные вещи?       Я вгрызся в белый хлеб, чтобы избежать ответа. Признаться, пульс участился от того, насколько быстро Клайв уловил мою идею. Хорошо хоть не задумался о сути памятных вещиц…       — Стало быть, если кто-то найдет твое любимое место и решит там копать, то увидит срез твоей жизни.       — Очень надеюсь, что никто не додумается это делать, — ухмыльнулся я, достал яблоко из чужого рюкзака, щелкнул ножом и, отрезав кусок, закинул сочный плод в рот. Я хотел, чтобы Клайв увидел нож, раз уж не замечает отрубленную голову между своими кроссовками.       Отсутствие движения меня угнетало. Я чувствовал, что прошлое меня догоняет во весь опор: в тишине нарастали хрипы резких разговоров, потрескивал костер, пахло печеной картошкой и откупоренным виски. Вокруг огня на бревнах сидели взрослые — и я, маленький, тщедушный на их грозном фоне. Неподалеку траву примял мобильный холодильник, под крышкой которого на льду покоились алкоголь в стекле да пластиковые бутылки с водой. Одну такую отец держал в напряженном кулаке, полоскал зубы за плотно сжатыми губами. Наконец, мне, уставшему, с языком, прилипшим к высохшему небу, он протянул воду. Исцарапанные после падения на корягу руки тряслись, любое движение отдавалось болью в пока еще свежих ранах. Пластик смазал каплю крови, коснулся самого мяса, и, поморщившись, я выронил ненароком бутылку. В ту же минуту безжалостный для детской головы подзатыльник дезориентировал так, что я чудом не свалился с бревна прямо в костер. Головокружение заставило лес, припаркованные вкривь и вкось машины да палатки проскакать вокруг меня на коне шальной карусели.       — Криворукий! — цыкнул отец, и великовозрастные товарищи закивали и оскалились, оценив выбранный метод воспитания чада. — Что не вылилось, то и будешь пить до возвращения домой.       Прибитый его словами к земле, я поднял с травы бутылку: внутри осталась, быть может, шестая часть — почти на донышке…       — Давай сюда бумажку из-под хлеба, — улыбнулся Клайв, я и вздрогнул от неожиданности, обнаружив его слева — на месте отца.       Я отдал ему мусор — Клайв тут же спрятал все в карман под молнию, чтобы опустошить его уже в городе над урной.       — Хочу пить, — безэмоционально заявил я. В пальцы тотчас легла бутылка Клайва.       Я спрятал сложенный нож, но так, чтоб в случае чего он мгновенно оказался в руке; открутил крышку не глядя… и, застыв на секунду, позволил кисти ослабнуть. Бутылка упала на траву мягко, с бульканьем вода начала выливаться. Клайв дернулся — я вздрогнул, видя его лишь периферическим зрением. В правой руке была по-прежнему зажата крышка, но нож можно будет пустить в ход и потом: месть хороша в любом виде. Однако длинные пальцы Клайва обхватили горлышко бутылки, подняли ее и стряхнули налипшую траву.       — Фух, половина осталась, — совершенно беззлобно вымолвил он. — Я не подумал о том, что мы пойдем в лес надолго, так что взял только одну бутылку. Ты в порядке? Случайно уронил или судорога?       Молча я снова принял бутылку из его рук, сделал глубокий глоток, не сводя с Клайва глаз, и протянул ему воду.       — Заканчивай скорее. Нам надо продолжить путь. Скоро будем на месте…       …на месте, где я стал тем, кто я есть…