Как я сошел с тропы. История серийного убийцы

      Дверца холодильника коротко, шипяще вздохнула, открывшись, и я подставил лицо искусственной зиме да выбеленному свету внутренней лампочки. У покрытой толстым льдом задней стенки одиноко в прозрачном целлофане полеживали женские руки. Они вмещались кое-как, только согнутыми в локтях, и сильно скучали по отрубленной голове Кары да обрезкам кожи в банке. Последнее, от чего я хотел избавиться в первую очередь; туловище пока можно похранить чуток в подвальном морозильнике, тем более что на собственное произведение искусства у меня большие планы. Не такие грандиозные, как на эту пару конечностей, но поживем-увидим.       Я решил продолжить свежую традицию приобщения Клайва к моим охотничьим трофеям! — всякий раз отгоняя мысли, почему это должен быть именно он. Появление в универе журналиста стало для меня источником столь мощного стресса, что расслабиться было просто необходимо, а способ сформировался в фантазии сам. Рискованный, даже очень. Но яркие эмоции — именно то, что нужно мне в этот момент; что спасает от скуки всегда.       Подготовка была бурной, но компактно уложилась в несколько часов. В закромах еще оставалось снотворное, купленное у «правильного человека». Это, в общем-то, средство не столько для сна, сколько для изнасилования, но подходит идеально для реализации моих обычных планов. Этот вечер исключением не станет. Я отправил Клайву приглашение ко мне домой по SMS и точно знал, что он примчится к назначенному времени — или же будет сидеть на крыльце, как большой послушный пес, пока часы на экране смартфона не покажут нужные цифры. Пока же я занялся руками — одной рукой. Наточенным кухонным ножом я счистил дюйм кожи и мяса с конца плечевой кости, и в обнаженной ее части присверлил крупную сильную силиконовую присоску, отделенную от когда-то приобретенного дилдо. Модернизированная рука отправилась к сестре назад в холодильник, а я откопал в сундуке, что прятался под каскадом штор в спальне, кое-какой полезный механизм…       Один конец металлической подвижной подставки, как от светильника, был присоединен к вакуумному креплению: плотно приставляешь такую небольшую панель к плоской поверхности, переводишь рычаг — и образовавшийся в креплении вакуум намертво фиксирует конструкцию. На втором конце подставки тяжелел белый пластиковый цилиндр с несколькими кнопками на боку. Проведя подушечками пальцев по гладкому глянцевому верху цилиндра, куда должен крепиться фаллоимитатор на присоске, я добрался до самой крупной кнопки и нажал ее. Рядом зажегся малюсенький красный огонек. Ясно, надо зарядить; давненько не пользовался. Да и вроде же был пульт, да?..       Клайв замаячил у порога, когда небо окрасилось в апельсиновый, блеклым соком забрызгало немые соседские дома, траву на газонах, пустынную дорогу. Мне нравилось, каким отстраненным, холодным, бесчувственным выглядит этот район, несмотря на видимую благонадежность: пока что-то из ряда вон не нарушает размеренность, спокойствие и тягучесть одинаковых дней на этой улице, всем глубоко плевать, что происходит в стенах конкретного дома, даже если там зарубили кого-то топором. Какие хозяева, такие и дома.       Клайв не вписывался в эту картину. Выделялся как неумело прифотошопленный элемент. Его интерес всегда был живым, эмоции — неподдельны. То ли я стремился раз за разом обводить его вокруг пальца, то ли хотел, чтобы единственный способный интуитивно, не разумом, докопаться до правды человек разглядел меня, наконец.       Когда я открыл дверь, Клайв быстро поднялся с бетонной ступеньки, на которой сидел, и, обернувшись, одарил меня простой, но искренней улыбкой. Еще ни разу он не переступал порог моего дома — и первый визит должен стать особенным! Для меня. У самого-то Клайва запомнить что-либо не выйдет… Отойдя в сторонку от открытой двери, я безмолвно позволил ему войти. Шаги Клайва были медленными, осторожными, как у побитого жизнью и в особенностью хозяевами пса, который боится опять нарушить ненароком одно из сотни неясных человеческих правил и заслужить очередной удар. Клайв осматривал гостиную так, словно вместо желтовато-бежевой краски на стенах видел экспонаты картинной галереи, а вместо дивана, журнального столика, притаившейся у стены ширмы и книжных полок — античные скульптуры. Не касаясь первых двух, он обошел их, замер на месте, где не так давно я обезглавил испытывающую оргазм за оргазмом Кару, и осмотрелся. Я точно знал: нигде не осталось ни пятнышка крови, ни волоска с ее светлой головы. И все равно в кармане темных брюк я стиснул острый перочинный нож. Так, на всякий случай.       — Здесь очень мило, — добродушно произнес, наконец, Клайв, сверкнув улыбкой. Зачем-то он осмотрел даже потолок с пыльным громоздким светильником. — А сколько человек тут живет?       Вопрос застал меня врасплох; пальцы до белизны кожи впились в рукоятку дремлющего ножа.       — В смысле?..       — Ну, я просто… — Клайв погрустнел, почесал затылок, отчего длинные лоснящиеся рыжие локоны спутались, переплелись. — Я не знаю ничего о твоей семье и подумал, что такой вопрос будет менее… неприятным, если у тебя кого-то из родителей нет, например…       — А у тебя? — беззвучно прошел я к подвальной двери и провел пальцами свободной руки по металлу замка и щеколды. — Сядь.       Клайв послушно занял центр дивана, сцепил руки в замок у разведенных бедер и уставился на него, точно в темноте за переплетением пальцев скрывалась подсказка, ответить без которой он не мог.       — Я живу с отцом. В небольшой квартирке на другом конце города. Раньше мы жили здесь, неподалеку. Очень давно. Но когда семья уменьшилась, пришлось переехать. Деньги, — кратко дополнил он на удивление обрывочный рассказ.       — И как именно семья уменьшилась? — всерьез заинтересовался я.       Клайв мялся, чем интриговал только больше. Хотелось хоть пытками заставить его говорить. Хотя с какого перепуга вообще?.. Какое мне дело до жизни этой бабочки-однодневки? Разве не готов я в любой момент вспороть ему живот или перерезать горло, чтобы защитить свою тайную жизнь?..       — Моей матери пришлось… отправиться на лечение в психиатрическую лечебницу, — как через засоренную мясорубку, с большим трудом проталкивал Клайв слова. — К сожалению, за все прошедшие годы ей так и не смогли там помочь… и вряд ли помогут… А у тебя большая семья? — вдруг поднял он полные надежды глаза на меня. Надежды на хотя бы одну трагедию и в моей жизни тоже, чтоб не чувствовать себя белой вороной.       — У меня нет семьи.       — Мне очень жаль…       — Почему? — так же каменно, как и прежде, высек я и прошел к дивану, не сел, а остановился перед ним, накрыл поникшего Клайва своей тенью (зашторенные окна за его спиной и яркий свет из кухни за моей позволяли). Он смотрел на меня снизу вверх и, увы, не испытывал ни малейшего дискомфорта, ни крохотного проблеска тревоги или страха: кажется, его вполне устраивал такой расклад… — Ты же их не знал: может, они были всегда со мной холодны; может, разбивали, как зеркало молотком, строгостью и военной дисциплиной; может, подвергали психологическому и физическому насилию. Или ты из тех бездумно мямлящих идиотов, что считают, что каждому нужна семья — и плевать какая?       — Нет, я… — Клайв качнул головой — блики на изгибах его волнистых волос игриво забегали. Он хотел сказать что-то смело, мне в лицо, но нашел в себе силы, лишь опустив глаза — опять к замку из пальцев. — Я думаю, что даже если родитель бьет ребенка или постоянно занят и игнорирует, он все равно его любит… просто неправильно, уж как умеет… по-своему…       Интересно… Уголки моих губ двинулись наверх и в такой призрачной, едва различимой полуулыбке и замерли. Жертва насилия, искренне оправдывающая агрессора. Я много слышал про таких, но прежде не встречал. Мало того что пес пуглив, покорен, так еще и беззуб. Только б углы не метил.       — Чувствуй себя как дома, — в том же честном подъеме чувств произнес я и удалился на кухню.       Я знал, Клайв не то что не подойдет к двери подвала, он даже с дивана не встанет, пока я не разрешу. И потому спокойно, без спешки, размешивал его напиток, чтоб таблетка растворилась без следа.