Как я сошел с тропы. История серийного убийцы

      Затопленная синевой спальня плыла, качалась вместе с кроватью под моей спиной. Сквозь затюленное окно пробивались молочные лучи, впивались в одеяло и придавливали им меня к пленке-простыне. От головокружения впору было опустошить желудок; дьявольская карусель, с которой не сойти. Дощатый пол глухо поскрипывал, стены потрескивали, в пространстве между перекрытиями гулко сыпались мелкие камни. Весь этот чертов дом трещал по швам, а я, намертво прижатый одеялом к собственной постели, мог лишь вращать глазными яблоками — выбрать, с видом на какую стену прощусь с жизнью…       По акустическому туннелю рычащий мужской голос долетал досюда из подвала. Я не мог разобрать слова, слышал их отчетливо, но смысл ускользал раз за разом, словно буквы были скомпонованы в случайном порядке. Это был голос отца, разъяренного медведя, пришедшего в неистовство после случайно прерванной спячки. Рык незримо обволакивал спальню, стекал звуковыми потоками со стен и потолка, атаковал отовсюду, хоть и был направлен совсем не на меня.       Хлесткий удар — пощечина, способная свалить с ног и лошадь. Стрелой в щель под дверью моей комнаты проник высокий женский крик боли, упавшее на бетонный пол подвала тело прозвучало будто мешок картошки, скинутый грузчиком с плеч. Рык усиливался, вибрировал, как из включенных сабвуферов, причинял барабанным перепонкам дискомфорт, практически боль. «Заткни его! Заставь его заткнуться!» Стиснув зубы едва не до треска пломб, я попытался выбраться из тканевой ловушки: удалось шевельнуться, но не более того, зато рядом с правым бедром я нащупал прохладный продолговатый пластик — рукоять большого кухонного ножа. Чем сильнее я ее сжимал, тем больше уверенности и силы чувствовал. Вооруженная рука смогла оторваться от простыни, натянув изо все сил сопротивляющееся одеяло, лезвие устремилось вверх, и пододеяльник продрался насквозь, а я увидел сверкающий в лунном света кончик ножа. Из зияющей раны одеяла горячими бурлящими потоками наружу и внутрь, в мой кокон, пробивалась темная кровь. Снова и снова я наносил удары, множа багровые полосы, вспарывая не то одеяло, не то плоть, — и, наконец, весь в крови и поте, смог выбраться наружу, на четвереньках спустился с кровати на пол. Нож лязгнул об пол; совершенно чистый, слизавший с себя всю кровь. Вместе с ним, бурлящий от кислоты-ненависти, я покинул спальню.       В остальном доме презираемый рык был слышен вдвойне, но выводил из себя не столько этот громоподобный властный голос, сколько тихое женское мямление в ответ. Именно оно сворачивалось в груди в неподъемный стальной шар, от веса которого готовы были треснуть, разлететься на куски ребра. «Давай!.. Ответь ты ему уже что-нибудь твердо!.. Если ты не способна дать ему отпор, поставить его на месте, заткнуть его ебанный рот, то как я, ребенок, блять, это сделаю?!» И эта случайно пронесшаяся в сознании мысль стала ядом, начавшим меня ослаблять: с каждым шагом по направлению к закрытой, но не запертой подвальной двери я становился слабее, хилее, ниже — младше. Когда я взялся за дверную ручку, нож уже был слишком тяжелым для детской руки, со стороны смотрелся неказисто, будто я вряд ли могу знать, что с ним нужно делать…       Дверь открылась бесшумно, плавно, безмолвно приглашая погрузиться во тьму, сожравшую все ступеньки, кроме верхней. Шматуемый из стороны в сторону криком внизу, я спускался вслепую, пальцами ведя по шатким перилам, только и ждущим неосторожного движения, чтобы всадить в беззащитную кожу гнилую занозу. Нож отторгал темноту, был четок и светел, напитавшийся отраженным лунным светом. Он не показывал мне путь, но являлся единственным ориентиром для словно бы ослепших глаз.       Впереди, когда за моей хрупкой спиной осталось больше половины ступеней, замигала раскачивающаяся под потолком лампочка. Грозный, гигантский, как обратившаяся в человека гора, отец стоял с петлей ремня в огромной ручище. Неказисто я выставил нож перед собой, который и удержать-то теперь как следует не был способен. Все тело трясло, как от пропущенного сквозь него слабого электричества. Отец повернулся ко мне, скрытый мраком, — лампочка оставила лишь силуэт. Позади у стены лежала неподвижно мать. Нескрытые коротким болотным платьем руки и ноги были сплошь покрыты алыми полосками, оставленными ремнем. Она была в сознании, она смотрела на меня сквозь спутанные распущенные темные волосы, но предпочла остаться на месте, даже и не подумала его остановить…       От страха я попятился. Совсем забыл, что стою на лестнице, — оступился! — и нож с громким лязгом нырнул в вертикальный зазор меж деревянных ступеней. В ужасе я бросился грудью на лестницу, попытался дотянуться до ножа, зовущего сиянием металла с засыпанного не то пылью, не то песком пола, как вдруг ремень удавкой затянулся на тонкой мальчишеской шее. С хрипами я вцепился в искусственную кожу, но подсунуть пальцы под ремень не мог. Подвал размылся — глаза наполнились слезами удушья; кровь неистово забарабанила в голове, будто бы готовой вот-вот взорваться от давления! Ремень натянулся, отцовские руки поднимались, а вместе с ними — и мое бессильно трепыхающееся тело. Ноги оторвались от ступеней… «Хочу выжить!.. Хочу выжить, чтобы увидеть, как он повесит ее!!!»       Задыхающийся кашлем, я отбросил одеяло прочь, рывком сел и от паники и ужаса до боли в обдираемом горле зарычал с кровати в сторону пола! Лишенная ножа рука дотянулась до прикроватной тумбочки — и опрокинула ее зло, так, чтобы лампа со стеклянным звоном покатилась по полу, пока за ней множился тонкий шлейф осколков. Словно загоняемый красными флажками волк, я почти на четвереньках перемахнул через битое стекло и, разогнувшись у порога, помчался в гостиную, к двери в ебанный подвал! Справившись с замками, я распахнул дверь яростно, та ударилась о стену, оставила ручкой темный след. Топот по ступеням разбудил Селесту, она забилась от страха в путах, распятая поверх матраса; я практически упал на колени возле ее бока, вцепился ногтями в узкий подбородок, всмотрелся в расширенные глаза, бледное лицо, сухие искусанные губы.       — ПОЧЕМУ ТЫ, БЛЯТЬ, НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЕШЬ?! — выдохнул чистый звериный рык я в холодный сухой воздух. — ПОЧЕМУ ТЫ НИКОГДА, СУКА, НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЕШЬ?! ВОТ ПОЭТОМУ ТЫ ЗДЕСЬ! ВОТ ПОЭТОМУ Я ДЕРЖУ ТЕБЯ В ПОДВАЛЕ, КАК СВИНЬЮ НА УБОЙ! ТЫ НЕ ЧЕЛОВЕК — У ТЕБЯ НЕТ ЧУВСТВА СОБСТВЕННОГО ДОСТОИНСТВА! ТЫ ТОЛЬКО И МОЖЕШЬ, ЧТО ТЕРПЕТЬ ИЗНАСИЛОВАНИЯ И ПОБОИ!       — Пожалуйста, мне страшно!.. — плача, взвизгнула Селеста, и я толчком отстранил ее мокрое лицо от своей пылающей ладони. Хотелось вытереть руку о трусы, избавиться от замаравшей меня грязи, невидимой, но ощущаемое отчетливо как никогда!.. Пощечина случилась сама собой, Селеста вскрикнула и зарыдала еще пуще. — Что я сделала не так?.. Скажи, я исправлюсь!.. Пожалуйста, только не опять… Я не хочу ждать опять такого!..       Я выбегал из подвала под очередной ее слезный вопль: «Что я сделала не так?!..», захлопнул дверь — словно вновь из охотничьего ружья выстрелил! — съехал нагой спиной по двери и остался сидеть на полу, зажимающий пульсирующие виски обеими руками. «Заткнись! Закрой свой поганый рот! Я НЕ ЗНАЮ! Я ПРОСТО НЕ ЗНАЮ!!!»