***
Давным-давно в деревне жили плотник и его жена. Долго они не могли разрешиться потомством, и, когда поседевший старик уже готов был смириться с отсутствием наследника, жена подарила ему сына. Подросший мальчик стал перенимать ремесло родителя, но будто по неведомому проклятию умерла мать, а вскоре, после тяжелой болезни, и отец. Осиротевшего Франциска быстро женили — постарался сапожник, надеявшийся прибрать к рукам оставшееся хозяйство. Дочь его была славной девушкой, и поговаривали, что молодой муж души не чает в своей молодой жене. Так оно и было. Наивные, молодые и непростительно влюбленные, Франциск и Анита всюду ходили вместе. Уж слишком все было хорошо, и, погодя, все это их нечаянное радушие стало вызывать либо зависть, либо раздражение. Чужое счастье несчастным ненавистно. Будто гром среди ясного неба, на границе королевств случилась война. Далеко, но даже из этой деревеньки воевать с недругом отправили некоторых юнцов, среди которых оказался и Франциск. Там он попал в плен. Говорили, что его жестоко пытали, стараясь выведать какую-то страшную тайну, но секрета он так и не выдал. От тяжких пыток Франциск повредился рассудком и лишился языка. Домой он вернулся контуженным и молчаливым, почти седым, но с наградой, почетной грамотой и даже с какими-то деньгами. Потеряв язык, общался он лишь выразительным мычанием да фигурами, состроенными из трясущихся пальцев. Чувств любящей жены увечье мужа не уменьшило. Как и прежде Анита окружила его заботой, и со временем контузия плотника-сироты стала проходить. Выделывать дерево за исключением простых работ ему стало сложно, и Франциск приловчился плести корзины. Жить супруги стали скромнее, но с милым и рай в шалаше, а от корзин был какой-никакой, но доход. Вскоре жизнь их будто бы наладилась, да вот... Что тогда произошло, в деревне не знали. Только предполагали. Видимо, загорелись ивовые прутья, коих в доме было полно, а, может, смола. В мгновение дом плотника потонул в всполохах огня. Жители пытались погасить пламя, но толку от их усилий было немного. Тогда появился и Франциск, вернувшийся с другого конца деревни. Со всех ног он бросился к толпе, таскавшей ведра с водой. Франциск мычал, размахивал руками, звал кого-то и едва ли не бросался в огонь. Его лишь утешали — Аниты в доме не должно было быть, однако среди люда жены плотника тоже никто не видел. — Угорела, видать, — сказал кто-то после безуспешных поисков, да так безучастно. К утру от дома остались лишь остевые столбы, черные, пронизанные углевыми трещинами. Усталая толпа разошлась, а оставшийся погорелец долго сидел среди остывающих углей. Он пытался найти хоть что-то и нашел — обгоревшее, иссушенное тело. Отвергая пищу и воду, несколько дней подряд Франциск сидел на одном месте, почерневший от сажи и от горя. На потемневших щеках его белели следы от нескончаемых слез. Напрасно его пытались оттащить с пепелища, приманивая добрыми словами и едой. Франциска искренне жалели, предлагая свой кров и хлеб, но, ничего не слыша и не видя, он лишь горько мычал и плакал. Плакал, плакал, плакал как беззащитное дитя. Франциск словно пытался что-то сказать, да вот только понять его было некому. Спустя время плотника оставили в покое, махнув на него рукой. Видать, тот просто обезумел от горя, а что возьмешь с юродивого? Погорельцам обычно помогали, но что делать в случае с помешавшимся Франциском, в деревне не знали, пустив все на самотек. Вокруг творилась своя жизнь, свои проблемы, и людям было не до тех, кто отвергал их помощь. Через несколько дней он исчез. Говорили, что Франциска видели в лесу. Там он и поселился, укрывшись от всех своих потерь под кронами деревьев. В деревне его тут же окрестили Лешим, и богатая на выдумку молва зашептала: Франциск покрылся лишаем, бегает нагим по лесу и мычит себе под нос. На этом злорадные насмешки стихли. Многих мучила совесть, а потому о сироте Франциске решили позабыть. Его было и вовсе вычеркнули из круга, когда он снова появился в деревне. Босой Франциск шел по центральной улице. На нем красовался старый потертый костюмчик, в котором его видели в последний раз. В нагрудный кармашек жилета был вставлен цветок лесного шиповника, а в руках Франциск нес большую корзину, накрытую белой тканью. В ней лежал ребенок — девочка, взятая не пойми откуда. Леший долго ходил за священником, мыча что-то на своей тарабарщине. Совершенно не понимая его, пастор Крайс поначалу старался пройти мимо, но Франциск следовал за ним по пятам. Жадная до сплетен молочница даже пустила слух, что видать ребенок, выброшенный в лес, плод чьей-то порочной любви. Стали грешить на самого Крайса, но к тому времени пастор понял, чего от него хотели — признания ребенка по всем канонам, и во имя Ожта он ввел в великий круг жизни новое дитя, окружив по всем правилам. — А-я, А-я... — ласково мычал Леший, и священник, порядком устав от несуразного мычания, нарек девочку Айей. Сумасшедший, но счастливый Франциск опять исчез. В деревне стали судачить о том, что из лесу доносится то плач, то смех маленького ребенка, но со временем шумиха улеглась. Все сделали то, что давно пытались сделать — забыли о Лешем и о его взявшейся из ниоткуда дочери, вспоминая о них так. Изредка. Да и то к слову.***
— Люди никогда не приходили в день колоколов! — сердито сказала Айя, помешивая похлебку в котелке. — И уж тем более, не забирали нашего... Это была моя утка! Они забрали мою добычу! — недовольно она постучала ложкой по чугунному ободу. — М-м-м... — подал голос улыбнувшийся Леший и, сев рядом, Айя прижалась к своему безмолвному родителю. Годы и горе состарили несчастного Франциска. Сухие теплые руки его все больше тряслись от старости. До щуплой груди Лешего опустилась клиновидная жидкая борода, а круглый лоб украсила россыпь неровных пятен. Лицо плотника Франциска испещрила сеть морщин. Обвисла дряблая кожа, да наметился горб за покатыми плечами. Старость окружила его со всех сторон. Франциск все еще плел корзины. Работа его стала медленнее, но сухие руки упрямо и туго переплетали ивовые прутья. Иногда старик отрывался от работы и расчесывал шелушащуюся лысину; задумчиво ковырялся в бороде. С радостью он старался подпеть Айе, выводя дрожащим голосом верную мелодию, и часто улыбался, радушно и ласково. Он никогда не злился, всегда был добр, и Айя знала наверняка — на свете не было другого такого родителя. Жаль ей было лишь того, что она не могла с ним поговорить. Жили Лешие вдвоем в лесной чаще. Людей и Франциск, и Айя обходили стороной. В деревне они появлялись, но очень редко, и с некоторых пор всегда тайно. Навещали они лишь хозяина лавки, как правило, для того, чтобы обменять дичь и корзины на что-нибудь необходимое. Зимой Айя выслеживала собольков, а осенью приносила грибы. В хозяйстве Леших была одна единственная коза, выменянная на шкуры, и пара куриц-несушек, но живущим тем, что давал лес, большего было и не надо. Люди... Айя боялась их ровно настолько, насколько интересовалась их жизнью и повадками. Скрываясь в зелени леса, она наблюдала за охотниками, рыбаками и теми, кто случайно проходил лесными тропами. Зорко подмечая особенности чужаков, Лешая повторяла услышанные незнакомые слова и какие-то жесты. Говорить и считать она умела. Ее научили в деревне. Одна старуха — Гаэлле. Леший приносил ей ягоды и какие-то травы, а она проводила время с Айей, пытаясь научить ее считать, штопать да готовить. Старуха рассказывала ей о женских тайнах, о травах и пела красивые песни, имея подленькую мысль оставить ребенка себе. Однажды Гаэлле попыталась приманить девочку гостинцами да игрушками. Обещала подарить ей красивую куклу, но Айя, услышав о цене прекрасной жизни, наотрез отказалась покидать лес и отца, пригрозив больше никогда не приходить. Гаэлле отступила. Тайно Айя ходила еще какое-то время к ней, а потом старуха исчезла. — Люди злы и лживы. Никогда не забывай об этом, — сказала Гаэлле перед тем, как пропасть, и Айя не забывала об этом ни на миг. Люди были злыми... Особенно с теми, кто не мог себя защитить. Лешая узнала об этом очень скоро. Увидев, как его дитя старается сплести из соломы подобие человеческой фигурки для игры, Франциск вновь обрядился в свой выцветший костюмчик. Обменяв корзины на монеты, он пошел на ярмарку, порядком напугав людей своим видом. У одной из торговок он купил красивую куклу с разукрашенной головкой, потратив на чудную игрушку все, что у него было. Неся куклу подмышкой, он светился от счастья, и в этот момент толпа детишек забросала Лешего тухлыми яйцами. Прикрываясь рукой, он мычал, прося прекратить, но они продолжали. Когда кончились яйца, они кидались землей и все дразнились — Леший! Леший! Никто не остановил их. Кто-то даже подбадривал сорванцов, мол, нечего юродивому нос казать в деревне. Вернулся Леший весь перепачканный, но гордый. Из-под полы заляпанного костюма он достал куклу, светясь от счастья, и Айя горько заплакала, догадавшись о том, что произошло. Она запретила ходить отцу в деревню, и куклу ту берегла как зеницу ока, повторяя себе как заклинание — люди злы и лживы. — Если этот еще раз появится у реки, я его закидаю глиной, — уверенно сказала Айя, наливая отцу похлебку. — Даже стрел на него тратить не буду. — М-м-м... — Да! Именно так я и сделаю, если он опять придет. Я пойду туда сегодня, — решительно сказала Айя. Отец попытался ей возразить, но Лешая лишь задрала нос повыше. — Я пойду. И проверю... А ты, пожалуйста, отдохни. Взяв колчан и лук, повесив через плечо суму, Айя уверенно пошла к реке и втайне очень надеялась все же встретить кого-нибудь у серого камня.***
Над оставшимся за спиной поселением возвышалась белая башня храма. Блестела на солнце извивавшаяся меандрами река. Черепичные крыши деревенских домов горбились коньками, напоминая чешую ящерицы, и даже отсюда, с лесного холма, Калеб видел священный круг Ожта, предостерегавший от греха и отступничества. Нынче он был в лесу, и все эти окружные постулаты да раскатные проповеди казались ему такими далекими и немощными. Здесь они будто не действовали, и Калеб тут же вдохновился этой свободой. Задрав голову, он устало прислонился к березе. Солнце вовсю заиграло в ажурной листве, ослепив на мгновение пестротой светло-зеленых пятен. Птицы изощрялись в трели, и Калеб блаженно прикрыл глаза, вслушавшись в их радостный щебет. Будто сам лес звал его вглубь. Подул ветерок, сбив духоту проселочной дороги, и поправивший зажатую в руке корзинку Калеб двинулся к реке. Он не мог не прийти. Сегодняшним утром Калеб проснулся с уверенной мыслью, что должен это сделать. Потому, что хотел. Потому, что надеялся, что придет к лесной реке не один. Петляя по тропе, Калеб увидел вчерашний желудь. Может, и не вчерашний, но именно отсюда они услышали голос той девушки. Нынче песен Лешей слышно не было, но он все равно пошел в сторону реки. У берега Калеб оступился и, скатившись по земляному валу, шумно приземлился на закруглившуюся от воды гальку. Раздался звук — будто ударились два черенка друг об друга, и, подняв глаза, Калеб лицом к лицу столкнулся с Лешей, стоявшей на стволе павшего дерева. На мгновение они замерли. Встреча для обоих оказалась уж больно неожиданной, хотя и Калеб, и Айя втайне надеялись встретиться. Лешая покраснела, но тут же взяла себя в руки и, свирепо нахмурившись, грозно сжала в руке лук. Калеб лишь выпрямился, стыдливо поймав себя на том, что раскрыл рот от удивления как какой-то деревенский дурачок. Он улыбнулся и поправил ткань, которой была накрыта корзина. Донельзя насторожившись, Лешая выставила ногу вперед. Вернувшийся чужак не шевелился, обезоруживая своим бездействием, и она, не меняя свирепого настроя, тайком разглядывала его. Калеб едва щурился — от реки отсвечивало солнце, золотившее его светло-русые волосы. — Это ты вчера был здесь? — спросила Айя, едва не прокричав. Калеб усмехнулся, а ее уж очень разозлила эта его добренькая ухмылка. — Да. — Ты смотрел, как я купаюсь? — Айя крепче сжала лук в руке. — Признавайся. — Да. — Старуха Гаэлле говорила, что нехорошо, когда мужчина смотрит на голую женщину. — Извини меня... — все, что выдавил из себя Калеб, продолжив улыбаться. Я просто глаз не мог оторвать — едва не ляпнул он, но, побоявшись словить стрелу за подобное, смолчал. Лешая, видимо, ожидала каких-то слов от него, но, не дождавшись, заговорила снова. — Ты забрал мою утку... — Ах да. Это была хорошая утка, — Калеб порылся в корзинке. — Я принес твою стрелу, и... Кое-что еще. — Что? — Не скажу... Пока ты не опустишь лук. Айя долго колебалась, но все же опустила оружие. Калеб приподнял полотенце, укрывавшее корзинку, но тут же его опустил, лукаво улыбнувшись. Лешая опять разозлилась, но все же не так грозно. Из-за любопытства. Ей что-то принесли, и ей было безумно интересно и безумно... Боязно. Ведь принес этот дар чужак. — Хм... Все равно не скажу. — Калеб игриво спрятал корзинку за спину. — Придется подойти и посмотреть самой. — Думаешь, я — глупая?! Я — охотница! Я сама расставляю ловушки и силки. — Я не расставляю тебе ловушку. — Очень похоже. — В ее голосе послышалась обида, и, помедлив, Калеб подошел поближе. Он поставил корзину на край павшего дерева. Лешая же отшагнула назад. — Я хотел просто поговорить... С тобой. — Зачем? — Просто так... Неужели я такой страшный? Страшным Калеб Айе совершенно не казался, и ей даже очень хотелось с ним поговорить. Ей нравились его лучистые глаза, пробуждавшие в ней странную робость, да и голос его казался ей очень и очень приятным. Вот только... — Все люди в деревне злые. — Я не такой, — простодушно сказал Калеб, и Айя впервые в жизни усомнилась в заветах старухи Гаэлле. Почему-то хотелось верить. Верить именно ему. Ведь не могли же быть злыми абсолютно все люди? — Если ты только подумаешь о чем-то плохом, я... — Выстрелишь... Ты же охотница, — кивнул Калеб, польстив собеседнице, и Лешая еле сдержала улыбку. — Что ты мне принес? Калеб подтолкнул корзинку. Любопытная Айя повесила лук на плечо, но достала небольшой нож из-за пазухи и медленно приблизилась. Неуверенно она ухватилась за ручку корзинки, готовясь в случае чего защищаться, но Калеб совершенно спокойно отдал принесенный гостинец, как ей показалось, специально коснувшись ее руки. Айя отшагнула по бревну — мостику между своей жизнью и жизнью других людей, увеличив расстояние, и уж тогда осмотрела принесенный ей подарок. С головой Лешая погрузилась в утробу плетенки. Вновь ее лицо озарила та непосредственная радость, виденная Калебом еще вчера. Воодушевленно он принялся разглядывать отвлекшуюся Лешую и заметил на ее правой щеке небольшую родинку, светло-карие глаза и другие милые черты, вроде тех же пухлых губ. Все же она была хороша собой. — Хм... Если хочешь поговорить, — сказала Лешая, прервав его восторженное созерцание. Быстро она прошла по стволу дерева и оглянулась. — Приходи завтра. — З-завтра? — Калеб шагнул было за ней, но, намочив сапог в воде, остановился. Айя уже спрыгнула на свой берег. — Но я... — Мне нужно подоить козу и проверить силки. Волка ноги кормят... — деловито объяснила она и искоса посмотрела на Калеба. Он явно не хотел ее отпускать, и от этого ей стало еще приятнее. — Приходи завтра... Когда тень будет маленькой. На том они и расстались. Лешая скрылась за деревьями, а Калеб еще долго дулся с досады, не веря, что так просто упустил... А что он, собственно говоря, упустил? Корзинку с гостинцами? Уж точно не это... Из чащи полился голос — Айя пела свою песню, будто пыталась его утешить, и Калеб, вспомнив, о чем было сказано, по-глупому улыбнулся. Заломив руки за голову, он пошел в сторону деревни, проклиная и Скверну, и Ожта за то, что ждать до следующего дня так долго.