***
По покатым холмам полз туман, заволакивая долину белесыми клубами. Размытое солнце едва приподнялось над землей, осветив укутавшуюся в полудрему деревню. Было тихо, когда Айя вышла из дома лавочника. Ей удалось обменять пару кроличьих шкурок с корзинами, и теперь ее кошелку оттягивал мешок муки. Еще там лежал кусок масла, и... Мужская шляпа. Темно-коричневая. С пестрым пером. Для отца. После той истории с куклой, Франциск отмыл свой костюмчик. Бережно он хранил его, как Айя хранила свою куклу. Леший порой наряжался и даже танцевал с дочерью, напевая какую-то веселую мелодию. Это был какой-то странный обряд. Они будто праздновали что-то. Отец в подобные «праздники» часто мычал. С особенным волнением, жадно, тоскливо. Может, пытался о чем-то рассказать? Возможно о прошлом... Добрый наивный старик, которого жизнь совершенно не пощадила. Айя почувствовала, как глаза пронзила острая боль, и она зажмурилась, сдержав подступившие слезы. После знакомства с Калебом, отец не спрашивал у нее про частые отлучки от хижины. За эти вылазки ей почему-то было немного стыдно, но и ужасно радостно. А потому ей хотелось порадовать и старого родителя. У нее теперь были красивые ленты, подаренные Калебом, а у отца теперь будет шляпа с красивой темно-зеленой лентой и пестрым совиным пером. Ну разве не здорово? Прижав ношу, Айя пошла околицами, как делала уже не раз. Лавочник, старый друг юродивого Франциска, никогда не рассказывал в деревне о своей особой гостье от греха подальше. Уж больно часто стали поговаривать о лесной ведьме, насылающей порчу на урожай и людей. К лавочнику Айя приходила всегда на заре, трижды стучала в окно, и после обмена побыстрее, стараясь не попасться никому на глаза, проскакивала в лес. Так было каждый раз, и каждый раз Лешей удавалось остаться незамеченной. Свернув за угол, Айя скрылась в тени какого-то дома. Она тихо проползла под окном, спугнув запищавшую полевку, и где-то позади раздался женский стон. Почему-то он заставил остановиться. Задерживаться в деревне, среди людей было опасно, но оглянувшись, Айя присела на корточки и подползла к ближайшему окну. За полупрозрачной, ажурной занавеской показалась женщина. Она лежала на кровати. Пухлые губы ее раскрывались розовым бутоном от частых вздохов. Темные брови изгибались над прикрытыми от удовольствия глазами. К упругой груди ее льнул мужчина, и она, вдруг вскрикнув, пальцами зарылась в его темных кудрях. Он целовал ее в губы; по-орлиному сжимал бедра в своих руках. Их нагие тела, колыхавшиеся будто от ветра, все больше переплетались, подобно прутьям корзин, и Айя завороженно смотрела, потерявшись в своих мыслях. В сомкнувшихся телах виделись ей совершенно другой мужчина, другая женщина, и Лешая вдоволь нежилась в своем воображении, потеряв счет времени... На нее смотрели. Айя не знала насколько долго. Подхватив свою кошелку, Лешая со всех ног бросилась в лес, гонимая руганью и испугом.***
— Я тебе говорю! Это была она, — несколько дней спустя Том, боявшийся, что о его похождениях к молодой вдове прознает община, едва ли не пеплом голову посыпал. — Проклятая Лешая! Какого Ожта она была в деревне. Твоя вина! — обвинил он Калеба, напрочь позабыв о том, что в своих проблемах был целиком виноват сам. — Даже если она... Если кто-то об этом узнает от нее, то не поверит. — Опершийся на плетень Калеб посмотрел далеко в лес. Ничего страшного в произошедшем он не видел. Айя не знала, кто такой Томми. Не знала, кто та женщина, да и вряд ли ей в голову пришла бы мысль кому-то о чем-то рассказывать. К тому же, сейчас ему было настолько наплевать на опасения друга. Мысли Калеба были далеко за холмами, вблизи лесной реки, и все эти перепуганные причитания он слушал вполуха. — Чтоб ее Скверна поглотила. — Калеб прав, — вздохнул Джонни. — Но если в следующий раз тебя увидит не Лешая, а кто-то из деревни... — Айя. — Что? — Томми с Джоном вопросительно посмотрели на Калеба. — А... Я пошел... Наверное, — как-то растерянно ответил он. — Куда? — Прогуляюсь до леса. — Не часто ли ты стал прогуливаться до леса? — подбоченившись, Том насмешливо кивнул, на что-то намекая. На лице его расплылась задиристая ухмылка, и Калеб почему-то разозлился. — Тебе-то что? Я пока не женатый. Мне многое позволено. — Иди ты, Калеб! — вдруг взорвался Том. — Поговорим, когда тебя женят на той высехе. Вот тогда не так запоешь, — пригрозил он, но отмахнувшийся Калеб, легко перепрыгнул через плетень и пошел проторенной дорожкой. — И куда его черти носят?! Джон собирался ответить, но около них появились люди. — Ах, ни капли с весны! И река мельчает, — запричитал какой-то мужчина, в жилистой руке перетерев ком сухой земли. — Скоро будем траву варить. Точно ведьмин навет. — А я говорила! В лесу та ведьма, — раздался скрипучий голос толстой неприятной бабы. — Скверна дери всю эту ведьму, — ответил им третий, и, уповая на силу Ожта, они прошли мимо Томми и Джона. — Будь осторожней, Том, — Джонни устало поковырялся в ухе. — Не забывай о наказании. Мать Калеба не спасло даже то, что его отец — староста. Мои родители рассказывали, герр Рихард был первым, кто кинул в нее камень. — Утешил, блин, — буркнул Том. — И куда он все-таки ходит?***
Калеб был уже далеко, когда друзья разошлись по домам. Пронизанный особенным воодушевлением, он вошел в тень леса. От его скорого шага под ногами затрещали сучья, и в траве пронеслась испуганная куропатка. Не останавливаясь, Калеб шел к реке. С Айей они виделись почти каждый день, если получалось. Иногда опаздывала она, порой задерживался он. Сперва, опасаясь его, Лешая выбирала себе место поодаль, но... Разговоры их становились все легче и непринужденнее, и Лешая подходила к Калебу все ближе и ближе, садясь почти что вплотную. Приходя, он обязательно пел ей какую-нибудь песню. Однажды Калеб даже принес флейту, пытаясь что-то наиграть, но ничего толком не вышло. Он всегда рассказывал о чем-то интересном. Расспрашивал невзначай, и Айя тихо млела от его голоса, от его взгляда. Он и сам пьянел от леса и от своей Лешей. Своей. Будь его воля, он бы уже давно прижал ее к себе. Будь его воля, он бы уже давно целовал и нежился под кронами деревьев, уподобившись Томми и его любовнице. Порой Калебу казалось, что стоило лишь протянуть руку и сорвать этот плод. Даже через силу... Как-то Лешая подкараулила его на переправе и обрызгала с ног до головы. От неожиданности Калеб свалился в самую глубокую часть речушки, а когда промокший до нитки вылез на берег — погнался за Айей. Он был готов поклясться, что она специально дала себя поймать, залившись и смехом, и румянцем. Как же она была хороша тогда. Даже ее лохматый овчинный жилет показался ему до безобразия мягким и красивым. Она вертелась в его объятиях, визжа от щекотки, и он, поймав себя на желании овладеть ею, скинул Айю с серого камня в воду. От греха подальше. Потом, пытаясь высушить одежду, Айя пряталась от него в разлапистом орешнике, но он, говоря о чем-то постороннем, все смотрел и смотрел, думая о вещах ужасных... Она была слабее, чем казалась. Он понял это именно в тот день, когда с легкостью поднял ее на руки. Пусть и грозная охотница, но Айя была женщиной, и Калеб запросто мог бы с ней совладать. Возьми он тогда свое силой, никто бы не узнал. Айя никому не рассказала бы о том, что с ней сотворил один из деревенских молодчиков, а даже если бы и сказала, никто бы Лешей не поверил. С тех пор он каждый раз вспоминал об этой своей подленькой мысли, стараясь отбросить ее прочь. Дело того не стоило... Скорее всего, тогда бы они с ней больше не увиделись, а Калеб этого не хотел. К тому же он дал обещание — не причинять вреда, и это его останавливало, будто натянутая узда. Рядом с Айей было как-то особенно легко. Лешая, свободная и непосредственная, жила согласно своим правилам. Она не верила ни в какого Ожта, не выводила кругов в воздухе и не целовала круглых медальонов. Когда Калеб попытался объяснить ей, что такое Скверна, являющая собой все зло; кто такой Ожт, создатель и повелитель всего живого, она лишь рассмеялась. — Трава растет, потому что ей хочется расти к солнцу, а не потому что ей кто-то это велит. В этом была вся Айя. Она делала то, что велело ей ее желание, а не пастор Крайс, община или родители. Калеб ей завидовал и восхищался. Сын старосты был в подчинении отца и общественного мнения, а она была свободной, и эта бившая через край свобода наполняла и его самого. — Ты задержался. — Нужно было уладить пару дел. — Каких? — каждый раз спрашивала Лешая, но Калеб о себе рассказывал ничтожно мало. — Я принес тебе кое-что. — Что же? — Посмотришь потом, — он протянул ей кулек, перетянутый грубой колючей нитью. — Мне уже нужно идти, — опустив голову, грустно сказала Лешая. — Увидимся завтра? — Завтра? — Да... — Айя виновато посмотрела на готового обидеться Калеба. — Ты пришел слишком поздно. Сегодня мне нужно побыть с отцом. — Ты проводишь со мной времени куда меньше, чем с ним. — Не говори так. Они замолчали. Айя крепко задумалась над мыслью, прежде даже не возникавшей в ее голове. Вся ее жизнь протекала в лесу подле отца. Существовали лишь они вдвоем. Они всегда заботились друг о друге, и она никогда не представляла, что может быть иначе. Теперь в ее жизни появился Калеб. Ей нравилось быть с ним, нравилось разговаривать. Она ощущала странное воодушевление, от которого была готова вопить во всеуслышание, и порой Айя очень сожалела, что не может остаться и побыть с Калебом подольше... Для чего? Порой Лешей хотелось обнять его, и, если сначала она держалась от Калеба подальше, то в их последние встречи нарочно искала повода прикоснуться. Гаэлле говорила, что после того, как в круг Ожта вводят молодого мужчину и девушку, они становятся неразлучны и могут возлежать на ложе. Прежде Айя не очень хорошо представляла себе, для чего было нужно лежать в обнимку, зная лишь, что так получаются дети. Но недавно... Ей отчетливо вспоминалась та женщина с изогнутыми бровями. Вспоминались переплетенные тела, и мужчина, прижимавший ее к себе. Их плавные движения. Искоса она поглядывала на Калеба и, думая об этом сплетении тел, краснела и хмурилась... Может быть, она могла быть на месте той женщины, а на месте того мужчины Калеб? От этих мыслей Айе становилось страшно, но это не останавливало ее, и Лешая вновь шла к реке. Голос матери-природы все отчетливее шептал ей о желаниях, обретавших четкую форму. В отважной охотнице просыпалась женщина, слабая и нежная, и она сама не замечала, что начинает двигаться, думать и говорить по-другому. — Может быть... — буркнула она, стыдливо отвернувшись. Айя передумала уходить, решив, что с отцом ничего не случится, если она побудет с Калебом чуть подольше, и тот воспрял духом. — Ты знаешь загадки? — Загадки? — Да, — Калеб уселся под пенек и приглашающе хлопнул рукой подле себя. Погодя, Айя присела рядом. — Это когда ты говоришь о какой-то вещи, не называя ее, а тот, с кем ты говоришь, должен угадать. Например... Его бьют — он говорит, а висит — молчит. — Когда кого-то бьют, он кричит. — Нет. Ты не поняла... В этом спрятана какая-то вещь. Подумай... Что висит без звука, а впрочем... Это колокол, — сказал Калеб, опасаясь, что про колокол Лешая, живущая в лесу, не догадается. — Когда его бьют, он говорит, — пояснил он, и лицо Айи просияло. Протяжно она выговорила «а». — Но если его не трогают, он висит и молчит. Еще... На одной ноге стоит, сто рук имеет. Это дерево... — Кажется, я поняла. — Тогда... Твоя очередь. — Хм... Когда холодно — голые, когда тепло — одетые. — Это просто. Деревья. Моя... — Нет! Дай еще... — Айя схватила Калеба за руку. — Днем спит, а ночью со всеми соглашается. Калеб почему-то подумал о вдове, к которой наведывался Томми, и это сбило его с верной мысли. Он думал непростительно долго, и Айя победоносно задрала нос. — Это филин! У-гу, у-гу, — перекривляла Лешая ночную птицу. — Теперь моя очередь, — Калеб облизал губы от волнения. — Но... Если ты не угадаешь, то... — То? — То... Я сделаю кое-что. — Айя подозрительно нахмурила брови от его слов. — Хм-хм... Испугалась? Так и думал... — Даже не думай... Я ничего не боюсь! Ну. Загадывай свою загадку. Калеб будто знал, что так она и скажет. В этом была вся Айя, и он, немного подумав, загадал ту загадку, с которой надеялся взять свой приз. — Поет, но не птица. Охотится, но не волчица. Крадется, но не кошка. Стреляет, но не ружье. — Поет... Стреляет, — Айя подумала про свое оружие. Когда она выпускала стрелу, тетива будто пела. — Охотится. Охота! — подтвердила она свою догадку. — Это лук и стрела? — Нет. — Погоди... Крадется, охотится. Поет... Стреляет. — Айя перебирала всех лесных зверей, которых знала, но стрелять из них точно никто не мог. Может, этот кто-то был вовсе не из леса? Верно! Красться, петь, охотиться и стрелять мог какой-нибудь охотник из деревни. — Это охотник? Человек? — Хм... Нет. Но это было близко. Калеб медленно приблизился, и еще думающая над верным ответом Айя не сразу поняла, что он приобнял ее за талию. — Дай подумать... — засмеявшись, она попыталась отстраниться, но он лишь покрепче перехватил ее, прижав к себе, и Айя в миг забыла о загадке. — Калеб? — Это ты... Закрой глаза. Он мягко улыбнулся. Взгляд у него стал масляным, и ей вновь захотелось и убежать, и остаться. Впервые он был так близко, и от неведомого испуга Айя уперлась руками в его плечи. Чего она боялась? Чего хотела? Разве сама она не грезила ночами о чем-то подобном? Лешая вспыхнула от смущения. Лицо Калеба впервые было так близко, и Айя сумела разглядеть желтые лучики в его голубых глазах, которые прежде не замечала. Он смотрел на ее губы, и ей казалось, она знает, что сейчас произойдет. Напряжение в ее конечностях спало, и, томно прикрыв глаза, Айя обмякла в объятиях, позволяя целовать прежде не обласканные губы. От нее пахло лесом. Хвоей. Пробиравшееся сквозь листву солнце золотило темно-каштановые волосы, как и в тот день, когда он впервые ее увидел. Расстегнув мешковатый жилет, Калеб прижал ее покрепче к себе. От него Лешую отделяла лишь льняная рубашка, и он чувствовал, как пойманным в силки зверем бьется сердце от странного воодушевления. Поцелуи его стали более пылкими и, обжигая девичью шею дыханием, Калеб сжал в ладони ее упругую грудь. Айя было попыталась одернуть его, но он оказался настойчивей, и она подчинилась. До чего же нежной ему казалась ее кожа. Калеб задрал льняную рубашку еще выше, ощутив явное желание увидеть ее нагой, а Айя и не сопротивлялась, поддаваясь на его прикосновения. Обомлев окончательно, бесстрашная Лешая готова была сдаться полностью, и Калеб готов был зайти так далеко насколько то было возможным. В шаге зашуршал куст, так некстати прервав их ласки. Калеб и Айя испуганно обернулись. На небольшую полянку вышла лисица. Зверь, не ожидавший встречи с человеком, прижался к земле, вылупил большие желтые глаза, и, отскочив в сторону, спешно засеменил прочь. — Мне пора. Все еще пылая, Айя высвободилась из желанных объятий и быстро поднялась с земли. Она прихватила подарок, небрежно брошенный Калебом на пень, и стремительно побежала вслед за лисой. — Постой... — Калеб лишь успел как-то глупо встать на колени, и окликнутая Айя обернулась. Глаза ее светились от счастья. Она часто возбужденно дышала, улыбалась и вдруг засмеялась. Калеб ожидал от нее каких-то слов, обещаний, что они опять увидятся, но... Махнув крылом каштановых волос, Лешая убежала в чащобу, оставив его почти что с носом. Калеб еще долго стоял на коленях, осознавая, что же случилось. Так должно было быть. Должно было. Он понял это в тот момент, когда Айя нагая стояла на том сером камне, грозясь застрелить его. Понял, когда, не сговариваясь, она на следующий день пришла к реке, в надежде встретиться с ним... Не сдерживая улыбки, Калеб откинулся на пенек, и смахнул муху, ударившуюся об его щеку. Нашедшее в листве брешь солнце осветило его лицо, и он довольно зажмурился и глубоко вздохнул. Каким же свободным он себя чувствовал. Наверное, можно было побежать за ней следом, сетовал он на свою то ли робость, то ли чрезмерную церемонность. С другой стороны, стоило ли торопиться? Опьяненный набредшей на него негой, Калеб грелся в лучах солнца и небывалой свободы, и, казалось, весь мир его заключался в этом лесу. Жизнь его сплеталась с ее жизнью, и Калеб не переставал улыбаться, чувствуя себя бесстыдно счастливым.