фаянс

laud – seven days (craig david cover) khai dreams – summer is like a dream lontalius – comfortable

всякий раз, когда джисон танцует посреди пустой гостиной на съемной квартире, чэнлэ кажется, что вместо рукавов он развевает полосами полупрозрачного тёмного фатина с блёстками, как будто размазывает неумолимо приближающуюся ночь по бежевым стенам, которые в сумерках кажутся какими-то карамельными, а звёзды прячутся у него в волосах, блестят там и торчат светящимися углами, выглядывая на этот враждебный мир из его белесой шевелюры. как будто только-только готовятся выпрыгнуть оттуда тогда, когда небо наконец-то разольётся черными чернилами на пастельное полотно заката. окна занавешены, сквозь шторы несмело пробивается тёплое, а тюль шлейфом разлетается на сквозняке. он продолжает прислушиваться к отзвукам громкой музыки за окном и сочиняет хореографию на ходу, выгибается своим телом, танцует полную импровизацию, двигает талией и бёдрами так, что чэнлэ сразу же хочется его притянуть к себе ближе и оставить отпечатки своих ладоней на его тёплой коже. вместо этого он лишь бросает небрежно с дивана: — соджу будешь? джисон кивает и улыбается, протягивая ладонь за полупустой бутылкой. — ты только полегче, хорошо? — да ладно тебе. пойдём прогуляться? — потанцуй ещё, пожалуйста. сделав ещё один глоток крепкого, джисон лишь усмехается и выдыхает чэнлэ в лицо. — как хочешь. споёшь тогда, может быть? чэнлэ молча касается экрана телефона, и с динамика колонки льётся незатейливая джазовая мелодия – она так подходит джисону, господи, он как будто был для неё с самого начала создан, как будто это ему такое задание свыше дали. танцевать словно бог, сводить с ума, лишать здорового сна, не зная того, мучить бессонницей. и смотреть так, что внутри всё превращается в чёртовы руины и хочется верить, что этот его танец – только для кого-то одного, кого-то очень особенного. мысленно собирая себя по крупицам, чэнлэ подпевает солисту, пытается успокоить сбившееся дыхание, потому что оно, чёрт возьми, только мешает. закрывает глаза всего лишь на мгновение, отдаётся мелодии весь полностью, без излишка. и когда открывает глаза, ловит взгляд чужих поблекших в темноте комнаты и невольно тоже двигается в такт мелодии. что-то внутри щёлкает бесповоротно – на самом деле, уже давно. и чэнлэ не может отвести взгляд. и сам джисон тоже не отводит. на губах у него – ни единой эмоции и тонкий слой слюны, зато в глазах пляшет огоньками что-то бешенное. чэнлэ смотрит на эти огоньки и не может отделаться от ощущения, что он – словно потерянный корабль, который плывёт в самую глубь бермудского треугольника, туда, куда его эти ложные маяки манят, откуда ему уже не вернуться, только пропасть бесследно, не оставив о себе ни единого воспоминания. казалось бы, протяни джисон широкую ладонь чуть дальше и достанет до чужих обнажённых коленей; казалось бы, ещё немного, и он закинет свои руки на чужие плечи и вместо дивана усядется на бёдра. но он всё ещё продолжает хитро зыркать из-под тёмных ресниц, которые с уже почти что чёрными глазами даже входят в контраст, выгибаться волнами и закрывать в наслаждении глаза. чэнлэ тоже закрывает – в немой просьбе к самому себе успокоиться, – но невольно сжимает себе кожу на бедре сквозь ткань. он так не может. допивает бутылку соджу до конца. — я за новой, – бросает куда-то себе за спину, где кобра извивается в последнем танце. если честно, из чэнлэ получился бы, наверное, чертовски плохой заклинатель. на улице всё ещё голубой градиент, размазанный с персиковым, а где-то у кромки горизонта, которую даже не видно за небоскрёбами, горят огнями остатки здравого смысла и трезвости. чэнлэ поправляет рубашку на себе, пытаясь хоть как-то успокоить трясущиеся руки и щёлкает пару раз колёсиком зажигалки, пока сигарета наконец-то не начинает тлеть на кончике. вдыхает дым, и спустя пару затяжек пепел опадает в пепельницу на подоконнике. он опирается на него, смотрит куда-то вдаль, туда, куда убегает ещё один день, вдыхает дым ещё раз, а в голове мелькают лишь блики, солнечные отсветы на потолке и стенах и чужие чёрные-чёрные глаза, бездонные, словно два моря. — ты идёшь? чэнлэ сглатывает волнение, пытается спрятать его, задавить, затолкать куда-то вглубь: — да-да, конечно, – тушит сигарету о стекло пепельницы и вылетает обратно в длинный коридор с бутылкой алкоголя под мышкой; суёт её джисону в руки: – на вот, подержи. джисон держит и смотрит на неё совсем недолго, прежде чем открутить крышечку. — нет, ну ты действительно полегче, – шепчет в полумраке коридора чэнлэ, склоняет голову как будто умилительно, выдавливая из себя лёгкую улыбку. — иди к чёрту, вообще-то ты всегда за рулём. чэнлэ предпочитает делать вид, что не слышит этого нарочито укоризненного тона, мол, сам пьёшь вон сколько, и, ухватившись за чужое тонкое запястье, тянет на улицу, где возле живой изгороди лежит побитый жизнью и её же обстоятельствами велосипед. дрожащими – интересно, от чего? от соджу, сигарет или от ситуации в целом? – руками он возвращает его в вертикальное положение и уже привычно кивает головой, мол, давай, садись. джисон послушно умещает себя на багажник, прижимает к себе бутылку, словно родное дитё, правой, пока левой нащупывает талию чэнлэ, чтобы ухватиться крепче, и лишь тихо давит пьяные смешки где-то у себя под носом. а тот совсем на маленькое мгновение задерживает дыхание, прежде чем оттолкнуться подошвами от асфальта и устремиться вниз по узким улицам квартала, огибая петельки поворотов. на душе у него совсем немного скребут кошки, когда джисон сжимает талию чуть сильнее. он совсем немного напряжён – не то чтобы это заметно, но как-то ощутимо – и, чтобы отвлечься, протягивает ладонь к очередному кустику возле бордюра. увядшие за первый летний месяц листики на лёгкое, почти что призрачное касание отдаются лишь звучным шелестом, пока они проезжают мимо. ладонь джисона почти уже под сердцем – чэнлэ готов поспорить, что его сердцебиение настолько очевидно учащённое и сильное, мощными импульсами гоняет кровь по телу, что все сейчас обо всём догадаются, что его тайна больше ею не будет. от этой мысли сердце бьётся ещё быстрее, как и от осознания того, что джисон, кажется, совсем не думает, где он касается – а касается он как раз тех мест, которые потом от прикосновений больше горят, чем, к примеру, когда взяться за руки. — у тебя так сердце бьётся, – тихо произносит джисон, когда они наконец-то выезжают из квартала. – чэнлэ? он даже сглатывает нервно: — да? — тебе что, страшно? чэнлэ крепко-крепко жмурит глаза, прежде чем широко распахнуть их и дёрнуть руль в сторону, чтобы они не потеряли равновесие и не покатились на землю кубарем. сказать правду? нет, не поймёт, не нужно это, незачем. ерунда. солгать? о чём? — да, – бросает, даже не думает особо над тем, что говорит. — почему? чёрт. — не знаю, – слишком быстро и как-то в сторону бросает чэнлэ, быстрее крутит педали, пока из-за деревьев и человеческих голов не начинает выглядывать река и мосты. — забавно, мне казалось, что ты никогда ничего не боишься, – джисон снова теряет свои пьяные смешки, но уже даже не пытается их давить в себе, сдерживать, а просто роняет их куда-то чэнлэ между лопаток, трётся об его шею своим почему-то холодным носом и, в уставшем полудрёме согнувшись, кладёт свою голову ему на спину. и крепко-крепко обнимает. чэнлэ оглядывается назад осторожно-осторожно, как будто не на джисона смотрит, а ходит по минному полю, разглядывает прядки выбеленных волос, едва-едва отросшие тёмные корни и как будто звёзды в его волосах совершенно не надуманные, а очень даже реальные: поднимешь одну прядку волос и найдёшь одну, поднимешь две – найдёшь ещё, взъерошишь волосы – посыплется звездопадом, а если погладишь нежно, просто попробуешь на ощупь – все руки будут в звёздной пыли. — смотри, – говорит он сперва тихо, боится потревожить – а вдруг джисон даже уснул так? – но, когда видит два моря в ответ, показывает на небо. – луна. на языке так и вертится, так и просится быть сказанным: она тебе так безумно подходит. и звёзды, и стихи, и джаз. весь мир. «джисон, смотри, тебе к лицу весь мир как будто создан». джисон снова невразумительно мычит в воротник и лишь хватается крепче за чужую талию, когда они резко сворачивают и останавливаются у лестницы. ждёт терпеливо-терпеливо – чэнлэ даже успевает восхитититься тем, насколько много на самом-то деле у него терпения для пьяного человека – пока они не спускаются в самый низ, где садятся на широкие ступени и смотрят, как вода плещется у огромных плоских булыжников, а небо медленно превращается в сиреневую мешанину тёплых и холодных градиентов. а от джисона всё ещё пахнет соджу, джазом и звёздами. и его хочется завернуть в полупрозрачный чёрный фатин с блёстками, чтобы было ещё ярче. — чур, ты меня домой везёшь. джисон смотрит стеклянным взглядом как-то чересчур серьёзно даже и обиженно выдаёт: — лэлэ, – и здесь не без ёкающего сердца, – ты что, дурак? — а что, похож? джисон легонько шлёпает его по плечу – как будто не бьёт, а просто оставляет свой отпечаток на коже, как на расплавленном асфальте, чтобы остался навсегда. — не умею я кататься, сколько тебе уже говорить. — да шучу я ведь, – прыскает со смеху чэнлэ и даже не знает, почему смеётся. хотя, когда ты пьян, нужна ли для этого определённая причина? он молчит ещё немного, прежде чем добавить: – мне ещё никогда не было так хорошо. джисон подхватывает чужой смех, и они оба валятся на горячий летний бетон, впитывая в себя высокую температуру и сирень неба. чэнлэ ещё впитывает чужую улыбку – такую искреннюю и живую, блестящую. — да, мне тоже. он ищет между чужих волос звёзды, но всё никак не может их найти, пока наконец-то не смотрит на небо, где они размазаны серебристым глиттером. и луна посреди них, светящаяся, мягкая и приятная. чэнлэ случайно кусает себе внутреннюю часть щеки чуть ли не до крови и смотрит на джисона. как он прекрасен, разгорячённый, живой, но при этом как будто вовсе нереальный, с полуприкрытыми глазами и раскрасневшимися от алкоголя щеками. чэнлэ кусает себе губы, но вообще-то хочет укусить чужие. начинать что-то новое всегда страшно, но чэнлэ всё равно, даже в том случае, если ничего не получится. и он кусает. на этот раз чужие губы. целует смело – даже смелее нескольких произнесённых сегодня фраз – в какой-то степени нагло, облизывает чужие губы и проводит ладонью по чужим волосам, сжимая пальцами пряди. — тебе к лицу как будто весь мир создан. а ладони у чэнлэ теперь блестят всеми оттенками серебра.