удалить для завтра

ты блюёшь от осознания в первый раз. глубоко, обжигающе-кисло; хочется сдохнуть. всё ведь хорошо шло. ну качели такие — у тебя до этого всё плохо-плохо было, потом, с дейвом (оно такое красное, его голос был таким красным) (от его одного имени ты больше никогда не хочешь вставать открывать глаза запускать лёгкие мозг-то у тебя всё равно отключается), *хорошо* всё было, плохо без него. а сейчас снова всё стало спокойно и неплохо. ну посмотри. с ним ты смог пересекаться в пузырях (не с ним одним) (ты так хочешь обнять его, повиснуть на нём, как хвост у псины болтается) (так стесняешься) (и ты просто стоишь и молчишь, а потом забиваешься в угол, смотришь, не знаешь, что говорить, что делать, что трогать) (это разрывает изнутри, твоё безделие) (ваше?), с эриданом вы восстановили мойрейл, с гамзии наебнул мейтсприт, кажется, бесповоротно. нет бочки мёда без ложки дёгтя, даже если это всё больше похоже на отравленный мёд, ну, понимаете? мёд, который в теории мёд, но его основные свойства — сладкий и полезный, жёлтый, сахаристый — подкачивают. на дичайших отходáx от наркоманской дряни, которая ебала твой организм несколько дней без перерывов на сон, еду, без блядских перерывов, ты кукольно-серый, с глубокими мешками под глазами. и руки мелко трясутся, и челюсть клац-клац, а в желудке пусто. ни слизи, ни фэйго, ни желудочного сока. запиваешь кофе и тихо жалуешься на сломавшуюся голову, тебя жалеют, мойрейлят по полной палочке, тебя тут любят и всё такое. от этого легче жить не становится. а приятнее? а приятнее тоже. ты ёбанный кусок проводки. он валяется себе в кладовке и искрит, и в петлях его селятся мыши. змеи, птицы, тараканы — живьё всякое пустое. нужно ли тебе это всё? почему ты стараешься? почему ты стараешься недостаточно, если хоть иногда это-то всё бывает нужно, и жалость, и любовь, и жизнь? не понимаешь, встаёшь каждый раз по инерции, потому что все встают, дышишь, потому что все дышат, молчишь, потому что все говорят. ненужная заплатка, кусок в этом мире, ненужный, себе не нужный, только по востребованию — и отвратительно, что ведь бежишь, всё бросая; и отвратительно, что требуешься ещё, что не часто, что не редко; и отвратительно, что требуют просто так, а тебе кажется, чтобы просто не забыл, что после твоей смерти кто-то ещё будет скучать. и то, что дейву-твоему-большому будет плохо, ты так думаешь (он говорил давно, а врать совсем не умеет), что эридану тоже (наверное, но знания тут больше), что дейву эридана не будет наплевать, гамзии, терези, может, даже и хэлу. коктейль из их эмоций бьёт тебя под дых сильнее, чем то. что сам ты настолько разбит и слаб, чтобы отговорить себя. ну отговариваешь ведь и отговариваешь. какая разница, как, в самом деле. ты тонешь, тяжёлый — кровь схлапывается и отрезает себе маленький кусочек мира. кровь тоже тяжёлая, и она немного густая, сбивается стайками в лёгких; забирает себе ото всех-всех-всех, они рядом, но так далеко. она давит на тело, но недостаточно, чтобы сломать, ты не сопротивляешься и не отбиваешь себя для мира. мир не отбивает тебя, потому что просто-напросто не видит — так бы, наверное, сейчас и не было этого всего, если бы твоя изнанка просвечивалась (привет дейв-не-мой-дейв, привет эридан, я вас тоже люблю и всё на самом деле хорошо), было бы отвратительно-мерзко-гадко, и, блядь, разорвал бы кишки тому, кто это куда-то вынесет. она давит и на мозг, в котором лениво копошатся опарыши — под давлением они начинают визжать, и скребстись, и выцарапывать кусочки мозга, выедать, эта суетливавя боль, мелкая и противная, грызётся и бесится, плескается и живётся, она ведь единственное, что ты чувствуешь. единственное, что ты чувствуешь. весной каркат ломается.