Бандитский Сейрейтей.

- Попался, гадёныш! Шухей даже не сразу понял, что произошло, чьё тело, показавшееся после уже измотавшего его ранения в живот и прибавившихся к нему после взрыва новых увечий стокилограммовой тушей, буквально вдавливает его в каменистую землю, и чей хриплый голос он слышит в откровенно неприятной близости к залитому кровью уху. Когда после удара цепью по леске поднялась взрывная волна страшной силы, его так круто тряхануло и подбросило, что он готов был поклясться - и внутренности в утробе, и мозг в черепной коробке совершили внутри него несколько невообразимых кувырков. В этот же миг он будто разом и слуха, и зрения лишился, и больше, увы, уже ничего не помнил. Кроме странной лёгкости во всём теле, которая, несмотря на адскую боль в каждой порванной мышце, создала совершенно неуместное ощущение, что на мгновение он воспарил над этими горами, над этим разрушенным до самого основания городом... да вообще над всем этим миром. Наверное, он умирает, даже успел осознать теряющий связь с реальностью парень то, что с ним в ту минуту творилось. Иначе как объяснить это ощущение совершенно неестественного полёта и потерю всех остальных чувств при этом?.. У него кровь по-любому со всех мест хлыщет, из каких только может, ещё неизвестно, где и как его подорвало, может, разворотило, хуже, чем Гримма в своё время, когда тот собой прикрыл Мугецу от едва не разорвавшейся под ним из-за его неосмотрительности бомбы... а он ничегошеньки не чувствует? Странно, как минимум странно. Точно помер, успел вяло констатировать уже не вызвавший у него толком никаких эмоций факт израненный Хисаги... а потом окончательно отключился. Правда, теперь-то, когда он услышал этот голос над своим ухом, обладатель которого явно был рад тому, что заловил его, Шухей понял, что ни капельки он не помер. Да и к вновь вернувшейся во всём многообразии своих красок адской боли от ранений и невыносимой тяжести туши восседавшего на нём Касаки (теперь-то до медленно приходящего в себя парня начало доходить, кто перед ним) добавилась ещё и нереальная тошнота в обнимку с ощущением, что в черепе кто-то особо любящий изощрённо поиздеваться над своими жертвами прямо на живую дыру просверливает. Нехило, кажется, его приложило, обречённо осознал Шухей, заставляя себя разлепить залитые кровью веки. Лицо ухмыляющегося и начавшего трясти его за шиворот разорванной окровавленной куртки Хейзо то тряслось, то плыло какими-то безумными кругами, то увеличивалось в размерах, в тот же миг сжимаясь до размера маленькой точки. А когда ещё не осознающий, насколько же крепко его взрывом тряхануло, Шухей начал пытаться сфокусировать мутный и совершенно отсутствующий взгляд на предавшем Кенсея, Кёраку и его с Гриммом офицере, даже эта простая попытка вернуть себя в этот мир подбросила его черепушке такую сногсшибательную волну аж дыхание перекрывшей боли, что даже привыкший тяжёлые ранения выносить стойко и на ногах Хисаги сдавленно взвыл, в ту же секунду снижая тон до обессиленного хрипа. Как оказалось, даже собственный стон сейчас был для него отдельным родом невыносимого по болезненности и изысканного по степени достижения самого основания каждого нерва издевательства. Причём издевательства над самим собой, что выглядело ещё более жутко и несуразно. Осознав это, Шухей попытался было вымученно усмехнуться, потому что то, насколько сейчас жалок он был, валяясь израненным перед предателем и не имея возможности харю ему расколошматить за его подставу, выглядело и впрямь до умопомрачения унизительно... но тут же осёкся, лишь растянув разбитые в кровь губы в едва заметной кривой ухмылке - вспомнилось, что, похоже, его изуродовало так, что даже лишний неосторожный вдох с ума от боли по всему телу сводить начинает. - Да как ты ещё лыбиться смеешь, тварь?! - а Касаки, похоже, заметил эту едва тронувшую края разбитых губ Шухея ухмылку, которая больше на оскал горького отчаяния походила. Подавшись всем телом вперёд, но с раненого так и не соизволив слезть, офицер замахнулся было, чтобы двинуть и без того уже терявшемуся в пространстве рядовому в глаз, его сжатая после нескольких судорожных рывков в кулак окровавленная рука задрожала, вздымаясь над скулой "воспитанника" Кенсея... И лишь в этот миг Хисаги обратил внимание на одну занятную деталь. Касаки и сам был ранен ничуть не меньше, чем он. У бритоголового офицера-перебежчика даже сил не хватило его ударить - уже поднявшись над лицом Хисаги, его кулак устало рухнул на землю рядом с ним, а сам Хейзо навалился на израненного Шухея, окончательно распластав его по земле и припечатав его голову своим округлым плечом. - Хейзо, оставь ты его уже в покое, - словно откуда-то издалека распознал дуреющий от боли Хисаги голос ставшего ему ненавистнее заклятого врага Тоусена. Даже негромкая и не режущая своим тембром слух речь офицера сейчас вызвала у сероглазого рядового приступ настолько жестокой головной боли, что жуткого спазма в горле, за которым последовал целый фонтан кровавой рвоты, бедный Шухей сдержать уже не смог. Причём, из-за того, что бритоголовый офицер придавил его к земле, распластавшись на нём всей своей искалеченной тушей, Хисаги даже приподнять голову или хотя бы набок развернуться не мог. И теперь хрипящему и задыхающемуся парню только и оставалось, что самозабвенно заблёвывать самого себя... ну и Касаки, задёргавшегося от возмущения тем фактом, что рядовой осмелился блевать на офицера и не смог подавить всяких там позывов из своего нутра, дабы не марать лик и форму старшего по званию. Плевать, прикрыл нещадно слезящиеся глаза Хисаги, чувствуя, что связь с внешним миром он теряет настолько, что с трудом разбирает, кто и что вокруг него говорит или делает. Ему становилось настолько плохо, что он уже готов был смириться с перспективой возможной смерти от того, что, положим, он сейчас собственной блевотиной подавится и ею же захлебнётся к чертям. Не лучший, конечно, исход, унизительно и поганенько как-то, вяло думал Шухей, даже не отреагировав на то, что те из бойцов, кого не так сильно задело, сняли с него стонущего от боли Хейзо и уложили на носилки... но зато ему определённо есть чем себя успокоить. Похоже, он сделал именно то, и именно так, что и как он должен был сделать. Заставив себя приоткрыть глаза, пока есть силы, Хисаги осмотрелся настолько, насколько вообще получалось это сделать, и выдохнул с облегчением, понимая - в погоню за Гриммджоу, Кенсеем и теми, кого они увезли прочь из города, никто точно не отправится. Причём не только потому, что взрывом разворотило последнюю дорогу, по которой можно было догнать пропавших офицера, рядового и жителей разрушенного войной города вместе с ними. Он успел заметить, пока его совсем не скрутило от ещё одного отчаянного приступа тошноты с кровью, что не только ставший похожим на выброшенного на берег кита своей неподвижностью Касаки серьёзно пострадал. Кроме разве что способного любой подвох вовремя везде распознать Тоусена и пары отступивших вместе с ним в момент взрыва солдат, остальные еле передвигались - кто-то зажимал переломанные руки, кто-то бинтовал развороченные кровоточащими дырами торсы, кто-то потихоньку полз, придерживая перебитые взрывной волной ноги... зрелище было жутким, и самому Хисаги верилось с трудом, что это он один такое сотворил. Некоторым из рядовых, ввязавшихся в погоню за ним по приказу офицеров, Шухей, откровенно говоря, не желал всего того, что им сейчас доводилось переносить... но что поделать, как те рядовые не могли противиться приказу и перестать его преследовать, так и он не мог, никак не мог дать им переступить ту черту, у которой встал он с одной лишь цепью в руках, понимая, что даже если он и подорвётся насмерть, он всё равно не имеет права подвергнуть опасности Гриммджоу и Кенсея, увозящих жителей разгромленного города прочь из этих превратившихся в дымящееся пепелище краёв. Ту черту, что навеки разделила его и Готей на две враждующих стороны, ту висящую в воздухе невидимой глазу прочих леской черту, за которую умчалась спасённая им Куна Маширо. - Готей кормил этого гадёныша... - хрипя сорванным от криков горлом, продолжал возмущаться Касаки на носилках. - А он вот чем отплатил... да ещё и офицера облевать посмел! - Уймись, Касаки, - подошёл к нему Канаме, жестом отдавая оставшимся не настолько покалеченным, как их сослуживцы, солдатам знак взять носилки. - А то вопишь так, что сейчас сам от натуги помрёшь. С Шухеем разберёмся, не переживай. Он своё получит. Отправим его к Шунсую, пусть полюбуется, что бывает с теми, кто покрывает преступников... ну и подготовится к тому, что его ждёт. Тем более, тебя он просто облевал... а вспомни, что он сделал со Старрком и Шинджи... Касаки дёрнулся на носилках, заслышав имена убитых Хисаги офицеров. Мгновением ранее на залитой его же кровью и заблёванной каменистой земле дёрнулся Шухей. А всё потому, что, хоть и не мог он внятно разобрать, что там говорит Тоусен Касаки, но фамилия прикрывавшего их с Кенсеем офицера резанула его слух. Чёрт, прикрыл глаза Шухей, Кёраку-то за что?.. За то, что прячущийся за маской ленивого пьянчуги умелый стратег Кёраку Шунсуй жестоко просчитался. Просчитался ещё в тот миг, когда окружил себя такими проблемными людьми, как он сам, Кенсей, Гриммджоу, теми, кто не будет покорно принимать даже указания с верхов, если указания эти бесчеловечны и бессмысленны, теми, кто даже не побоится на открытый бунт... и позволил трусливым предателям, вроде Касаки, попасть в ряды своих приближённых. Естественно, признав его, Кенсея и Гриммджоу людьми, более ему близкими, чем просто сослуживцы, Кёраку до последнего прикрывал их, заминая вещи, за которые, по идее, расстрел на месте полагался... за что и поплатился. А Касаки... такой мерзопакостной неблагодарности, такой трусости, такой конченой низости Шухей простить ему точно не сможет. Кёраку защищал Хейзо от нападок других офицеров, вместе с Кенсеем помогал ему продвинуться в офицерские верха без "приятных дополнений" в виде побоев, унижений и доведения до попыток самоубийства, всегда следил за тем, чтобы его бритоголовый сторонник не попал в какую-нибудь жестокую кровопролитную передрягу, из которой живым ему уже было бы не выбраться... а лысый ему вон чем отплатил. Да какая теперь уже разница, что и кому он сможет простить, а что - нет, захрипел от боли по всему нутру Хисаги, почувствовав, как его бесцеремонно переворачивают на испещрённый ранами живот лицом вниз и стягивают неспособные на малейшее шевеление руки за спиной его же собственной цепью. Он всё равно не сможет уже ни Кёраку спасти, ни Касаки за его скотский поступок отомстить. Где бравые вояки Готей-13, осмелевшие лишь после того, как поймали его жестоко израненным и неспособным передвигаться, отыскали вторую цепь, которой сейчас и перетягивали его и без того отказавшие напрочь после взрыва ноги - Шухей уже даже не пытался понять. Какая уже разница, что откуда берётся, если он уже не сможет ничего изменить... если он уже просто кусок кровоточащего мяса, который по каким-то одному небу ведомым причинам ещё дышит. В дело пустили третью цепь, которую протащили через перетянутые конечности и затянули так, что теперь он оказался выгнутым в этакую окровавленную дугу. Лодыжки оказались в подозрительно неестественной близости от немеющих запястий, и от такого вызывающего ломоту в каждой порванной мышце положения стало невыносимо больно даже дышать. Что ж, остаётся только держаться, стиснул зубы Хисаги в тот миг, когда его потащили за ту самую третью цепь прямо по земле, и в первые же несколько шагов волокущего его Канаме Тоусена он собрал собственным телом все каменья, какие только могли на пути попасться... это ещё самое начало, вся вакханалия унизительных пыток и прекраснейшие бонусы в виде принудительного приведения в чувство в случае его неожиданной отключки впереди. Если он не умер после этого взрыва - теперь-то уж ему никто просто так умереть не даст. Жаль только, в таком положении, схваченный своими же бывшими сослуживцами и признанный врагом чуть ли не всего Сейрейтея, он теперь Кёраку-сану ничем точно не поможет. Но... если эти все способные, как оказалось, и своего с потрохами заложить ради собственной выгоды и гораздые лишь скопом на одного налетать офицеришки думают, что ткнут его пару раз штыком под рёбра, и он тут же всё и выложит, как на духу, то ой, как же они ошибаются - он ещё даст им всем просраться, зло подумал Шухей. Правда, распоровшая ему и без того окровавленный висок кучка разбросанных после взрыва повсюду каменьев немного перебила его воинственный настрой, и, потеряв последние крохи контроля над собой и своим изувеченным телом, Хисаги взвыл. И, похоже, вырвавшийся из его словно обожжённого приступами кровавой рвоты горла стон оказался настолько громким, что даже невозмутимо топающий вперёд Тоусен повернулся, дёрнул его за ту самую цепь, на которой и тащил пленённого рядового, и озадаченно хмыкнул: - Рано ты заскулил, Хисаги. Поверь мне, очень рано. Если ты воешь уже сейчас, то боюсь даже представить, как ты верещать на допросе будешь. И будто бы не обратил Канаме своего царственного внимания, что человек, которого он волок, словно стреноженного зверя, по камням на цепи, и без того еле жив, дуреет от адской кровопотери, не может даже шевельнуться из-за явно не единственного перелома и изранен до состояния, обычно предшествующего смерти в жестокой агонии. Даже головой покачал и разочарованно цокнул языком, словно говоря, что вот, мол, не ожидал я от тебя, Хисаги Шухей, такого-то проявления слабости. Мимо бодро протопали два солдата с носилками, с которых Хейзо Касаки шёпотом (на громкие речи сил у него уже не осталось) продолжал разглагольствовать о том, что таких, как Хисаги, и всех, кто потворствует таким смутьянам, надо живьём освежёвывать и руки с ногами на живую ампутировать, а потом заставлять жрать свои же отрубленные конечности. - Да пошли вы все, - давясь собственной вязкой кровавой слюной с привкусом невыблеванной желчи, просипел Шухей в тот самый миг, когда под рывком цепи в руке Тоусена он и лицом, и телом пропахал каменистую землю до сворачивания содранной кожи в липкие кровавые лоскутки. Сил распаляться у парня уже не было, и этим своим, увы, даже никем не услышанным толком выпадом он попытался и Тоусена с его издёвками над ним, и Касаки, и весь Готей послать... не вышло, похоже. - Что ты там вякаешь? - ан нет, закашлялся Шухей, почувствовав, как цепь натягивается и вынуждает своим изгибом его тянуться следом за ней куда-то выше, даже через выламывающую его изнутри адскую боль, похоже, вечно греющий уши там, где не надо, Тоусен оценил его попытку высказаться. Вечно сокрытые за отражающими стёклами очков глаза темнокожего офицера впиявились в еле живого, но продолжавшего выводить его из себя своими дерзостями рядового (а точнее, в психопата, который даже подорваться ради прикрытия отхода своих не побоялся, содрогнулся мысленно Канаме). И даже сейчас Тоусену было немного жутко. Серые глаза Шухея были залиты кровью, слезились от боли и приступов рвоты, от которых запросто можно было и нутро собственное выхаркнуть к чертям, взгляд его мутнел от бессилия, кровопотеря довела пленника до того, что тот не мог уже отчётливо различать, кто перед ним, и что происходит за пару шагов от него... Но ни капли страха или готовности сознаться в чём-либо в обмен на облегчение его участи во взоре этого сумасшедшего Тоусен не увидел. Это, признаться честно, здорово его взбесило, и поначалу офицер хотел, несмотря на то, что распорядился не позволять никому нападать на раненого рядового, дабы тот хотя бы один допрос пережить смог, двинуть ему смачную и унизительную оплеуху, чтобы Хисаги осознал своё положение и поумерил свой пыл на всякие раздражающие выходки... Но, одной рукой крепко сдавив цепь, за которую он и притянул Шухея к себе, а второй уже замахнувшись для удара, Канаме в следующий же миг негромко выругался. Всё-таки раны Хисаги оказались сильнее его самого, и, не выдержав очередного резкого рывка всем искалеченным телом, он просто потерял сознание. *** Открыть глаза получилось далеко не сразу. А точнее, далеко не сразу до него дошло, что глаза-то он распахнул, едва очнулся, а ни зги не увидел перед собой лишь потому, что в месте, где он пришёл в себя, решили не тратить лишнюю электроэнергию и бросили его в кромешной тьме. Проморгавшись и кое-как отдышавшись, Шухей завертел головой и задёргался всем телом в попытках пошевелиться или хотя бы приподняться. И, пока он корчился, он понял много чего, изрядно его удивившего. Нет, то, что он очнулся лежащим на животе лицом вниз с намертво скрученными руками и ногами, Хисаги ни капли не удивило - кто ж ему свободу передвижения даст после того, как он в одиночку чуть добрую половину Готея в калек не превратил... Но то, что раздирающие плоть аж до кости цепи заменили на ничуть не менее въедающиеся в кожу, но всё-таки не настолько выкручивающие стальными нахлёстами конечности до ломоты верёвки, парня изрядно удивило. Вдобавок, судя по его нынешнему самочувствию, которое явно было на порядок лучше, чем в тот миг, когда он отрубился, послав Тоусена и весь Готей-13 иже с ним, и явно большей прыти во время попыток освободиться от крепких пут, его и накачали чем-то заживляюще-подбадривающим, и даже любезно подлатали. Пропало ощущение, что он елозит открытыми ранами по распарывающим кровоточащую плоть каменьям, да и вообще, несмотря на то, что он был связан по рукам и ногам, и всё тело жутко болело, всё равно было гораздо легче, чем перед тем, как он потерял сознание и оказался в этом странном, ни на миллиметр не освещённом и будто бы изолированном от внешнего мира месте. Понять бы ещё, куда его затащили, и как выбираться из этой чёрной дыры, тяжело задышав после нескольких отчаянных попыток избавиться от перетянувших руки и ноги до онемения верёвок, прижался явно подштопанным виском к холодному полу Хисаги... - Эх, Шухей, Шухей... как же ты умудрился к этим извергам в лапы загреметь?.. Едва Хисаги расслышал этот негромкий, с нотками прячущейся за беззлобной усмешкой нечеловеческой усталости голос, он почувствовал, как его будто бы током ударило, причём разряд подали такой силы, что каждая его мышца словно проплавилась изнутри. - Кёраку-сан?.. - только и смог выдохнуть ошалевший парень, на уровне рефлекса пытаясь повернуться в ту сторону, откуда он услышал голос офицера, которого предал его же соратник.