***
Из окна дома тянулся приятный аромат кофе. «Эх, дядя Итачи, не бережёте вы себя…» Чузуки поднялся на крыльцо и почти зашёл в тепло, но вдруг заметил пыль на ступеньках. «Даже здесь земля тряслась». Маленький Учиха кропотливо смёл пыль с крыльца и подвинул на прежние места горшки с цветами. Взрослые, Оками и блохастые разлеглись на диванах и коврах. Мадара с интересом изучал бобров в телевизоре. На журнальном столике стояла быстро теряющая в весе и калориях тарелка с песочным печеньем. Рядом дымился чайничек с земляничным чаем. — Я дома! — Не замёрз, сынок? — заботливо спросила Сакура. Саске участливо промолчал. — Нет, мама. Итачи прекратил шумно сёрбать чай и кивнул на тарелку с печеньем: — Присоединяйся. Ещё горячие. Только руки помой! — Наверху. Внизу Отоме моется. — А почему он внизу? — удивлённо спросил Чузуки, пробираясь к лестнице через игрушки, перевёрнутый цветок, клоки шерсти и стаканчики из-под сметаны. Лицо Мадары стремительно потемнело. Учиха прильнул к телевизору и принялся наблюдать за плюхающимися в воде бобрами с ещё большим интересом. Саске слез с дивана и встал прямо за спиной Мадары. Издевательское лицо Учихи отражалось в телевизоре и глядело на Мадару с осуждением прямо из пузика мохнатого бобра. — Действительно, Мадара, почему? — с нажимом протянул Саске. Не знающий куда себя подевать Мадара втянул голову глубоко в полость малого таза и загудел. В неразборчивом мычании, если очень постараться, можно было расслышать: «Ну что, что? Что ты пристал ко мне? Ну да. Ну вот. Ну всё уже. Ну давай уже не надо. Давай уже забудем. Ну понял я всё, понял». — Ванная забита чьими-то волосами, — протянул Шисуи так, словно искренне недоумевал, чьи же это волосы так постарались. — На месте преступления обнаружено, — Шисуи указал на тумбу у себя за спиной, — это. От розовой массажки с клоком чёрных волос веяло наплевательским отношением к чужому труду и безалаберностью. Два противоположных конца позвоночника Мадары сблизились друг с другом, как не сближались никогда да и не хотели бы, если честно. — Понятно, — улыбнулся Чузуки. — У меня как раз вечер свободен. Я разберусь с ванной, — уже поднимаясь по лестнице, Чузуки обернулся и увидел выглядывающее из-под левой ноги лицо деда, который плакал от экстремальной гимнастики и сердечной благодарности. — Как думаете, — Шисуи потёр подбородок, — этот ребёнок святой или просто Саске не его отец? Итачи, Кисаме и Оками прыснули. — Ээ! Шисуи, что за дела?! — не относись Саске к Шисуи так хорошо, он бы сформулировал вопрос по-другому. Мадара бы посмеялся, но сидеть тихо и не отсвечивать было сейчас в его интересах. Саске плюхнулся обратно на диван, не отрывая взгляда от спины Мадары, по никому не известной причине у Мадары зачесалось между лопаток. — Мам, а ты давно Гай-сенсея знаешь? — ни с того ни с сего поинтересовалась Оками. — Гай-сенсея? — Да. — Давненько. А что? — А ты знала, что он подался в развра… — В средневековье монахи причисляли бобров к рыбам. Сделано это было для того, чтобы есть их мясо в пост, когда рыбу есть можно, а, собственно, мясо — нельзя. Бобры, изрядную часть жизни проводящие в воде, показались монахам подходящими на эту роль… — Саске, сделай тише! Я не слышу Оками! — Да интересно же! — Саске, мы сейчас оглохнем! — Да не оглохните, я же только чуть-чуть звука добавил. — Саске, если ты сейчас же не убавишь звук, я тебе гарантирую, что позабочусь о том, чтобы ты и оглох, и ослеп, и больше никогда не смог пользоваться последними пальцами на руках, чтобы не дай Ками не выкрутить звук на полную! — Ладно-ладно! — Учиха отключил громкость. — Докричалась до рекламы. Нельзя было подождать? Сакура закатила глаза, отобрала у мужа пульт от телевизора и с неподдельным любопытством уставилась на дочь: — Так чем там Гай-сенсей занима… В наступившей тишине появившийся не понять откуда красивый нежный голос в сопровождении звуков льющейся воды обескуражил всех присутствующих в комнате Учих, а также Кисаме и Кансей. — Что… Что это??? — Чьё это добро? Такое красивое? — О мой я… Голос, доносящийся из ванной, где мылся Отоме, нежно, но с отчаянием пел: I hate everything about you Why do I love you? I hate everything about you Why do I love you? I hate You hate I hate You love me I hate everything about you Why do I love you? Обалдевшие Учихи навалились на дверь в ванную как Мадара на холодильник ночью. В горящих котелках мысли ютились как шипящие пирожки на сковороде. «Почему из ванной, где моется мой немой внук, доносится молодой мужской голос? Мой внук там что, не один?!» — думал Мадара свои странные мысли, не сводя глаз с Итачи. «Я мама! Я мать! И я, мать, даже не знала, что мой сын умеет так петь! Господи, да я же всегда думала, что он немой! Да мы же все так думали!» — скрежетала зубами Сакура, добровольно готовая объявить себя худшей матерью года. «Какой молодчинка! И во все-то ноты он попадает!» — думал Шисуи — бывший гроза караоке и детских конкурсов талантов. «А почему песня о ненависти? Почему опять ненависть?» — думал Итачи, нервно соскребая зубами дорогой лак с ногтей. «Отоме, я, конечно, тоже люблю в душе петь. Но оставь немного горячей воды и нам. Ты не один в доме», — думал Саске. Он просто думал. «Ух ты, халявная опера», — думал Кисаме и улыбался. Дверь открылась с ноги, и Учихи, чудом успевшие отлепиться от неё вовремя, рассыпались по полу как M&M’s. — ВЫ ЧТО, ПОДСЛУШИВАЛИ?! И ВЫ ТОЖЕ ПРЕДАТЕЛИ?! И ВАМ ВЕРЫ НЕТ?! — Что? Нет, нет, что ты? Мы не подслушивали! — Мы тут… — … пол моем! — … монетки из щелей выковыриваем! — … тапочки подшиваем! — … зарядку от телефона ищем! — А вот даже если бы мы и подслушивали, — осторожно начал Итачи, — что, разумеется, совсем не так, но вот если бы мы подслушивали чисто гипотетически и что-нибудь услышали, хотя мы ничего не услышали на самом деле, ты мог бы ответить, Отоме, почему ты пел I Hate Everything About You? Отоме, замотанный в полотенца, опустил истекающую бальзамом для волос макушку и сквозь сжатые зубы выдавил: — Как сказать? Да о таком даже говорить язык не поворачивается… Мадара, пребывающий в прострации от того, что внук, которого он годами пытался научить говорить хотя бы «деда», оказывается, обладал даром устной речи и, по всей видимости, просто игнорировал деда, начал лихорадочно (а так можно?) думать. А лихорадочно думать — это совсем не то, что ему доктор прописал: «Так значит, мой немой внук всё-таки не немой? А очень даже мой! Кто бы мог подумать, что он мой? Нет, погодите! А почему я вообще подумал, что он не мой, если он мой потомок? Он Учиха! Конечно, он мой! Как я мог решить, что он немой?!» — Мадара, ты что, включённый фен в волосах забыл? У тебя башня горит, — Саске помахал рукой, прогоняя дым. — Итачи, плесни в него чаем! А то хата сейчас запахам жжёных покрышек провоняется. — Ты с ума сошёл? В чае же полно кофеина. Деду это только повредит. Шисуи подошёл к Отоме и осторожно положил руку на напряжённое плечо. Сакура всучила чашку чая сыну и кивнула, давая понять, что они готовы слушать и даже объяснят всё Мадаре, если потребуется. Отоме сделал глоток и зашагал по комнате. — Саёри! Как она посмела! Как она могла! Она!.. Она!.. Она вытащила из моего ланч-бокса все блины дяди Итачи! А мне остались только брокколи и помидо-о-оры-ы-ы! Это так больно! Так ужасно! Она!.. Она плюнула мне в душу! Я больше никогда не смогу доверять людям! Учихи как один прикрыли рты, поражаясь тому, какое горе пережил их мальчик в таком нежном возрасте. Саске даже пригляделся к глазам сына, высматривая красную радужку и кривые запятые. Было бы странно, если после таких событий у малыша не проявится шаринган. — Вот зараза! — Мадара не знал, с чем сравнить подобное. Жизнь его миловала от таких предательств. Итачи почему-то засмеялся, чем привлёк внимание окружающих. — Наверное, это нервное, от шока, — предположил Шисуи. Итачи обнял Отоме и заулыбался ещё ярче: — Дорогой, не переживай! Вот увидишь, всё ещё наладится. Я уверен, что всё это на самом деле начало большой любви! — Что? — Дело в том, что, когда я только вступил в Акацки, Кисаме тоже воровал у меня блины! И теперь ты видишь, чем всё обернулось, — Итачи повернулся к возлюбленному и послал ему воздушный поцелуй. — Кисонька, а ты помнишь эту романтику перед тем, как мы начали встречаться? — Да… — Кисаме нервно улыбнулся, припоминая, как после короткого, пусть и блаженного, наслаждения ворованными блинами его настигал злющий Учиха и безжалостно лупил. А он, Кисаме, даже не смел отбиваться, потому что на такого малыша грех руку подымать да и не приготовит блинов мертвец. — Помню… Эту романтику… Отоме закатил глаза. Он не стал говорить дядюшке, что он думает обо всём этом. «Что за бред! Какая большая любовь? Со мной такого не будет. Да я её возненавидел. Я вообще хотел попросить помочь мне отомстить Саёри! Чтобы дядя Итачи приготовил блины с черносливом, курагой и изюмом. Я бы стоял над бьющейся в конвульсиях Саёри и злодейски смеялся!»***
Чузуки и Мадара отправились в город. Чузуки отправился добровольно. Мадару пинками выгнала Сакура, подкрепляя словесные аргументы тяжёлыми, чугунными и в форме сковородки: «Да у тебя совести нет! Ты безвылазно сидишь в своей комнатушке со спёртым воздухом уже неделю. На нас плевать — подумай хотя бы о тараканах в своей голове! Их вообще-то нужно выгуливать, если ты не знал!» Итачи вручил Чузуки список и лапищу деда. — Чузуки, я понимаю, что и так взваливаю на тебя тяжёлую, — Итачи ладонью отодвинул от себя лицо Мадары, которое изучало рыбный запах, исходивший от шеи старшего брата Саске, — я бы даже сказал непосильную ношу. Я совсем не расстроюсь, если ты не купишь… Мадара хлопнул потомка по лопаткам, чуть не исправив ему осанку: — Да всё будет зашибись! Я же с ним! — Твоя задача — таскать пакеты, — Итачи вовсе не сомневался в Мадаре. Нет, что вы. Только в его надёжности и в некоторых других (многих) качествах. Чузуки жестом показал «окей», и даже если что-то будет не «окей», дядюшке не стоит переживать — Чузуки достаточно ответственный, чтобы со всем разобраться. Чузуки и Мадара расслабленно прогуливались по площади «Демонических зверей». С тех пор, как они закрыли за собой калитку под напутственные речи Итачи, изящно махавшего белым носовым платочком, прошло не больше часа. В списке покупок оставалось зачеркнуть всего два пункта: булочки с маком на всю семью и новую скалку. Мадара долго пытался убедить Чузуки, что последнее им совсем не нужно покупать, на что Чузуки резонно замечал: «Дедушка, но разве не ты у нас самый восторженный фанат выпечки дяди Итачи?» Учиха-древний сдержанно кивал, не решаясь озвучить свои опасения относительно скалки. Он понимал, что новая скалка будет использоваться по предназначению только в редкие дни некосяченья, в остальные же дни — она будет инструментом раскатывания косей Мадары по ближайшей стенке. Мадара, ни разу в жизни самостоятельно не намазавший масло на хлеб, слишком хорошо был знаком со всеми кухонными приборами (и с истеричной стороной характера Итачи), а потому имел все причины не питать тёплых чувств к ним, особенно — к сковородкам и скалкам. Посреди площади «Демонических зверей» собралась охающая толпа. Чузуки и Мадара, заинтересовавшиеся шумихой, стали пробираться к источнику людского внимания. На самодельном пьедестале стоял не кто иной как… — Гай-сенсей, не позорьтесь! Слезьте оттуда, — справа от Мадары дымила то ли от стыда, то ли от возмущения какая-то девочка с гулечками. — Что вы опять придумали? Не стыдно вам таким заниматься на старости-то лет? — А что он придумал? — спросил девочку Чузуки, взобравшийся на плечи деда. Девочка грустно вздохнула и обратила свой взор на пьедестал. Зелёный зверь Конохи в своём неизменном зелёном костюме, с зелёностью которого не могла соревноваться сама трава и даже трава вашего соседа, и в своём неизменном сверхподнятом настроении вскинул микрофон вверх, махнул шнуром и заголосил, разрывая динамики и чужие уши: — Леди и джентльмены! Я здесь, чтобы исполнить вашу заветную мечту, чтобы избавить вас от страданий, от вашей самой главной печали! — Майто вдохнул поглубже. — СЕРТИФИЦИРОВАННЫЙ СПЕЦИАЛИСТ ПО ЛЮБВИ МАЙТО ГАЙ ОТКРЫВАЕТ ЛАВКУ ЛЮБОВНИКОВ! ТЕПЕРЬ КАЖДЫЙ ЖЕЛАЮЩИЙ МОЖЕТ НАЙТИ СЕБЕ ПАРУ И НЕ УМЕРЕТЬ В ОДИНОЧЕСТВЕ! Нужно просто заполнить анкету, и я, Майто Гай, найду вам половинку на всю жизнь (или на ограниченный срок). Вот вы, вы, молодой человек! Подойдите сюда! Да подойдите же, пока я не ввёл в отношении вас санкции! Гай вытащил за шкирку из толпы какого-то парня. Парень был в потрёпанном балахоне и хиджабе в клеточку. На Гая он смотрел с ужасом, не понимая, во что его втянул старый знакомый. — Как тебя зовут, мой сердечный друг? — Оби… Просто Оби. — Оби? Отличное имя! Мою зубную пасту зовут так же! — Надо же, какое приятное совпадение… — Скажи, Абба, ты одинок? — К сожалению или к счастью, да… — Я помогу тебе найти пару, дружище! Скажи, ты местный? — Типа того, планирую осесть здесь. — Есть своя квартира? — У родственников здесь большое поместье. Я буду жить с ними. — Отлично! Не просто квартира, а поместье! Да ты завидный жених! Работаешь? — Пока нет. Но планирую устроиться инструктором в фитнес-клуб. — Так ты за здоровый образ жизни? Поддерживаю! Ты мне ещё больше нравишься! Даже не знаю уже, может, я тебя себе оставлю… — Что??? — Ничего. Аоба, скажи, что ты любишь? — Э-э-э… Ну, мне нравится… Газировка… — Не очень здорово. — Салаты с апельсинами. Запах древесины. Сфинксы и домашние крысы. Спортивные костюмы Adidas. Ванна с пеной по пятницам. — Замечательный ряд! Нужно найти человека, которому будет нравится то же самое. А что тебе не нравится? — … — Би-би? — Мне не нравится… Мне очень не нравится… Я ненавижу дурака-Какаши!!! — … — … — Понятно… Будет не просто найти тебе пару. Вряд ли кто-то захочет общаться с тобой. — Ваши родители вам не рассказывали, что когда-то давно, выбирая имя, подумывали назвать вас Бестактный или Невежливый? — Вы знаете, нет. Выбирали только между именами Гай, Гуй, Гой и Лариса Гузеева. — А, вот оно что. Я-то думал, откуда ноги растут… — Что тут думать? Они всегда из одного места растут. Чузуки наклонился к уху Мадары: — Дедуль, я вспомнил, где видел этого человека. Я видел его на фотографии в гостиной. Это дядя Обито. — Дядя Обито? Это кто? — Это наш родственник, не знаю по какой линии. — В смысле, он Учиха?! — И ещё какой! — Чузуки вспомнил красочные рассказы папы и дяди Итачи о Тоби. Человек этот относился к тому типу Учих, которые создают клану недоброе имя и которых Мадара считал самыми учиховскими Учихами или учиханутыми Учихами. — Какой-какой! — Мадара подумал, что Чузуки его спрашивает. — Неправильный! Как может Учиха ненавидеть Какаши?! Я отрекаюсь от него. И отлучаю его от клана и фамилии Учиха! Аминь!***
Обито, свежий, лихой и молодой, потирающий блёклые морщинистые шрамы, расползшиеся по правой стороне лица, улыбался солнцу кривой улыбкой. В центре пластической хирургии Ивагакуре строго наказали избегать прямых солнечных лучей, дабы сберечь кожу, поэтому Учиха улыбался неказистому солнцу на бетонной стене. Немало времени прошло с тех пор, как осела пыль на полях ожесточённейших стражений. Да, немало, но в конце концов Обито все же дождался очереди на операцию. Конечно, было долго и муторно, но в целом приемлемо. Слава Ками, это не очередь в продуктовый в пятницу ранним утром, когда действуют скидки для пенсионеров. Обито хоть и хотел подправить лицо, но не собирался провести вечность в ожидании. Очередь за хлебом мало походит на рай вечного цукуёми. Это, скорее, нечто прямо противоположное. Прогуливаясь по светлой улочке в капюшоне и солнцезащитных очках Обито размышлял о жизни. Во-первых, план с цукуёми был действительно недоработанным. Они не придумали механизм, как бы так организовать иллюзию, чтоб она была похожа на реальность и чтоб не было длинных очередей в продуктовый. Учиха чертыхнулся — вот оно, ещё одно доказательство, что Зецу фигни наплёл. — Тема что надо. Отвечаю, брат, бро, братан, — Зецу тянул слова странным гопническим тоном, размахивая рукой с газетным кульком. — Порожняк гонишь! Муть какая-то, — отвечал Обито, грызя жареные семечки. — План продуман до мелочей, чувак. Его ж умные люди придумывали. Сам пораскинь мозгами. Умные люди что придумывают? — Что? — Умное! — Блин, ну, логично, логично. — Угу, угу, логично, логично. Так что, ты в деле? Обито задумчиво посидел на кортанах с минуту, поднялся и смачно плюнул мимо урны, показывая скромным мирянам свою алчную и безнравственную натуру, жаждущую крови: — Укуси меня, Бакаши! По рукам! Во-вторых, Обито думал о том, о ком он думал всегда, когда не думал о ком-то другом. О дураке Какаши, конечно! Обито любил вспоминать все глупости, которые делал Какаши. Какаши не так часто делал глупости, чем неимоверно бесил Обито. Учиха плевался, чертыхался, рычал и в отчаянии приписывал Какаши свои и чужие глупости. — Глупый Какаши со своим глупым именем. Со своим глупым голосом. С глупыми учениками. С глупым лицом. Хм. Кстати о глупом лице Какаши. Зачем глупый Какаши носит свою глупую маску? Надеется скрыть своё глупое лицо? Пусть не надеется! Хоть Обито и не видел, что под глупой маской глупого Какаши, он твёрдо знал, что там глупое лицо, впечатляюще и поразительно глупое лицо. Обито, чувствуя, что капюшон не полностью закрывает кожу и нижняя часть лица подвергается воздействию солнечных лучей, подумал: — А дурак Какаши хорошо это придумал — маска защищает от солнца и предотвращает повреждение и старение кожи. Бережёт молодость, глупый Какаши. На крыльях презрения к глупому Какаши Обито летел в Коноху да так быстро, что у стороннего наблюдателя могла бы закрасться мысль, что молодой человек бежит на встречу с любовью всей его жизни после невыносимо долгой разлуки. На бегу Обито порвал три финишные ленты с каких-то соревнований. Обито не сразу понял, что последней лентой оказался трубопровод, который неизвестно какой высококвалифицированный специалист и продумыватель провёл в полутора метрах над маленькой деревенской улочкой. С ветром заграничных просторов и с шишкой на лбу Учиха пересёк врата своей малой родины. Шиноби, отправившиеся на миссии из деревни, приветствовали его и прощались с ним (учитывая скорость урагана Учиха, и приветствие, и прощание произошло в одно мгновение) кашлем, задыхаясь от высокой концентрации пыли в тех ветрах заграничных просторов, которые принёс с собой Обито. Улицы Конохи встретили молодого человека (неважно, сколько Обито лет. Сила юности в нём горела вовсю)… Майто Гаем. Да, не отблесками витрин, не ароматом свежей выпечки, не детским смехом. Первым, с чем столкнулся Обито, был глупый друг глупого Какаши. Стоило Учихе отделаться от недоделанной свахи, как он наткнулся на новое счастье в лице своего древнего сородича. — Дедуля? — Обито протёр глаза, ослеплённый переливом блёсток на рубахе ручной работы. — Ох, прости, — Мадара виновато опустил голову, а потом самодовольно приподнял бровь и хмыкнул, — я не хотел ослепить тебя своим величием. — Да ничего, — Обито смахнул слёзы с щёк, — я его не заметил. Пока Мадара со всё ещё самоуверенным лицом пытался осмыслить сказанное, Обито перевёл взгляд на ребёнка, что сидел на шее дедули. — Здарова, малец! Ты чей будешь? Кто твой папа? — Точно не я, — ответил вместо внучка Мадара. — Я бы и не подумал, что он твой ребёнок. Он нормальный. Я думал, либо Саске, либо Итачи? Так кто же из них? Мадара грустно покачал головой: — Эх, были времена, когда и я мог размышлять об отцовстве Итачи. Те светлые времена уже никогда не вернутся. — Моего папу зовут Саске, а маму зовут Сакура, а дядю Итачи зовут Итачи, — вежливо ответил Чузуки и улыбнулся без тени высокомерия. Мадара растерянно спросил: — А как же я? Про меня ты забыл. Я кем тебе прихожусь? Чузуки ярко улыбнулся: — Ты мне Мадара. После того, как Чузуки ответил на вопрос Обито, у Обито закрались сомнения, а после того, как Чузуки ответил на вопрос Мадары, Обито стало совсем не по себе. Этот ребёнок был таким милым, скромным, улыбчивым, совершенно не высокомерным, короче говоря… — Какой-то он уж слишком нормальный, — прошептал Обито на ухо Мадаре, — может, произошла ошибка. Он точно Учиха? Мадара лишь вздохнул на это и промолвил так же тихо, как прежде это сделал Обито: — На самом деле нас всех мучает этот вопрос. Обито отстранился от Мадары и почесал затылок: — Ну, вот, как бы, я, получается, и вернулся. — Мгм, — Мадара помолчал. — А где ты был? Обито выпучил глаза и снял хиджаб: — В смысле где? В центре пластической хирургии Ивагакуре, конечно же! Я же говорил. Ты что, совсем не заметил никаких изменений? Мадара пригляделся. Честно говоря, он вообще не особо помнил, как выглядел Обито (он вообще не помнил Обито), так что не мог сказать, что изменилось. Ему было даже жаль. Когда Учиха древний возвращался с салона красоты и просил дать оценку обновлённому образу неспящей ночами красавицы, Итачи вечно отвечал: «Всё как обычно» или «А? Ты что-то сделал? Я ничего не заметил». Мадара решил не расстраивать родственника и, неуверенно улыбнувшись, сделал комплимент: — Ты очень похорошел. — Правда? Спасибо! — Обито благодарно кивнул. Чузуки показал большой палец Обито, тем самым выражая согласие со словами дедули, а затем показал его Мадаре, выражая поддержку стараниям. Вышло неплохо. И Мадаре бы остановиться на этом. Или например, прикусить язык, перевести внимание на что-нибудь другое да подавиться слюной в конце концов. Но Учиха решил: «Раз уж всё так хорошо пошло, можно продолжить». — Правда. Совершенная правда. Ты стал… пластичнее, — уверенно кивнул Мадара, в душе не чая, что такое пластическая хирургия. Обито застыл с неясным выражением лица. Чузуки наклонился к уху Мадары и прошептал: — Дедушка, только, пожалуйста, не говори ему, что он стал хирургичнее. Обито не знал, как реагировать на слова родственника. Пластичнее? Скажи ему это Минато-сенсей, он бы наверняка воспринял это как похвалу за тренировки. Скажи ему это какая-нибудь симпатичная девушка или, скорее, симпатичный парень, или несимпатичный, он бы воспринял это как флирт. Зачем «пластичнее» ляпнул Мадара, Обито не знал и знать не хотел. Ещё он не знал, хочет ли он, чтобы здесь сейчас присутствовал маленький ребёнок, или не хочет. Здесь, при странных речах Мадары. В любом случае Обито при странных речах Мадары присутствовать не хотел. — А-а, ха-ха! Ха-ха! — Обито нервно посмеялся. — Вы же гуляете, да? — Да. — Так может, малец, погуляешь со своим приехавшим издалека дядькой? Познакомимся поближе. Я тебе много чего интересного про Страну Земли могу рассказать. А Мадара по своим делам пойдёт. — Давайте, — Чузуки это показалось хорошей идеей, и он медленно сполз с шеи дедушки, — дедуль, не забудь предупредить маму и дядю Итачи, что я пошёл гулять с дядей Обито, и купи скалку. — Д-да, — выдавил Мадара и помахал рукой удаляющимся Учихам (? /.)***
Поместье Учих встретило нагулявшихся и немного сопливых Обито и Чузуки теплом, запахом блинов и приятным, хоть и немного скрипучим голосом Итачи. — Ведь я ни капли не рабыня, фрикаделька остыла. И не для этого, любимый, за тебя выходила. Обито с тихим «Вау!» приземлился за кухонный стол и, подперев щёки кулаками, устремил всё своё внимание на выделывающее пируэты тело Итачи. — И на больное не дави, ну и что, что за тридцать. Навык делать move it-move it мне всегда пригодится. Итачи лихо покачивал бёдрами в такт песни. Ты как пластинка заладил — «Будь спокойнее, мать!» А я иду на конфликт и мне плевать! Да, я мать и я умею танцевать! Да-да! Да, я мать и я умею танцевать! Да, я мать и я умею танцевать! Да-да! Да, я мать и я умею танцевать! — А вот это было опасно, — выдохнул блудный дядя, видя, как Итачи подкинул нож одной рукой и поймал второй, намереваясь поддеть блинчик и перевернуть. Флэшбэки мелькали в голове Обито, предупреждая об опасности, но он всё же восхищённо похлопал, высоко оценивая артистизм Итачи, которому так правдоподобно удалось передать настроение задолбавшейся домохозяйки за тридцать. Итачи резко обернулся, чуть не прибив ножом балахон Обито к черепу навечно. — О? Вы уже вернулись? — Учиха глянул на улицу. Солнце уже закатилось. — Да, пора бы. — Как жизнь, Итачи? — не то что бы Обито было так интересно. Он просто чувствовал неловкость. Итачи проигнорировал вопрос, понимая по интонации, что ответа от него не особо ждут: — Готовлю блинчики в честь твоего возвращения. Шисуи, он здесь! — Дядя Итачи, — заговорил Чузуки. Итачи только сейчас обратил внимание, что ребятёнок какой-то понурый и даже чересчур хмурый. — А? Чузуки, что случилось? — Итачи бросил не предвещающий ничего хорошего взгляд на замотанного в тряпки дядьку. — Что ты сделал? — Дядя Итачи, я должен тебе кое-что рассказать. Предупреждаю, тебе это не понравится. Итачи всерьёз забеспокоился. — Дело в дяде Обито. Сначала я подумал, что он это на эмоциях, или по ошибке, или по временному безумию ляпнул. Чузуки не употреблял слова, подобные «ляпнул», зато их употреблял кое-то другой. Итачи уже видел пагубное влияние Обито. — В общем, он сказал, он назвал дядю Какаши… Я не знаю, как в одном предложении всё это сказать, прости. Кажется, я не смогу это объяснить, — Чузуки напряг всё существо, но никак не мог произнести ТО слово рядом с именем Какаши. — А? — Обито приподнял бровь. — Как я назвал дурака Какаши? Итачи, услышав слова родственника, замер, не смея даже моргать. В дверях поднял воспалённые от долгого сидения за компьютером и поражённые от поведения Обито глаза Шисуи. Повисло долгое и тяжёлое молчание. Словно сцена замерла и затихла, и только Обито вертелся вокруг своей оси, не понимая, что произошло.***
— И вообще, тебе не кажется, что глупо называть дураком того, кто вытащил нас из ж… кхм, из жизненной ситуации, которая могла бы загубить наше будущее, будущее клана и, возможно, будущее мира? Обито напрягся: — Итачи, открывать газировку не тянет на спасение будущего мира. Даже если её открывают с ноги. — Я бы поспорил, но слишком зол, чтобы говорить с тобой, — фыркнул Шисуи, аристократично закинув ногу на ногу. Итачи только закатил глаза: — Да не о том я. Неужели твоя память так же ужасна, как твои манеры? Суд! — Суд начался! В стране Железа в здании, где когда-то проходило предвоенное собрание каге, горели тяжёлые факелы. А могли бы гореть светодиодные лампочки, но Райкаге в его стремлении создать пугающую атмосферу было не остановить. Потому дышать было тяжело, ведь дым с трудом покидал зал (находящийся ниже уровня земли), в котором расположились судьи, подсудимые, свидетели, обвинители и один единственный адвокат. Предполагалось, что суд будет проходить закрыто, дабы не смущать простой народ криками Райкаге и не развращать молодые умы видом Мадары, перевязанного в целях безопасности на манер сибари и восседавшего на табуретке с кляпом во рту. Однако чтобы подсудимые не отбыли на тот свет раньше завершения процесса да ещё и вместе с теми, кто их собирался судить, двери держали открытыми, позволяя свежему воздуху поступать в зал, простому народу — смущаться, а молодым умам — развращаться. — Учиха Саске, ты обвиняешься в том, что ты петух, и по этой веской причине отправляешься на гильотину, или нет, на четвертование, нет, ты проведёшь вечность за решёткой! Привести приговор в исполнение! — Господин Эй, успокойтесь. Вы забыли, что вы судья, а не обвинитель? И не надо кидаться в клетку молотками, иначе Саске не сможет просидеть вечность за решёткой. Эй махнул рукой Ооноки. Дедушка кивнул и принялся стучать уже своим молоточком по бедному подчинённому, заменяющему ему стол: — Учиха Мадара и Учиха Обито, вы обвиняетесь в том, что издевались надо мной, заставляя думать, что Тоби — это Мадара. В связи с чем мне пришлось сесть за один стол с идиотами, называющими себя каге, хотя я клялся себе, что никогда такого не допущу. — Господин Ооноки, спешу вам напомнить, что и вы судья, а не обвинитель. Госпожа Мей, отберите, пожалуйста, у вашего почтенного соседа молоток, пока его спина не пострадала, — сказал Какаши, видя, что Мизукаге прикрывает больные уши, с раздражением косясь на Цучикаге. — Так я и знал, надо было другого персонажа выбирать, — расстроенно вздохнул Ооноки. Мей в это время незаметно потянула руки к его молоточку, но старик шустро отпрыгнул. — Куда руки тянешь, коза драная? От Тумана только и жди беды! Теруми медленно отстранилась с кровожадной улыбкой на устах: — Молодец. Успел среагировать. А ведь я хотела тебя убить. — Господин Цучикаге, — Гаара обратился к Ооноки, придерживая за руку Мизукаге, — вы должны извиниться перед Мей-самой. Зал осуждающе и выжидающе уставился на Ооноки. Цучикаге с минуту пораздувал ноздри, возмущённо попыхтел, поворчал что-то под свой огромный нос и проглотил гордость, как старую овсянку на воде: — Прошу прощения, коза-сама… — Что-что? — Прошу прощения, Мизукаге-сама! Впредь свои мизукозьи руки к моему молотку не тяните! Мей благородно приняла извинения, тем более, что карма уже настигла неосторожного в словах Цучикаге в виде простреленной спины. Что взять со старика? Цунаде сидела, подпирая пухлую щёку кулачком. Ей было скучно. Суд только начался, а ей казалось, что она уже провела в этом зале всю свою молодость. Ну почему нельзя сразу перейти к той части, где Эй грызёт стол, глядя, как под аплодисменты свидетелей, восхищённых даром ораторства их адвоката, подсудимых освобождают из зала суда? Цунаде смотрела на Эя, сдерживая смех. Он мнил себя гением, отправив в обвинители своих помощников, обязанных протолкнуть его позицию. Наивный, он даже не понял, кто его враг. Думаешь, что мы тебя не переиграем? Что мы тебя не уничтожим? Мы тебя уничтожим. — Учиха Саске, как впрочем и все остальные подсудимые, обвиняется в предательстве, в нападении на совет каге, в покушениях на убийства, в убийствах, в участии в террористической организации, в работе на… — тараторил Даруи, пока его не прервали. — Постойте! Я прости… протестую, ваша честь! — поднял руку Какаши и с непониманием на видимой части лица и возмущением на маске обратился к обвинителю. — Вы допустили ошибку, господин Даруи! Вы произнесли вслух (я точно это слышал): «как впрочем и все остальные». — Так и есть. — Однако ваше намерение уровнять всех и пренебрежительное отношение к вкладу или невкладу отдельной личности, просто сквозящие в речи, представляют опасность справедливому процессу. Вот, например, вы только начали зачитывать обвинения, а уже повесили на Мадару и Итачи нападение на совет каге, чего они, это всем известно, не совершали. Получается, что вы гребёте всех под одну гребёнку. А это, прошу заметить, противоречит ценностям, которым мы все поклялись придерживаться — гуманность, право, признание уникальности и ответственности каждой отдельной личности. Если вы так легко отказываетесь от того, чего поклялись придерживаться, то как же можете так непринуждённо и горделиво вещать о хорошем и плохом? Я прав, народ? Свидетели в зале одобрительно загудели. Цучикаге как молотобойная машина застучал зубами. Цунаде мило подмигнула Эю, который не отводил от неё широко раскрытых глаз, видимо, ожидая, что те выскочат из глазниц и метнутся в сторону Пятой. — Кроме того, вопрос вины Саске и Обито относительно нападения на совет каге, на самом деле… под вопросом. Даруи скрестил руки на груди: — Нет уж, Какаши-сан, здесь вы никого не переубедите. У нас хоть и нет шарингана, но мы всё-таки не совсем слепые. Действия Саске и Тоби могут подтвердить все, кто в момент нападения находился на совете. — А я и не ставлю под сомнение их присутствие там. Я лишь хочу поговорить о том, насколько человек, находящийся под действием жесточайших манипуляций и проклятия ненависти, вообще может отвечать за свои действия. — О каких манипуляциях вы говорите? По-моему, и Тоби, и Саске очень даже добровольно пошли на преступление. — Добровольно — это добровольно. Но добровольно можно пойти и на самоубийство, просто до этого ты ещё манипуляциям подвергся, но пошёл, конечно же, добровольно. Тоби манипулировал Саске, как до этого это делали Итачи и Орочимару. Саске, у которого от мангёкё шарингана мозг вскипел, шёл за целью, на которую показывал Тоби, как кот за рыбиной на удочке. Этот несчастный маленький мальчик в детстве пережил такое, что не переживал никто из вас, из-за чего у него возникли серьёзные нарушения психики. Движимый проклятьем Учих и направлением, которое ему в жизни задал брат, уничтожив их клан, он делал то, что его расшатанная психика считала правильным. Причём даже при таких ужасных вводных он всё равно иногда помогал людям, делал добрые дела, он помог спасти мир! — Перед этим пытаясь его уничтожить. — Помог спасти мир, освободил всех, включая Райкаге и Цучикаге, от вечного цукуёми, хотя знал, что те попытаются осудить его, на суд он пошёл совершенно добровольно, не сопротивляясь, не препятствовал следствию и даже сейчас сидит тише воды ниже травы. Кроме того, хоть вы и выдвинули обвинение в нападении на совет каге и убийство самураев, хочу напомнить вам, что он предупредил, что пришёл только за Данзо, а дальше он лишь оборонялся. И вообще, почитайте его характеристику. Там сказано, что он добрый, вежливый, сладкий, ну просто золотой мальчик. — Какаши-сан, характеристика, которую написали вы, сильно отличается от характеристик, которые написали другие люди. Да и от того, что мы видели, это тоже отличается. — Это всё потому, что вы и другие люди смотрите только на обложку. А мне посчастливилось заглянуть в душу этого славного ребёнка. — Ладно, что насчёт Тоби? — А он тоже пережил в самом детстве нечто ужасное и находился под действием проклятия ненависти и манипуляциями Зетсу. — Итачи? — А он вообще новый Иисус. Не понимаю, почему он сидит за решёткой, а не позирует для памятников для столиц всего мира. — Ну Мадару вы точно не отмажете! — Пфф! — Он совершал страшные преступления всю свою прошлую жизнь! — Вы это, Даруи-сан, очень верно подметили: «прошлую жизнь». Он отбывал своё наказание в виде ста лет, проведённых в гробу. — А может, он не все сто лет провёл в гробу? Может, он использовал изанаги, притворился мёртвым, забаррикадировался в никому не известной пещере и годами плёл страшные невообразимые интриги? — Какие ваши доказательства? — … — Вот именно. Никаких пруфов. К тому же. Это уже его новая жизнь. Совсем другая. Он, можно сказать, родился заново. Вы же не станете обвинять ребёнка в том, что в прошлой жизни он был волком и таскал у вас овец? — Да какой из Мадары ребёнок? — Я сказал это для примера. Хотя… В общем и целом, это как перерождение. У него же новое тело? То есть по сути он ребёнок. Ему всего несколько дней. Он младенец. Вы держите связанным и запертым за решёткой младенца! Ками, и как у вас только рука поднялась! Как вам не стыдно! — Э-это… Это… Это бред… Какаши развернулся к толпе гражданских, смотрящих на него как на пророка, спустившегося с горы, чтобы донести до них истину: — Скажите, неужели вы действительно хотите наказать людей, которые уже и так наказаны жизнью, с которыми уже произошло невообразимое горе. От такого никто не застрахован. Это могло произойти с каждым из вас! — Такое точно не могло произойти с каждым, — фыркнул Даруи. — Только с Учихами. Какаши махнул на него рукой: — Даже если и не точь в точь такое, однако всё равно что-то подобное. Заплаканные слушатели обрушили на Хатаке гром аплодисментов. Какаши развернулся к судьям: — Но и это ещё не всё. В наших и ваших интересах, господа каге, сохранить хорошие отношения с Учихами. В будущем нам могут пригодиться их выдающиеся способности! Терять их желание сотрудничать — это терять мощнейший инструмент для создания безопасности в обществе. — Хатаке-сан, — обратилась к Какаши Теруми, — вы действительно считаете, что оставлять в живых этих людей безопасно? — Мизукаге-сама, вы действительно считаете, что мы можем попытаться уничтожить этих людей и остаться в живых? — Я согласен с Хатаке-саном, — Гаара поднялся из-за стола, — гораздо выгоднее построить доверительные и доброжелательные отношения с этими людьми. Коллеги, не хотите ли пройти в комнату для совещаний? — А вы не хотите дослушать обвинения?! — Райкаге подскочил как ужаленный. Цунаде грациозно выползла из-за стола, продолжая мило подмигивать Эю. — Да читал я обвинения, — ответил Гаара. — Все и так всё знают. Или вы знаете что-то такое, чего не знают другие? Если да, то прошу просветите нас. Райкаге гневно оскалился. Он не знал, что сказать. — Я помогу вам, господин Райкаге, — вдруг подал голос Какаши, — помогу вам вспомнить кое-что. Вдруг вы захотите это озвучить. Эй нахмурил брови и с опаской оглядел Какаши. Он не знал, чего ждать. — Сто двадцать три миллиона триста пятьдесят семь тысяч шестьсот пятнадцать. — Это что? — не понял Гаара. — Это число. В одном из моих длинных списочков. Эй посинел, потом покраснел, побелел и в конец почувствовал, что его тошнит. «Зараза. Паразит. Жмот. Так он всё записывал! Ещё и проценты посчитал! Как суд закончится, надо быстро сматываться отсюда, пока он не начал лапать меня за карманы!» — И что же означает это число? — продолжал любопытствовать Гаара. — Количество волос, которые я потерял, ввязавшись в этот идиотизм!!! — рявкнул Эй и направился в комнату для совещаний. — Чего вы там плетётесь?! Шевелите чакрой! Я Райкаге, у меня дел по горло! Пятая Хокаге похлопала Эя по спине: — Да не переживай ты так. Успеешь ещё окна у себя в кабинете повыбивать. За наказание проголосовал только Ооноки. На Эя посмотрели как на инопланетянина, когда тот, пожав плечами, сказал: «Да ладно, чего уж, нормальные парни. Просто буйные слегка». Учихи под мотивирующим взглядом Хатаке старательно кивали, обещая быть хорошими, лапочками и паиньками, ходить на миссии, к психотерапевту и есть рыбу по четвергам. — А будущее мира-то тут причём? Я так и не понял. — У Мадары был план на случай, если нас не оправдают. Мадара сплюнул в фикус и ударил кулаком в ладонь: — Четыре мировые войны — это как-то тухло. Чузуки выпучил глаза: — Дядя Итачи, неужели вы и правда… — Это, это было лишь на самый крайний случай! — Итачи испуганно захлопал ресницами и для пущего убеждения ударил Мадару по рукам, чтоб неприличные жесты при детях не показывал. — Во-первых, я был полностью уверен в Какаши-сане! Во-вторых, это была не моя идея. В-третьих, я долгое время думал, что Мадара шутит! — А я вот знал, что он не шутит, — поделился Обито. — Чего мы о грустном и трагичном?! Давайте о чём-нибудь другом, — Итачи завертел головой, пытаясь зацепиться за что-нибудь, чтобы перевести тему. Уж больно опасные у них были разговоры. Того и гляди, они Итачи клан припомнят. Обито, понуро мешая пальцем чай, поинтересовался, где остальные жильцы поместья. Итачи, обрадовавшись безобидному вопросу, ответил, что Саске с Сакурой, лохи такие, на работе батрачат, ребятня учится, а Кисаме пошёл… — За морепродуктами для четвергового обеда! Ах-ха-ха! — Мадара как всегда поражал окружающих остроумными шутками. — Да, — выдавил Итачи. — А Мадара завтра пойдёт метлу новую купит. Мадара и Чузуки удивились такому заявлению и напомнили забывчивому Итачи, что метлу вообще-то покупать не нужно. Вон же она, как новая стоит у ступенек в дом. — Нет, — отрезал Итачи. — Как Кисаме ходит в магазин, так и Мадара пойдёт. За. Новой. Метлой. Опасных тем удалось избежать. Обито, Шисуи и Итачи дружно принялись за излюбленное дело в их клане — обсуждать косяки Мадары.