И я говорю тебе... Здравствуй

Мужчина молча потянулся к телефону и сразу же нажал кнопку отбоя. "Подождёт" – подумал Вадим и горько усмехнулся, продолжая мрачно смотреть перед собой. Наталья хотела было открыть рот, но вовремя прикусила язык – поступок отца удивил её. Как он мог проигнорировать самого близкого человека? Старший Самойлов, словно читая мысли, поднял на дочь взгляд. С постаревшего лица смотрели совершенно другие глаза – погасшие, усталые. – Наташа, этот эгоист будет ждать, как ждал я, – проговорил он и вздохнул, – Сама должна понимать. Вспомни... Девушка ничего не ответила и отвернулась, начиная пробегаться взглядом по зданиям. – Скоро приедем? – недовольно проговорила она. Вадик сдержал усмешку. – Скоро, скоро. Господи, вот что-что, а характер у тебя Глебовский, – проговорил он, невольно улыбнувшись, но тут же вновь принял серьёзное выражение, на что Самойлова цокнула языком... Уже через пятнадцать минут Самойловы находились около свадебного салона. Вадим едва поспевал за дочерью. – Это платье подойдет! – прильнув на секунду к витрине, девушка забежала в магазин и, схватив свой размер, отправилась в примерочную. Там она взвесила все за и против и последним аргументом в пользу платья было то, что нужно доказать своему будущему мужу и отцу, что она обладает отменным вкусом. – Наталья Вадимовна! Нельзя же... так... – словно себе, проговорил Вадик и вошёл в магазин. Встретил его ошарашенным молоденький продавец-консультант. – Ваша особа? – едва проговорил он. Старший Самойлов кивнул и перевёл взгляд на примерочную, откуда через пару минут вышла Наталья. Девушка распахнула шторку, и Вадим замер. Такой красивой он дочь и представить себе не мог. На ней было чёрное бархатное платье, больше похожее на миниатюрный кусочек звёздного неба, который мерцал маленькими огоньками блёсток. У него был неглубокий вырез, оголяющий бледную кожу спины девушки и угловатые кости позвоночника. Вадим сглотнул, глядя на женственные изгибы фигуры, котоые оно идеально подчёркивало. Наталья продефилировала, мерно покачивая бёдрами и держа спину прямо, от чего её аккуратная и красивая грудь казалась больше. Её походка была похожа на мягкий шаг кошки, одновременно лёгкий и осторожный, но также - уверенный и твёрдый. Даже несмотря на беспорядочный пучок волос на голове, который девушка сделала за две минуты до выхода, она выглядела прекрасно. Наталья остановилась у одного из зеркал и оглядела себя с ног до головы. – Разве это не чудесно? Мне оно кажется идеальным для торжества, – с восхищением проговорила она, обернувшись и глядя на отца. В голове Вадима невольно мелькнула мысль, что ему жалко отдавать такую красавицу в коварные объятия змеиных колец. Мужчина слабо улыбнулся и кивнул. – Наташа, ты прекрасна, – едва слышно произнёс он, а затем, уже более чётче, добавил, – Ты что-то ещё выбирала, насколько помню... – Чёрная вуаль и туфли, с закруглённым мыском! – воскликнула девушка и исчезла за углом, – Папочка! Папочка! Иди скорее сюда! Старший Самойлов многострадальчески застонал, следуя за ней. – Тюль на голове, не пойми какие туфли. А главное – всё чёрное! Дочь моя, в кого же ты такая дурёха? Не свадьба, а траур какой-то, – пробормотал он, останавливаясь на месте и поднимая взгляд на Наталью. Та примеряла вуаль, пританцовывая перед зеркалом. – Это, папа, сейчас так модно. Ко всему, мне ещё нужно заранее записаться на маникюр к мастеру и к парикмахеру. Не буду же я присутствовать на свадьбе с таким небрежно собранным пучком, – возмущённо проговорила она – А мне, пожалуй, нужно записаться к психиатору, – нервно рассмеялся мужчина, направляясь к выходу... В это время Хакимов стоял перед зеркалом и осматривал себя, то поправляя галстук, то расстёгивая верхнюю пуговицу. Он бы прокрутился так ещё дольше, если бы резко не хлопнула входная дверь и в проёме не показался Глеб. Самойлов смерил ударника насмешливым взглядом. – Н-да, я думал, что около зеркал крутятся только девчонки, – хмыкнул он, не разуваясь пройдя в гостиную. Плюхнувшись в кресло, он рассмеялся, – Да уж, никак не мог предположить для каких целей тебе этот костюм нужен был. То ли на собственные похороны, то ли на чьи-то. Дмитрий развернулся и сверкнул глазами. – Слушай, Самойлов. У тебя сейчас будет два выхода: на ряду с девчонками крутиться около зеркала, пытаясь скрыть "фонарь", который я тебе сейчас поставлю, тоналкой или... – Или что? Злой дядя Дима, – скривился музыкант, – Не понимаю, когда ты успел таким стать? Таким холодным, грубым. Что, никто не греет змеиную душу? А тело? – мужчина подошёл к нему вплотную, хватая за галстук, – Никто моего Димочку не греет? А хочешь, я сделаю, как раньше? – Самойлов, ты пил что ли? – Снейк выставил руку вперёд, удерживая Глеба на расстоянии, – Да от тебя разит, как от винной бочки! Теперь я понял, чего это ты выкроил время и решил почтить своим вниманием наш скромный уголок, – с презрением фыркнул Дима, – Я тебя сейчас домой отвезу и ты проспишься, – Хакимов отошёл в сторону и, взяв со столика телефон и ключи, направился в прихожую, шипя что-то в адрес мужчины. Самойлов, покачиваясь, вышел следом. Он стоял, сунув руки в карманы, и смотрел на Дмитрия остекленевшими глазами, глупо улыбаясь. – Димочка... Дим, я тебя тут дождусь, – пролепетал он, сдерживая смешок. Хакимов на минуту замер, отрываясь от такого важного занятия, как завязывание шнурков, и поднял взгляд. – А ты больше ничего не хочешь? – хмуро спросил он, на что Глеб молча опустился на пол, рядом с ним, и ухватился за ремень ударника, похотливо улыбаясь. Дима дёрнулся и выпрямился. – Тебе не стыдно? Скажи вот, тебе не стыдно? Взрослый мужчина, а ведёшь себя, как малолетний дебил. Плохо кончишь, Глеб, плохо. Завязывай ты с этим зелёным змием, да и со связями без разбора - тоже. Самойлов, с широкой глупой улыбкой и взглядом, полным наивности, смотрел на ударника. – Плохо кончишь ты, если не согласишься на это, мой зелёный змий. Жизнь мне ядом облил, негодник. Мерзааавец, красивый мой , – начал хихикать он, то и дело пытаясь заглянуть в холодные змеиные глаза Димы, – Что же вы так, господин директор? Даже ни один мускул не дрогнул на вашем лице. На этом лице, с этими змеиными глазами, с этой аристократичной бледностью кожи! – Хватит! Прекрати этот цирк! – сквозь стиснутые зубы процедил Хакимов, запрокинув голову и зажмурвшись, ударяя кулаком по стене за спиной, – Чего ты от меня хочешь? Вот чего? Нервы испытывать вздумал? Тебе нравится всё портить... Даже чужую жизнь... – на одном дыхании прошептал Дмитрий, опускаясь на пол. Глеб рухнул вместе с ним, закусив нижнюю губу. На минуту он даже отрезвел и всё происходящее навело на него леденящий ужас. Из глаз неожиданно покатились жгучие слёзы. Солёная влага предательски выдавала слабость, ясность ума. Глеб готов был притворяться больным, пойти на любые уловки, сделать что угодно – лишь бы вернуть Хакимова себе. И для чего? Они отравляли друг другу жизнь. Стоило им остаться наедине, как тут же начинались очередная грызня и упрёки. Глеб не верил в то, что сам только что хотел сотворить. – Дим, – едва слышно позвал он, зажмурившись. Горячая рука коснулась щеки мужчины, а затем потрепала по волосам. Раздалась хриплая знакомая усмешка. Глеб, зажмурившись сильнее, судорожно вздохнул, – Дима, прости меня. Я не знаю, что на меня... – Это тебя не оправдывает, – прервал его ударник, качая головой... Одержимый, когда-то, желанием получить всё и сразу, он забрал младшего Самойлова у всех. Забрал, подсадил на наркотики, обещал свернуть горы – а в итоге выкинул на обочину. Да, когда-то всё складывалось хорошо. Отвратительно хорошо. В это трудно было верить. Ветер в голове, ночные поездки, закрытые вечеринки, курьеры у двери Самойлова с букетом – по началу Хакимов относился к нему бережно, и Глеб принимал это как должное. Спустя время появились первые "тревожные звоночки": ему не нравилась излишняя нежность, и угрозы "вернуться к брату" заставили в ход пустить тяжёлую артиллерию – алкоголь и наркотики. Временная разлука пошла бы на пользу их любви... Но что осталось от неё? Только воспоминания, да разлетевшиеся по закоулкам Москвы имена и сладкое, тихое "Люблю". Больше ничего. ...– Нам нужно разойтись по разным сторонам баррикад. По-другому нельзя, Глеб. У тебя семья, у меня – тоже. Давай останемся друзьями, коллегами. Не более. Обойдёмся без признаний и сокровенных желаний, будучи подшофе, – медленно произнёс Дима, разлив по чашкам свежесваренный кофе, и, поставив ароматный напиток перед Глебом, опустился на близстоящий стул. Отпив глоток, он впервые за эти полтора часа поднял измученный взгляд и тут же перевёл на часы, висящие на стене за спиной мужчины. Хакимов чувствовал нечеловеческую усталость. Прожить всё то, на что ушли годы, за какие-то минуты, казалось ему высшей степенью мучений. Внутри было холодно, пусто. В то же время было легко. – Разойтись по разным сторонам и не вспоминать былое? – разрывая словами давящую тишину, сипло произнёс Глеб, чуть дрогнув. По разным сторонам баррикад означало для него полный разрыв, вычёркивание из жизни раз и навсегда, – Я... Я не могу этого обещать, – прошептал он дрожащим голосом, покачав головой, а затем нервно усмехнулся. Он судорожно выдохнул, взяв Хакимова за руку. – Дим, знаешь, это твоё худшее качество. Ты никогда не умел держать слово. Хотя, оно к лучшему. Боль и отчаяние пронизывали Глеба. Он понимал, что с одной стороны они поступают правильно, с другой – боялся остаться один, считать дни до гробовой доски. Младший Самойлов знал, что в одно время на кон было поставлено всё, и он проиграл. С Вадимом они отдалились, у Димы теперь своя жизнь. Он стал лишним во всем и везде. Его сгубили неопределенность и полиамория. Не видя банально исхода ситуации, Глеб содрогнулся и потупил взор. Внутри всё кипело, застывало и снова продолжало кипеть. – Я пойду, пожалуй. Дим, спасибо за всё... – мужчина едва коснулся губами руки Дмитрия и направился к выходу, зажмурившись. Вылетев в парадную, он разрыдался, продолжая бежать непонятно куда. Разум и ледяные глаза застилала пелена, Глеб не понимал, что он делает. К себе у него было лишь одно – "ненавижу". *** Вечером в квартиру вернулся Вадим. Уставший, он опустился на пол в прихожей и, лишь спустя время, перевёл взгляд на спальню, из-за двери которой лился слабый свет и раздавались скрипы и стоны. С трудом поднявшись, он доковылял до комнаты и, нахмурившись, заглянул туда. При свете ночника было сложно понять кто был в спальне, в их постели. Вадим нередко заставал Глеба за изменой, что стало почти что нормой, поэтому с шлюховатой натурой брата приходилось мириться. Прощать и мириться. Но на этот раз чаша терпения была переполнена. Нажав включатель, мужчина остолбенел. В кровати с братом была его дочь. Любовники были настолько увлечены друг другом, что не заметили ни загоревшуюся лампу, ни хозяина квартиры. В мгновение ока разъяренный Вадим оказался около кровати. – Урод! – он схватил Глеба за волосы. Младший Самойлов истошно закричал, тут же выпуская из рук податливое тело племянницы. Наташа, взвизгнув, упала с кровати, хватая одеяло и пытаясь прикрыться. Вжавшись в угол, она с ужасом смотрела на отца и дядю. – Урод, – вновь прошипел старший, волоча Глеба в ванную. Выпнув из спальни брата, он со злобой и отвращением посмотрел на дочь, – А ты... Собирайся и выметайся. Чтобы ноги твоей больше тут не было. Никогда. Шлюха. Заперевшись в комнате с братом, он снова схватил его. Удар был точный – его хватило, чтобы поставить того на колени и заставить хватать воздух ртом. В глазах на мгновение потемнело. Спустя несколько минут Глеб всё-таки поднял забитый взгляд на Вадима. – Ты знаешь, что я с тобой сделаю? – хрипло произнёс старший, глядя в глаза брата. Тот отрицательно замотал головой и сглотнул, пытаясь вырваться. Старший Самойлов нервно усмехнулся, – Не смей дёргаться, если хочешь жить, – второй удар пришелся в область печени. Глеб вскрикнул, из глаз брызнули слёзы боли и отчаяния. – Вадик... Умоляю, – бескровными от страха губами шептал мужчина, сжавшись в комок, не давая наносить удары, – Я... Это было... по обоюдному... согласию... – хрипел он, – Я мстил... – Кому ты, сука, мстил?! Кому?! Мне? Ты мстил мне за преданность и за всё хорошее, что было сделано для тебя?! За это?! – Вадим приложил брата о столик и, когда тот упал, принялся пинать беззащитное тело. Пинал, словно футбольный мяч. Глеб плевался кровью и изредка хрипел, моля о пощаде. Дверь в ванную отворилась и в комнату ворвалась Наталья, с трудом оттаскивая отца от младшего Самойлова. – Папа! Прошу тебя! Не бей... Не бей Глеба. Он не виноват! – последнее слово девушка почти что выкрикнула. Но Вадим продолжал избивать брата. Наташа снова попыталась помешать отцу расправиться с Глебом, но тот злобно сверкнул глазами, переключаясь на дочь. Опустив кулаки, он вышел из ванной и вытянул Наталью за собой, напоследок пнув брата ещё раз. Усадив девушку на диван в гостиной, Вадим опустился на корточки около, закрыв лицо ладонями. – Зачем? Просто зачем, Наташа? Что тобой движет? – устало прошептал он, потирая переносицу и поднимая взгляд карих глаз. Пронзительный взгляд, в котором читались упрёк и непонимание одновременно. Вадим старался держать себя в руках, что удавалось с большим трудом, – Чего тебе не хватает? – Это была месть, – сухо произнесла девушка, поднимаясь на ноги, даже не взглянув на отца. – И ты туда же... Да какая, к черту, месть? Кому? – Вадик искренне недоумевал. Кому можно мстить таким способом? Так подло и низко. Наталья, хмыкнув, прошлась по комнате, пробежалась взглядом и остановила его на старике-отце, но тут же отвернулась, поджав губы и закрыв лицо ладонями. Внутри всё кипело и кричало от адской боли. Девушка быстрым шагом направилась к выходу. – Стоять. Я спросил. Кому? – хрипло повторил мужчина. Не услышав ответа, он вышел следом. Но дочери и след простыл. "Никогда не будет больно. Как же. Что ещё? Боль с каждым разом сильнее" – почти вслух произнес Вадим. Хмыкнув, он достал сигариллу и закурил, измеряя шагом прихожую. Не измена его беспокоила. А то, что люди, которым он верил, пошли на такой шаг. Безумный шаг. Сделали это осознанно, что было страшно. Их разум был затуманен жаждой мести. Но это никак не оправдывает. Старший Самойлов странно улыбнулся, подумав о чём-то, и отворил дверь, глядя в пустоту. – Вставай, – сухо обратился он к брату, даже не переведя взгляд. Ни один мускул не дрогнул на его лице, – К тебе обращаюсь, или ты совсем оглох? В ответ лишь раздалось едва уловимое для слуха, чуть насмешливое: – Ненавижу...