Во тьме

      Сидеть в машине оказалось тяжело. Замкнутое пространство давило на уставший мозг, ощущаясь клеткой, из которой хотелось выбраться. Сквозь приоткрытое окно поступал прохладный воздух, который жадно втягивали два носа, но умиротворения он не приносил. Тихая музыка едва слышно доносилась из динамика, заставляя иногда прислушиваться к словам. Темнота, окружившая Дазая, заставляла нервничать. План был разработан с использованием его данных, которые невозможно было проверить в настоящее время.       Деревья, укрытые темнотой ночи, приятно шелестели листьями от небольшого ветра. Небо было затянуто гуляющими тучами. Накрапывал небольшой дождь. Иногда проглядывала луна с мерцающими звездами. Вдали виднелись очертания несколько домов, освещался только один. Будто остальные внезапно съехали. Машину припарковали в тени деревьев, прячась от назойливых глаз. Мотор был заглушен, чтобы не привлекать лишнего внимания, но к ключам в замке зажигания периодически тянулась рука водителя. Пассажир останавливал ее своей, недовольно фыркая и ежась. Нельзя было выдавать свое местонахождение врагам, а здоровье он когда-нибудь выправит. Если это будет необходимо.       На пассажирском месте сидел парень с темными вьющимися волосами, его глаза были спрятаны бинтовой повязкой, одет он был не совсем по погоде — теплый джемпер с высоким воротником, джинсы и черное пальто. Все сделано для сохранения тепла даже не в очень холодный день, только это не особо помогало — Осаму пробивал озноб. Цвет его лица был близок к цвету бинтов. На водительском сидении находился блондин с гетерохромией. Привычные черно-белые полосатые брюки были заменены на джинсы, сверху была серая рубашка и черный пиджак. Ему приказали следить за Дазаем, пока Достоевский разбирается с врагами, и сменить привычную светлую одежду, чтобы слиться с окружающей средой.       Гоголь часто кидал встревоженные взгляды на Дазая, который никак не мог устроиться. Практически сразу, как только «крысы» растворились в ночи, Осаму отказался сидеть на заднем сидении, ссылаясь на то, что там слишком неудобно. Николай помог ему перебраться вперед. Дазай вертелся, откидывал спинку кресла и поднимал ее, то поджимал ноги, то вытягивал их, закидывая на переднюю панель. Его суета не могла помешать выполнению плана — она больше настораживала. Парня бил легкий озноб, из-за чего был укрыт курткой Николая, а в качестве подушки использовал шапку Федора. Закрыть окно Гоголю не позволял Дазай, считая, что они задохнутся. Привычная забота о каждом, кто ему дорог, которая на поле битвы перетекала в сохранение жизни случайных встречных.       Время с каждой минутой поджимало. Отсутствие медицинской помощи пострадавшему могло привести к непоправимым последствиям, а прописывать препараты без должного осмотра было невозможно. Вроде бы все предельно просто: дождаться команду с дела и добраться до самолета. Достоевский планировал сразу исчезнуть из Йокогамы вместе с «крысами». Сумки давно собраны и покоились в другой машине, скрывшейся чуть поодаль. Радио немного радовало — отсутствие данных по времени хотя бы не терзало Дазая. Только Гоголя этот факт настораживал — он не видел, что происходит внутри и постоянно смотрел на часы. Было ли это отставание или все шло по плану — не ясно, а спросить было не у кого.       — Ты их видишь? — Дазай повернул голову к окну, будто вглядываясь.       — Да, все идет по плану.       — Врешь.       — Твоя проницательность поражает, — Гоголь вздохнул.       — Я живу с ней.       — Не надо лезть во все дела.       — Я никого не трогаю. Где они?       — Просто отсюда ничего не видно.       — Давай подойдем поближе.       — Нет.       — А вдруг им нужна наша помощь?       — Тебе надо отдыхать, Дазай, а ты рвешься в бой. Твой новый доктор вообще сказал, что тебя надо держать в покое и тепле, а сейчас мы нарушаем едва установленный режим.       — Я переживаю и хочу помочь. Ты ведь знаешь, я не хочу, чтобы хоть кто-то пострадал.       Гоголь, перегнувшись через подлокотник, бережно обнял Дазая. Опасения были не беспочвенны. Слишком много времени прошло, но ни вспышек, ни эха выстрелов, ни зажженного в окнах света, ни криков, разрезающих темноту, не было. Николаю самому хотелось оказаться рядом с ребятами, чтобы знать, что вернутся все.       — Оружие у тебя есть, пуль должно хватить. Давай сходим туда и поможем им? — голос Дазая звучал тихо, вкрадчиво. — Вдруг они и сами нас ждут.       — Нельзя, Дазаюшка, — уверенность в голосе дрогнула.       — Но нам туда надо, — проскулил он. — Ты будешь вести меня и убивать всех, кто попадется на встречу, а я буду сообщать, если увижу людей.       — О чем ты? — Гоголь вздрогнул, удивленно смотря на Дазая.       Дазай размотал бинтовую повязку, несмотря на попытку Гоголя это остановить. Он долго жмурился и моргал, а потом медленно поднял взгляд на собеседника. Гоголь нервно сглотнул. Ему на миг показалось, что пустота смотрит в него. По телу пробежалась волна мурашек. Он медленно стал качаться из стороны в сторону.       — Ты выглядишь, как оранжевая дымка, — слегка улыбнувшись, по-доброму произнес Дазай.       — Тебе хуже становится, надо отдыхать.       Дазай наклонял голову в разные стороны, всматриваясь в собеседника. Легкая улыбка на лице превращалась в печальное выражение.       — Вокруг нас никого нет. Мы тут одни. Понимаешь, я вижу людей, как дымку, они все одинаковы для меня. Просто давай попробуем? Я не смогу никого убить, потому что тот же Кудо, — Дазай выплюнул его имя, — для меня всего лишь оранжевая дымка, и различить я никого не смогу.       — Нет, Дазаюшка, — Гоголь был неумолим. — Тебе нельзя.       Дазай опустил глаза вниз. Спорить с Гоголем было тяжело — он уж очень был верен Достоевскому, а, значит, спорить было бесполезно. Дазай достал сигареты и стал искать зажигалку. Обычно она хранилась в пачке, но в новой не было места. Он чертыхнулся, и пачка ловко перекочевала в руки Николая.       — Тебе нельзя курить.       — Ты словно играешь роль родителя.       — Мамочки?       — Что?       — Обычно говорят "играть роль мамочки", когда чувствуют гиперопеку. Ты ведь про это, Дазай?       — Я про твою осмотрительность. Не думаю, что мы поступим неправ…       Раздался взрыв, озаряя часть дома вдали. Алые языки пламени взметнулись наверх, освещая темные образы бегущих людей. Дазай от неожиданности зажмурил глаза, закрыл уши ладонями и сжался в позу эмбриона. В голове проносился собственный последний взрыв, после которого он перестал видеть. Гоголь немного прикрыл глаза рукой, наблюдая за происходящим.       — Блять!       Все пошло не по плану — там не было взрыва, только когда «крысы» окажутся на приличном расстоянии. Что-то пошло не так. Разглядеть на таком расстоянии, есть пострадавшие или нет, было невозможно. Главное, взрыв не той силы, чтобы сильно навредить «крысам». Николай потянулся за биноклем, когда раздался тихий хлопок. Он повернулся и увидел рядом пустующее место. Надеяться на хороший исход побега было глупо — Дазай находился даже не в своей среде, чтобы спрятаться. Гоголь пошел за ним.       Оказавшись на улице, Дазай вдохнул непривычный обжигающий воздух. В своих ощущениях он полностью терялся — его морозило, несмотря на теплую ночь. Прозвучавший вдали взрыв оказался спускным механизмом — надо было срочно найти всех и убедиться, что с ними все в порядке. Он сделал несколько шагов, и ощущение безграничного пространства полностью накрыло его. В машине было легко передвигаться, даже с небольшой помощью Гоголя он свободно делал все, что захочет, а теперь даже с помощью рук не мог понять, куда идет. Дазай несколько раз упирался в деревья, или в дерево, умудрялся поскользнуться и с трудом удерживаться на ногах, а один раз упасть. Он подтянул к себе колени, не зная, что делать дальше — из леса без посторонней помощи не выбраться. Он загнанно дышал и пытался понять, куда ему нужно дальше. Услышав впереди звуки выстрелов, через не хочу и беспричинный страх Дазай заставил себя подняться и идти на него. Маленькими шажками, надеясь на чувствительность рук, он медленно шел вперед. Кусты, ямы, деревья, высокая трава и склоны попадались на его пути. Подземелье выигрывало по всем пунктам — там не возникало таких проблем. Да и людей было мало, и их можно было отследить, а здесь его окружало слишком много звуков, чтобы различать угрозу.       Внезапно раздался выстрел.       Пуля пролетела рядом с ухом.       На плечо опустилась рука, уверенно удерживая на ногах и не давая сделать и шага вперед. Дазай обернулся и увидел оранжевую дымку.       — Тебе надо было так рисковать собой? — недовольно пробурчал Гоголь.       — Надо искать «крыс», — сказал Дазай. — Спасибо.       — Надо вернуться назад. Ты слишком удобная мишень.       — А ты все видишь и можешь контролировать то, что происходит. Ник, был взрыв. Достоевский слишком долго не возвращается. Им нужна наша помощь. Я твоя обуза — ты не можешь оставить меня одного, но я ведь могу пойти с тобой и буду говорить, где и кого вижу.       — Ты различаешь людей и эсперов?       Признаваться в том, что дымка не имеет четких контуров и может теряться в воздухе, не хотелось. Это было случайной находкой Дазая — он видел легкую дымку, которая сначала его напрягала. Потом по разговорам и тактильным изучением он узнал, что они находятся в месте нахождения людей. Осаму каждый раз, как только видел ее, старался прикоснуться к ней. Ему повезло — «крысы» на это смотрели снисходительно, позволяя изучать их. Это было немного неловко, но все смазывал момент, когда он «случайно» прикасался к ним. Его глаза абсолютно ничего не выражали, поэтому разглядеть тайный умысел было невозможно. Единственным препятствием для изучения стали бинты, но они на самом деле очень сильно давили, вызывая острую боль, и сегодня впервые с момента выхода из больницы Федор замотал его глаза, чтобы не попала случайная грязь. Пришлось перетерпеть все неудобства, ровно до того момента, когда все пошло не по плану.       — Я различаю: есть кто-то передо мной или никого нет. Ничего больше.       Гоголь нервно переминался с ноги на ногу, продолжая удерживать Дазая рядом с собой. Ему не хотелось, чтобы он сбежал. Это недосмотр, за который Гоголь понесет наказание, если не найдет способ, как вернуть Осаму в машину. Опять же. «Крысы» были все еще в доме и уничтожали всех, кто встретится им на пути. Только до сих пор было непонятно, насколько точно исполняется их план. Хотя нет. Уже не точно. Взрыва в их плане не было. Они должны были быть уже рядом с машинами, когда взрыв полностью уничтожит этот чертов особняк торговца оружием.       — Дазай, оружие только у меня. Ты идешь за мной и говоришь, что видишь, а я различаю, кто это, и уничтожаю врагов. Ты слушаешься меня. Договорились? — голос Ника был непривычно холоден.       — Моя рука будет на твоем плече, — Дазай слегка улыбнулся. — Договорились.       О том, что держаться за спиной будет сложно при полном отсутствии зрения, он не подумал. Только выбора у них нет — им надо идти туда и узнать, что пошло не так. Главное, чтобы Дазай его слушался и на самом деле не вышел из тени так не вовремя.       Путешествие к дому и по нему было не быстрым. Гоголю пришлось помогать передвигаться Дазаю по лесу, чтобы он случайно не поскользнулся и не упал. Кроме мертвого охранника, не успевшего вытащить свой пистолет, чтобы убить внезапно появившегося Дазая, врагов в лесу не обнаружилось. Николай забрал оружие и скрыл труп ветками деревьев.       В доме пришлось передвигаться очень тихо. Гоголь постоянно озирался, иногда хватая за руку Дазая и ведя его за собой. Несмотря на его предосторожность и шум маленькой войны, устроенной Достоевским, Дазай иногда не глядя опирался на слух и говорил, за какой стеной прячется враг. На удивление его информация была точной. Гоголь убивал, стреляя и метая ножи. Впервые радости от убийств у него не было, скорее наоборот, он был не счастлив, оказавшись в родной стезе. Дазай лег на его плечи огромной обузой, из-за которой приходилось быть более осторожным. Николай постоянно был напряжен и старался держать его между собой и стеной, чтобы обезопасить насколько возможно. Количество трупов он не считал, но, помимо убитых им, находил и умерщвленных «крысами». Мелкие сошки умирали за своего начальника самыми нелепыми смертями — взять тех, кто выпал из окна, раздрабливая свои кости, или застрелившихся.       Шаг за шагом, выстрел за выстрелом, озвучивая свои действия криками пострадавших погибших от их руки, они прошли по всему периметру дома, не найдя «крыс». Сплошные трупы и редкие корчившиеся в предсмертной агонии, заботливо добитые Гоголем. Они вышли на улицу, где раздавались выстрелы. Гоголь осматривался, стараясь не подавать виду, что происходит на самом деле.       Перестрелка была в самом разгаре. Среди пострадавших были и «крысы». Вроде серьезных ран не было, но опасения сегодняшняя вылазка вызывала. Они обязаны вернуться все. Николай осмотрелся и нашел небольшое укрытие между стенами дома и верандой — если не знать о нем, можно и не найти.       «А может, мне там самое место?»       Слабость дает о себе знать, а голова от всего шума разрывается на части. Дазаю хочется оказаться в закрытой комнате без посторонних звуков, но он сам выбрал свой путь. Ему надо найти Достоевского и «крыс», несмотря на то, что память выдает ранее сказанные фразы, отравляя ими кровь.       — Посиди тут, пожалуйста.       Гоголь спрятал Дазая и тут же сорвался к ребятам. Дазай спрятан, а ему надо помочь «крысам» уничтожить врагов. Количество противников не уменьшалось, а число трупов продолжало расти. Приходилось стрелять и по возможности прибегать к силам эсперов, чтобы суметь противостоять натиску врагов.       Время потеряло свой ход, когда, как кажется, упал замертво очередной враг.       — Кхе-кхе, — раздалось спереди.       «Крысы» подняли усталый взгляд. На миг земля ушла из-под ног. Кудо собственной персоной явился им, прижимая к себе ослабевшего Дазая одной рукой, а второй — пистолет к его виску.       — Ты взял его с собой? — ядовито прошипел Достоевский, взглянув на Гоголя.       — Боженька, прости, — Гоголь лишь сжал в тонкую полоску губы. Это было не то, что он ожидал.       — Сдавайтесь, господа, иначе я его убью.       Кудо говорил холодным, властным голосом, надавливая на ребра парня и заставляя его задыхаться. Горячее дыхание равномерно опаляло ухо, заставляя Дазая морщиться. В голове миллиардами вспышек взрывалась боль, вызывая тошноту.       — Убивай, подари мне то, что я так жажду, — тихо, практически не слышно, прошептал он, но сразу же получил удар под дых и прикрыл глаза, боясь сделать вдох от боли.       Достоевский еще держал оружие, остальные «крысы» смотрели на него и не знали, что делать, — они были готовы положить оружие. Гоголь откинул от себя пистолет, опуская голову вниз. Он провинился и поставил под удар младшего брата.       «А может, мне там самое место?»       Дазай, пытаясь восстановить дыхание, направил свой взгляд вперед, но все равно проходил сквозь «крыс». Мир закружился в нелепом танце, готовя к худшему. Он сегодня не выберется живым из этой западни. Мысли проносятся в голове, не позволяют зацепиться и спастись.       — Оружие на землю, — холодные глаза запускают табун мурашек по коже.       Дазай слегка наклонил голову вниз. Боль усиливалась, отдаваясь по телу. Глаза налились свинцом, погружая во тьму. Он снова ничего не видел, даже эту странную дымку, которая казалась ему спасением. Обойти препятствия с помощью рук не так сложно, как не уткнуться в людей. Что может лучше, чем возможность спокойно ходить между ними, не врезаясь в них? Хотелось на миг почувствовать вкус свободы и необходимости. А в голове набатом продолжала биться лишь одна мысль, так неудачно вспомнившаяся.       «А может, мне там самое место?»       Он беззвучно проговорил эту фразу, перекатывая ее, словно пробуя на вкус. Возможно, Достоевский прочел ее, если разглядел в поглощающем отчаянии. Он еще немного склонил голову, ощущая, как елозит по виску прохладная сталь, и тут же ударил затылком врага по лицу. Падая на землю, Дазай слышал приглушенный звук падения предмета. Он зажал уши руками, откидываясь на бок и прижимая к себе колени. Боль растекалась по телу, вызывая тихий вой.       Пистолет выпал, когда Кудо поднес руки к сломанному, окровавленному носу, чтобы зажать его. Кровь пачкала пальцы, стекая по лицу. Достоевский тут же переключился на Дазая, пока Гоголь разрезал живого Кудо.       — Дазай, — тихо позвал Достоевский, опускаясь рядом с ним.       Осаму спрятал лицо в коленях, покрываясь дрожью. Достоевский попытался убрать руки от ушей, чтобы хоть как-то обратить на себя внимания, но все было тщетно. Он бережно обнял и постарался пересадить его на себя, но Дазай вжимался в землю, тяжело дыша.       Гоголь сел рядом с Достоевским, и на молчаливый вопрос тот лишь покачал головой. Федор взметнул руку вверх, призывая «крыс» закончить с этим делом. Гоголь немного нервно потряс Дазая за плечо.       — Не тр-р-рога-а-ай, — прошептал тот, продолжая корчиться на земле.       — Надо уходить, — тихо сказал Достоевский, но реакции на его слова не было.       — Надо срочно везти его в больницу, — обеспокоенно сказал Николай.       — Почему вы вообще вышли из машины? — прошипел Федор.       — Не углядел за Дазаюшкой, Боженька, — подавленно прозвучало в ответ.       Достоевский осторожно поднял Дазая на руки, пока Гоголь его немного поддерживал. Дазай был настолько легок и продолжал сжиматься, что несмотря на боль в ноге, Достоевский отнес его в машину сам, Гоголь же сел на водительское место и стал быстро выезжать из леса. Он сильно проштрафился сегодня.       Их поездка прошла практически в полной тишине. Дазай немного выпрямился на коленях Достоевского, слабо вцепившись в его руку, направил пустой взгляд в потолок и тяжело дышал. Федору пришлось приложить усилия, чтобы хоть немного убрать руки от ушей и заставить Дазая говорить. Гоголь кидал обеспокоенные взгляды в зеркало заднего вида, наблюдая за происходящим. На его плечах тяжелым грузом легла ответственность за то, что он поддался уговорам Дазая и позволил ему пойти в дом Кудо.       — До-о-ос.       — Говори о чем угодно, только, пожалуйста, не молчи.       — Все живы.       — Да, мы всегда возвращаемся живыми, и ты вернешься, — лидер «крыс» слабо улыбнулся, проводя кончиками пальцев в перчатках по лицу Дазая.       — Я не вернусь, — усмехнулся он. — Мое место в мешке для трупов, ты был прав.       — Не говори так.       — В моей жизни ведь нет ничего хорошего, только ты и «крысы».       — Будет много чего.       — Ты в перчатках.       — Чтобы не тратить твою силу.       — Или чтобы не касаться меня?       — Прекрати. Я не хочу, чтобы ты страдал, пускай ты и не ценишь свою жизнь.       — Знаешь, там, наверно, темно и уютно.       — Ты нужен здесь, и именно тебя ждут, Дазай.       Достоевскому хотелось зарыться в мягкие волосы Осаму, вдыхая их аромат, услышать его бодрый голос, оповещающий о текущих делах и планах, почувствовать мягкие, робкие губы на своих и подарить поцелуй. Подарить тепло и уют, которые он так любит, и забыть обо всех проблемах. Запереть его дома не получится, но отгородить от проблем — вполне.       — Дазай, — так же едва слышным шепотом позвал Достоевский, не услышав никакой реплики-реакции.       — Дазаюшка, не молчи, — вклинился в разговор Гоголь, поглядывая обеспокоенным взглядом на обоих.       Рука Дазая, еще недавно державшаяся за Достоевского, стала тряпичной и упала на своего хозяина. Глаза были все так же открыты, а сердце, казалось, не билось.       — Дазай! — уже привычным холодным приказным голосом произнес Федор.       В машине наступило молчание, Достоевский приложил руку к сердцу, пытаясь прочувствовать биение, но сквозь одежду и потрясывание машины было очень трудно. Прочувствовать пульс в перчатках было невозможно, и он стал снимать их.       — Не надо, Боженька, — уверенно сказал Гоголь. — Не трать его силы.       Достоевский взглянул в мрачные глаза соратника, не до конца осознавая, что требуется от него. Дазай слишком долго молчит.       — Если Боженька прикоснется к своему подданному, то его последние силы уйдут на сопротивление, и он точно не выживет, а так остается шанс, что ему успеют помочь, — негромко проговорил он. — Прости меня, Боженька.       Достоевский на секунду прикрыл глаза, унимая желание убедиться в безысходности ситуации. Слова Гоголя были правильными. Сейчас он самый главный враг Дазая — по ним обоим постоянно струится сила, а значит, в критических ситуациях она может и убить, отняв слишком много энергии. Федор надел обратно перчатки и прижал к себе безвольное тело. Открытые, остекленевшие глаза пугали. Хотелось прикоснуться и попытаться вдохнуть в него жизнь, но это не грозило ему ничем хорошим. Он может убить его.       На то, сколько времени они ехали и куда, Достоевский не обращал внимание, пока машина не остановилась. Они были посреди поля, а чуть поодаль находился вертолет. Высокая трава не позволяла разглядеть, кто был там, только не особо и хотелось. Гоголь вышел из машины со словами, что скоро вернется.       Достоевский перебирал волосы Дазая, силясь не прикоснуться к нему. Еще не так давно он с ним говорил, хоть и омерзительные вещи. В общем-то, до того момента, пока Дазай не оказался в больнице, его интересовали способы убийств и самоубийства только для защиты, но не как не для испытания на самом себе. Даже в их временной квартирке он не так часто об этом задумывался, как там, где оказывался один на один с проблемами, которые попросту не мог решить. Федор определенно доберется до этого гребанного Ито, когда его Дазаю не будет угрожать опасность. Думать о том, что он может больше не увидеть его, не хотелось.       Дверь открылась внезапно, и внутрь просунулась голова Гоголя.       — Пора.       Он протянул руки, чтобы забрать Дазая и дать возможность выбраться Досу из машины, но Достоевский, подтягивая парня, выбрался сам и молчаливо последовал за соратником. Голова Осаму так удобно устроилась на его груди, что на миг показалось, что Дазай снова с ними, только все это было игрой воспаленного разума.       И в голове случайной мыслью проносится, что они опоздали.       У вертолета их ждал высокий блондин в черном костюме. Он окинул компанию презрительным взглядом, чуть поджав губы.       — Это и есть тот, ради кого Луиза заставила лететь через океан?       — И я тоже рад тебя видеть, Фрэнсис, — недовольно пробурчал Достоевский.       — Мистер Фицджеральд, мы ведь договорились и с Вами и с доктором Олкотт, — Гоголь намеренно учтиво говорил. — Вы ведь знаете, что без особой нужды мы бы к вам не обратились.       Фицджеральд быстро подошел к Достоевскому и прижал пальцы к шее Дазая. Он прикрыл глаза и стал считать. Презрительная маска с его лица упала, когда он еще сильнее надавил на шею и обеспокоенно крикнул.       — Мисс Уэллс!       Молодая девушка с длинными светлыми волосами быстро подошла к ним.       — У Вас есть на сегодня работа, — учтиво сказал Фрэнсис и тут же повернулся к Достоевскому. — Позвольте мне.       Он протянул руки, чтобы забрать Дазая.       — Я поеду с ним.       — Нам не хватит места на всех. Без меня вертолет не взлетит, а без мисс Уэллс Дазай не выживет.       Гоголь оказался сзади и положил руку на плечо Федора, чуть сжимая. Его речь была немного растерянной и полной тоски.       — Нам придется отдать Дазаюшку, Дос-кун, а потом мы приедем к нему. Билеты уже есть. Осталось дождаться рейса. Только Дазаюшка с нами может не долететь.       — Его пульс едва прощупывается, — добавил Фицджеральд.       — Мы вернемся за ним, и все будет хорошо, а сейчас его надо передать в чужие руки.       Достоевский переводил взгляд с одного на другого, решая, что делать дальше. Отдавать Дазая в чужие руки ему не хотелось, но Гоголь был прав: Дазай может не пережить перелет. Мисс Уэллс была известна тем, что могла заморозить время для одного человека и даже вернуть назад, только не далеко. Возможно, это и был их выход.       — Хорошо, — тяжело вздохнул, передавая Дазая.       Фицджеральд ухмыльнулся, а Уэллс тут же прикоснулась губами ко лбу парня и отстранилась.       — У нас очень мало времени.       Фицджеральд с Дазаем на руках и Уэллс быстро прошли к вертолету и забрались в него, закрыв двери. Уже внутри загорелась небольшая бело-голубая вспышка, и вертолет стал взлетать.       Достоевский достал сигарету и нервно закурил, Гоголь присоединился к нему. Молчание прерывал звук движущихся лопастей несущего винта вертолета. Ночь заканчивалась печально. «Крысы» немного пострадали в перестрелке, Дазай со своей вредностью оказался на грани жизни и смерти, Кудо мертв, а его дома и империя будут разрушены. Остался только Ито, изводивший Дазая своими прихотями.       — Ты знал.       — О том, что мы не улетим? Да, — с легкостью отозвался Гоголь.       — Почему ты не сказал об этом?       — Ты бы его не отпустил. Мы в три ночи вылетаем в Сакраменто, о билетах, как я и пообещал, побеспокоился заранее.