дети дорог.

      Сынмин не смирился. Сынмин затаился.       Как настоящий хищник, выслеживающий свою жертву, подмечающий все особенности и болевые точки.       Чану бы хоть на минутку бы задуматься, что не просто так ему позволено обниматься и тискаться, но он, кажется, настолько отуплён счастьем, что не замечает. А когда замечает становится немного поздно.       Потому что Сынмин не смирился.       Сынмин переиграл.       Первые звоночки в виде легких поглаживаний плеч или массаж рук проигнорированы расплывшимся от усталости мозгом. Реакция на ласку отдается на откуп нервной системе и организму, чтобы сами. разобрались что к чему. А те только и рады получить чужую толику заботы. Поэтому первые звоночки и напрочь проигнорированы.       Сынмин - не дурак: он знает, что трогать надо только тогда, когда хён уставший и не соображающий достаточно, чтобы различить хищнический порыв. А еще знает, что не стоит перебарщивать, один эпизод тактильности за сутки вполне хорошо соотносится с его планом. Ну и подкалывать не прекращать, чтобы не потерять сноровку.       Чану бы задуматься, что неспроста Ким Сынмин положил руку на его коленку и тихонько отбивает пальцами дробь в такт песне, но думать не может, только смотрит бездумно и неотрывно на шевелящиеся пальцы, как кот на приманку.       Чану бы вспомнить, когда он сам в последний раз обнимал Сынмина, но он не вспоминает, позволяя себя обнимать со спины, сбоку, спереди - да где угодно, только почаще, пожалуйста.       Что-то йокает у него в душе, когда на вопрос " чьи объятия самые приятные",       Сынмин, не моргнув глазом и не поменяв выражение лица, отвечает, что у Чан-хёна. Это звучит странно и дико от человека, который обычно пинался, когда его обнимали.       Все удивляются, Чан тоже удивляется и не понимает к чему сейчас вот этот прищур темных глаз напротив.       Сынмин переигрывает.       Он это и сам понимает, но уже не может остановиться, как пущенный со скалы огромный камень, что летит вперед, не разбирая дороги и рушит все препятствия на своём пути. Ему бы остановиться, но рука, так быстро привыкшая покоиться на чужом теле, живет своей жизнью и сама ложится туда, где ей хочется. Где под слоем одежды ощущается теплое, спокойное и твердое нутро другого человека.       Сынмин благодарит судьбу за то, что когда выбрал жить в другой общаге, потому что сталкиваться слишком часто с Чаном стало бы для него пыткой. Хотя изначально в плане вообще не он жертва.       Сынмин заигрывается, когда на очередном интервью они сидят рядом, и его рука очень медленно поднимается от чужого колена выше.       Камеры еще не включёны, стафф настраивает свет, подбивают вопросы, многие мембры сидят в телефонах, включая Чана. А Сынмину скучно - свой телефон он оставил в комнате практик, - и от нечего делать он гладит коленку рядом.       Коленка обтянута черной джинсой и имеет причудливую выпуклость, которую Сынмин описывает пальцами невесомо. Он наклоняет голову в бок, как засмотревшаяся птичка, и ведет пальцами вверх, подбираясь к бедру, очерчивая наружный шов. Как вообще эта ткань не трескается от такого сильного натяжения!?       Пару раз он позволяет себе соскользнуть пальцами на внутреннюю сторону бедра, где обнаруживается еще один шов, более тонкий. Сынмина это не устраивает, поэтому пальцы возвращаются обратно, чтобы тыкать в бедро и смотреть, как после тычка деформированная ткань снова становится ровной.       Сынмин не видит и не чувствует, но Чан, всё еще держащий в своих руках телефон, смотрит неотрывно не на экран, а на заигравшегося Сынмина. Лицо наполовину скрыто кепкой, поэтому со стороны не определить, куда направлен его взгляд.       Рука Сынмина ползет выше, сам он чуть отодвигается в диагональ, чтобы было легче и не надо было выгибать локоть. Он даже не чувствует, как напрягается чужое бедро от его действий, или предпочитает не замечать, вырисовывая пальцем узоры на черной ткани.       Ширинка всё ближе. Чан с тихим свистом вдыхает, но глаз от чужого профиля не отрывает. Понять бы, что кроется в этой темной дьявольской голове, если Ким Сынмина можно понять.       Потому что Ким Сынмин сам себя порой не понимает.       Пальцы до ширинки не доходят, скатываются в самый бок и поднимаются к ремню по дорожке внешнего шва.       - Готово! - громко кричит режиссер, отпугивая своим криком Сынмина. Он вздрагивает и сразу убирает руку, глазами предпочитая не встречаться ни с кем, особенно с тем, кто рядом сидит и всё еще сверлит его взглядом, - через две минуты начинаем.       Ребята тихонько перешептываясь, прячут телефоны, поправляют волосы, одежду.       Сынмин лишь дергает головой, чтобы чёлку согнать с глаз, да ногу на ногу кладет, предпочитая руки сцепить в замок, чтобы не было соблазна положить снова не на то место.       Чан телефон прячет в карман и поддается вперед, чтобы взять руку Сынмину и положить ладонью на свою коленку. Парень вздрагивает и удивленно смотрит, но руку убирать не спешит.       - Колено мерзнет, - только и успевает сказать Чан, за секунду до включения камер, а дальше сразу включается в роль и приветствует зрителей.       У Сынмина душа мерзнет, когда он понимает, что сыграл впустую. Сам с собой. И себя же обыграл.       Чан оказался при любом результате в плюсе, а что в итоге у Сынмина, кроме острого желания касаться, которого раньше не было? Можно ли это считать за выигрыш?       Сынмин считает, что можно. Когда камеры выключается и все спокойно выдыхают, Чан вдруг берет его руку вновь и кладет себе под кофту, где заканчивается резинка джинс и начинается полоска оголенной кожи.       - Здесь тоже мерзнет.       Врет, конечно, потому что там так горячо, что ладонь обжигает, но Сынмин руку не убирает и удобно пристраивается на плече.       Наверное, он всё же смирился.